Степени

1. Конечно же, узнав о том, что он скоро станет старшим, Нейтан ждал появления младшего брата с волнением, но чего было больше в том волнении - радости или смутных опасений, не знал и сам. Точно понимая, как именно он должен вести себя с будущим братом и как это должно выглядеть внешне в глазах родителей и других взрослых, внутренне он был совершенно растерян. Родители, казалось, пытались избежать типичной ошибки при рождении младшего ребёнка и никоим образом не отодвигали в сторону старшего, а даже наоборот, вовлекали его во всю эту предшествовавшую кутерьму, однако самих чувств Нейтана, его смятения, не понимаемого даже им самим, специально или не нарочно – не замечали. На тот момент Нейтан Петрелли был гордостью семьи, образцовым, не доставляюшим хлопот сыном, который всегда и всё делал так, как нужно. Он чувствовал большие от него родительские ожидания и старался никогда не подводить ни отца, ни мать. Но при всех своих усилиях время от времени он ловил в глазах отца призрак некоторого разочарования. И чем явственнее казался ему этот призрак, тем с большим усердием Нейтан снова и снова рвался вперёд, к тому идеалу, который, как ему представлялось, хотел бы видеть в нём отец. Он слушал его, он впитывал каждое его слово, учился читать по лицу невысказанное. Но потом, внутренне уже ликующий от того, что отец в открытую выказывал восхищение им и гордость за него, Нейтан ловил в убегающем взгляде родителя шлейф всё той же досады. И никакие его поступки не могли полностью устранить дистанцию, всегда незримо существовавшую между ними, несмотря на то, что со стороны их отношения выглядели абсолютно нормальными, и, наверное, даже счастливыми. С мамой всё было иначе, хотя и тоже неоднозначно. Там, где отец действовал открыто, она направляла ненавязчиво, подспудно подталкивая сына вперёд. Нейтан знал, что она любила его, пусть и вела себя так, словно боялась испортить излишней нежностью. И он также знал, что она понимала происходящее между ним и отцом, но держалась в стороне, так, словно это всё не стоило внимания. Бывало, она разговаривала откровенно с сыном, но никогда – о самых волнующих его вопросах. Так что если отец был главным источником переживаний сына, то мать научила его справляться с этими переживаниями самому. Они безоговорочно предоставляли Нейтану точки опоры для того, чтобы тот достигал любых своих целей, но той отдачи, которая при этом была ему нужна, не обеспечивали. Ему не хватало абсолютного доверия отца. Ему не хватало безусловности любви матери. Когда появился младший брат, ничего не изменилось. Нейтан был и оставался идеальным сыном. А Питер… Питер стал тем, кого, очевидно, ждал отец. И тем, с кем маме не пришлось дозировать нежность. Наблюдая за ней, вернувшейся из роддома, обычно сдержанной, а сейчас почти не знакомой, таявшей от любого движения, звука, сопения младшего брата, да даже только от самого факта его существования в этом мире, Нейтан задумался о том, а была ли она такою же с ним двенадцать лет назад. Пытался представить – и не мог. Возможно, так и было, но он, конечно же, не помнил и отчего-то предполагал, что и через двенадцать, и через тридцать лет мать будет смотреть на выросшего Питера так же, как смотрела сейчас. Чувствовал ли он при этом ревность? Пожалуй, Нейтан ещё не был готов с этим определиться. Всё, что он чётко осознал тогда, так это то, что хотел бы, чтобы мама или кто-то другой когда-нибудь посмотрел на него также, светясь от того, что он есть на этом свете, и не боясь чего-нибудь этим откровением испортить. Быть может, поэтому сразу же после этого осознания он был столь обескуражен, когда впервые взял брата на руки. Он совсем не боялся, когда мать позвала его, почти подглядывающего, из-за двери и протянула ему свёрток, в котором копошился младенец. Нейтан обхватил его так, как, он успел заметить, делала это мама, совершенно правильно, как он делал всё и всегда, избегая отчего-то разглядывать полуприкрытое лицо брата и видя только ручки, сжимавшие край покрывальца. Уверившись, что крепко его держит, что малышу вроде бы было удобно и что мать, казалось, чего-то ждала от него, Нейтан чуть отодвинул край пелёнки и, так и оставив руку, касаясь щеки Питера, посмотрел на него. И его накопившееся смятение обрушилось на него всей своей силой. Он пытался противостоять этому, но растерянность всё больше охватывала его, и Нейтан, не зная, что сказать, что сделать, а главное - что ему чувствовать, впился взглядом в безмятежные тёмно-синие глаза, словно предоставляя новорожденному брату самому определить их будущие отношения. И когда Питер, заёрзав и закряхтев, тут же утихомирился, лишь схватив его за палец – всё внутри, было зашатавшееся, снова встало на свои места. Теперь уже не от отчаянья, а от желания узнать Нейтан жадно разглядывал брата, ощущая его тепло, настоящесть, обычность – и чудесность. Двоичность его мира стремительно разрушалась. Нет, в нём по-прежнему основными критериями оставались правильность или неправильность поступков, однако его маленький брат определённо был вне каких бы то ни было критериев и оценок. Он просто появился и просто был. И теперь будет всегда. И всё, что Нейтан делал верного в своей жизни, будет теперь и для брата; и для него даже больше, чем для родителей, потому что разве можно сделать что-то не так для человека, довольного и спокойного только оттого, что держится за тебя. Может быть, для него он сможет стать идеалом… Будто бы не решаясь отобрать у Питера свой палец, но на самом деле очень этим обстоятельством довольный, Нейтан долго ещё держал брата на руках, кутаясь в неведомые ему прежде чувства. И он не видел, как нежно и немного грустно мать смотрела на них обоих, и не слышал её слов: - …милый мой Нейтан… ты запомнишь это на всю жизнь… 2. - Ну Нейтан, ну не молчи! Почему ты ничего не говоришь? Питер скакал возле брата, не останавливаясь ни на секунду, ещё больше заводясь от того, что тот абсолютно на него не реагировал. Нейтан перестал сердиться, впрочем, как и пытаться вникнуть в читаемое, примерно минут пять назад, а теперь лишь делал вид, что был поглощён книгой, и изо всех сил пытался сохранить серьёзное лицо. - Ну скажи, почему ты молчишь? Я же вижу, что ты уже не читаешь! Почему у тебя во рту карандаш? С деланным спокойствием обратив, наконец, внимание на брата, Нейтан сделал страшные глаза, приложил ко рту палец, призывая к тишине, и протянул ему второй карандаш. - А зачем? – громким шепотом уточнил захваченный новой непонятной игрой Питер, одновременно запихивая карандаш себе в рот. Ещё более страшные глаза брата убедили его, что за «надом». За очень, очень большим «надом». Что дело важности чрезвычайной и к нему могут быть допущены не все, а только такие уважаемые люди, как его старший брат, и только огромная лояльность последнего к своему мелкому и беспокойному братцу позволяют Питеру присоединиться ко всей этой важности. Он закусил карандаш и замер рядом на стуле. Но уже минуты через три, успев изрядно покрутиться и устать от своего молчаливого и тихого положения, он стянул с книжной полки какую-то из своих детских книг, настолько медленно и незаметно, как смог, и, немножко грустно вздохнув в сторону Нейтана и поудобней перехватив зубами карандаш, начал рассматривать картинки. Молча. Ну брат же читает! Значит, и ему можно! Потихоньку выдохнув, Нейтан мысленно прикинул, на сколько хватит волшебных карандашей, и продолжил штудировать учебник. Улыбаясь. 3. Он пришлёпал к брату посреди ночи. Нейтан лежал лицом к стене и спал. Разбудить его Питер почему-то не мог и теперь просто стоял, трясся и не знал, что делать дальше. Родителей, что случалось крайне редко, не было дома, и ни к кому, кроме брата, он прийти не мог. Это была хорошая мысль, единственно верная, считал он, когда поплёлся к Нейтану. Стоять рядом с ним, даже спавшим, было не так страшно, как лежать у себя. Рядом с ним вообще всё казалось не таким страшным. И даже то, что вытащило Питера из постели и отправило на поиск убежища, казалось совсем пустым. Даже и объяснить не получится. Так что чего он теперь хотел от брата, Питер и сам не знал. Но и возвращаться тоже не хотел. Мало ли… И будить не хотел. И что делать дальше – не знал. Так бы и протоптался, быть может, всю ночь, глотая слёзы, навернувшиеся от обиды на самого себя, но тут брат словно почувствовал его присутствие и развернулся. Сонно щуря глаза и бормоча что-то успокоительное, Нейтан притянул к себе под тёплое одеяло продрогшего и собирающегося зареветь брата, обнял сзади и принялся растирать его ледяные ладошки. От облегчения – что не пришлось выбирать между холодом и страхом – и от расслабленного тепла, передающегося от Нейтана, Питеру ещё больше захотелось плакать. Но он же не мог! Прикусив губу, он крепко зажмурился и ещё сильнее вжался спиной в Нейтана. Окончательно от этого проснувшись, тот по-настоящему забеспокоился. - Ну что ты? Что случилось? – он попытался развернуть к себе напряженного Питера, но тот не поддавался. Нависнув над ним, Нейтан принялся его тормошить. - Питер… Питер, ну? - Ну… я спал. Нейтан облегчённо выдохнул. - Ты спал. А потом? - …пришёл к тебе. - Это очень хорошо, ты молодец. У тебя ничего не болит? - Нет, ничего! - Ты чего-то испугался? Питер только помотал головой и вцепился, не отпуская, в его руку. - Тебе что-то приснилось? - … - Понятно… иди сюда… Откинувшись на подушки, Нейтан притянул брата ещё ближе, почти усадив на себя, и – чего никогда не делал раньше, даже когда тот был совсем маленьким – принялся укачивать. Как ни странно, Питер не воспротивился этому, а только поёрзал, устраиваясь в своём импровизированном кресле-качалке, спрятав нос куда-то в изгиб обнимавшей его руки. И так им обоим от этого было хорошо, в этом тёплом мирке – совершенно сиюминутном, но при этом единственно значимом сейчас. И маленькому Питеру, почти сразу же начавшему забывать, зачем он пришёл сюда к брату, от чего бежал-спасался, и совсем взрослому Нейтану, к тому времени успевшему значительно запутаться в том, что казалось таким правильным в детстве и не казалось столь однозначным сейчас, но готовому не задумываясь защитить брата от любых, даже несуществующих опасностей… Всё определённо было лучше и проще, когда они были вместе и когда случайные проблемы касались только их двоих. Через некоторое время, устроив поудобнее расслабленного Питера, но не переставая его качать, Нейтан прошептал ему в макушку: - А ты знаешь песню про звёздочку? Тот, не сдержавшись, громко хихикнул. - Ты же не будешь мне её петь? - Тс-с-с, не кричи! Почему бы и нет? – ужасно оскорблённым тоном спросил Нейтан. - Я не кричу, – послушно зашептал Питер, – и я же не маленький уже. - Нет, конечно, ты уже невероятно большой. Я сам удивляюсь, какой ты уже вырос огромный! Боюсь, что ещё несколько лет, и ты меня перегонишь. - Не-е-ет, ты всегда будешь больше меня! - Ладно, вырастешь – посмотрим… - …Я хотел полететь… Нейтан замер, перестав укачивать брата. - …и сначала не смог… но всё равно не разбился… там был ты… Не дождавшись отклика брата, Питер повернулся к нему из-за плеча: - Я же смогу летать, когда вырасту таким же, как ты? Хотя бы во сне. Я думаю, что смог бы… Нейтан молча пригладил ему вылезший вихор и, повернув брата к себе спиной, снова обнял его: - Так что насчёт маленькой звёздочки? - Ну ты тоже уже большой её петь! - Я?! – он нарочито возмутился. – Да я без этой песни уснуть не могу! Сам себе мычу каждый раз. - Ты обманываешь, я не слышал никогда… - Так я ведь тихо… - Тихо-тихо? - Тихо-тихо… - И сейчас тихо? - И сейчас… - Ну давай… Откуда он помнил эту песенку? Ему ведь её никогда не пели. Да и никакую другую тоже. Его целовали в лоб и желали спокойной ночи, что тоже было очень хорошо. Но вот песен не пели никогда. * * * Когда Нейтан уже засыпал, то думал о том, что мать наверняка сделала бы всё совсем по-другому. Не оставила бы Питера с собою, с определённого времени она никогда так не делала. Про себя Нейтан вообще подобного не помнил, ни в каком возрасте. Но даже – для него эта мысль стала откровением – даже Питера! На которого она до сих пор иногда смотрела так, как в первый день, невыразимо нежно. Даже его не оставляла. Наверное, отнесла бы назад, в его комнату, и просидела бы с ним полночи, успокаивая-усыпляя там. Может быть, тоже укачивала. А потом оставила бы его, уснувшего, одного. И, наверное, это было бы правильно. И все, скорее всего, было бы хорошо, но вдруг бы ему снова приснился сон про то, как он хотел полететь и даже прыгнул, но не полетел, а начал падать, и рядом бы совсем-совсем никого не оказалось, и… Совсем уже взрослый Нейтан уткнулся в спину спящего младшего брата и отчего-то заплакал.