Степени

Не всегда зло причиняют плохие люди. Не обязательно желать причинить боль или ущерб. Иногда достаточно просто не подумать о последствиях. Иногда – пойти на поводу у собственных эмоций: страха, обиды или ревности, да мало ли их таких – чувств, не справляясь с которыми, или нарочно потакая им, ты позволяешь им затуманивать свой разум настолько, что не видишь уже ни причин, ни следствий своих поступков. И послушно идёшь вслепую, ведь то, что так остро чувствуешь – тебе кажется, что оно не может врать. И кто-то вскидывает руку с пистолетом, который когда-то так неловко брал, уверенный, что никогда им не воспользуется. А кто-то играет в кошки-мышки, становясь невидимым, и раздразнивая соперника едкими фразами. Ни Питер, ни Айзек, не были плохими людьми. Они оба хотели спасти мир, и оба отчаянно искали ответы на то, как это сделать. Не их вина, что они оказались по разные стороны баррикад, каждого из них судьба очень долго и упорно подталкивала к той точке, в которой они сошлись для выяснения отношений. Питер, потерявший своего учителя в тот момент, когда у него только-только стало получаться контролировать способности, и знающий, что тех людей на крыше привёл к нему Айзек, считал последнего предателем. Айзек, благодарный компании за освобождение от наркотиков, убеждённый в том, что их главной целью является предотвращение катастрофы, и верящий своим картинам, которые недвусмысленно указывали на то, что причиной взрыва станет Питер, считал его монстром. Вид обоих – возбуждённый у Айзека, и мрачный у Петрелли – не помогал им в разубеждении в своих заблуждениях. Так же, как и ревность. Как бы ни тяготила обоих угроза над городом, именно ревность доводила их эмоции до того пика, за которым человек остаётся практически слеп. Они не хотели никому зла. И тем более, не хотели смерти. Но когда раздался щелчок открываемой двери, Айзек, доведённый невидимостью Питера до бешенства, чутко прислушивающийся к любым звукам, резко повернулся, и бездумно, рефлекторно дернув напряжённой рукой, нажал на курок. Питер едва успел подбежать и подхватить оседающее, с расплывающимся на груди красным пятном, тело Симон. Она не прожила и минуты, не успев ничего сказать, только глядя на них растерянным, непонимающим взглядом. Оглушённые содеянным, какое-то время они тихо сидели подле неё, Айзек – пытаясь осознать, что именно он натворил, Питер – молча обнимая неподвижное тело. А потом они вновь разошлись по разные стороны. Снова впав в состояние аффекта, не справившись с ощущением собственной вины, Айзек всю её направил на Питера: это тот был монстром, это тот был во всём виноват, и в смерти Симон тоже! Питер же, напротив, протрезвел, и с ужасом осознавая дело рук – здесь он не заблуждался – и своих тоже – снова став невидимым, оставил бушующего Айзека одного, и направился в единственное место, где его принимали всегда. Что бы он ни натворил. Он надеялся, что и в этот раз будет также. Иначе… он не знал, что будет иначе. * * * Нейтан был раздражён. Они обещали, что встреч не будет! Это ведь он предложил им своё сотрудничество и предпочел бы обойтись без неожиданных визитов, но они всё равно посмели придти прямо к нему в офис, и, пока закрывали жалюзи и проверяли наличие жучков, устроили такой цирк, который наверняка не останется незамеченным. Для Линдермана – уж точно! Даже если, как они сказали, до сего дня об их взаимодействии никто и не подозревал. Как оказалось, дальнейшая секретность этого дела уже не так сильно волновала ФБР. Прознав о его скорой встрече с Линдерманом, на которой должны были обсуждаться до- и после- выборные действия, они решили воспользоваться этой возможностью, и, нацепив на Нейтана микрофон, собрать, наконец, весомые улики, которые позволят надолго запрятать негодяя за решетку. Они не давили, но не предоставляли особого выбора. Порядком устав от этих игр, Нейтан не чувствовал уже своего всемогущества, тем более, что на сегодня не мог тратить на них все свои силы. Пока что он считал, что у них с Линдерманом ничья, но, не зная полностью его ресурсов, понимал, что всё это очень опасно, и затягивать с арестом действительно не стоит. Хотя – именно сейчас – это и грозило полным провалом его предвыборной кампании. Это чувство – нахождения между молотом и наковальней, между Линдерманом и ФБР – оно было очень неприятным. Но это было его решение. Поэтому, как бы это ни было не вовремя для него, он не стал возражать господам из ФБР и согласился на прослушку. Любезно пообещав связаться с ним по прилёту в Вегас, они покинули его кабинет. * * * Дождавшись их ухода, Нейтан обречённо прикрыл глаза, перестав притворяться большим и сильным. Дав себе несколько секунд на переваривание устроенного ему «сюрприза», он, развернувшись, собрался пройти к столу и вернуться к оставленным на время визита ФБР делам, и… замер на месте. Там стоял Питер. Съёжившийся. Растрёпанный ещё больше, чем обычно. Как всегда, проигнорировавший все чужие усилия и брошенные на его поиски людские и денежные ресурсы, и, неизвестно как миновавший охрану и полный офис персонала, появившийся сам. Нейтану было плевать. Он был просто рад его видеть. - И давно ты работаешь на ФБР? - После несчастья с Хайди. Я ведь обещал… я надолго упрячу Линдермана. Питер понимающе кивнул, словно никогда и не сомневался в брате, и вдруг, будто спущенный с поводка, сорвался с места – к нему – но, не дойдя совсем немного, остановившись прямо перед ним, вполоборота, словно хотел уткнуться в него, но не смел, так же, как не смел и посмотреть в глаза, прижав к дрожащим губам ладонь, принялся сбивчиво объясняться: - Я думал, что стану героем, спасу мир… а теперь я убил… Только теперь, когда Питер так близко подошёл к нему, Нейтан заметил, насколько тот не в себе. И насколько тот изменился, умудряясь выглядеть и гораздо взрослее, чем Нейтан помнил, и как никогда напоминать себя маленького, напуганного или расстроенного, обычно не чем-то действительно страшным или обидным – как ни странно, реальные проблемы тот умел тогда переживать мудро и достаточно легко – а чем-нибудь или глупым или непонятным, но страдающего от этого по-настоящему, большой трагедией маленького человека. И всегда прибегающий с этим к нему. Сколько было таких раз… Когда Нейтан прижимал, почти прятал в своих руках худющего сжавшегося мальчишку, старающегося не вздрагивать и не показывать слёз, но неизменно промокающего его рубашку насквозь. Когда Питер вырос, всё немного изменилось, но скорее внешне, чем по сути. Не было ни у того, ни у другого более надёжного места для переживания самых личных и самых необъяснимых вещей, чем изгиб шеи, там, на границе воротника, рубашки у Нейтана, или футболки у Питера, куда было так удобно уткнуться и молчать, ничего не объясняя, и чувствовать, как становится легче. Гораздо легче. Почему-то сейчас Питер не мог уткнуться. Почему-то Нейтан боялся прижать его к себе. Тот страх за брата, не отпускающий его ни на секунду со злосчастной поездки в Техас, а, может быть, и раньше, кажется, стал полноценной его частью. Едва Нейтан переставал бояться чего-то одного, как тут же появлялось что-то другое. Брат не давал ему расслабиться. Брат сводил его с ума. Вот и сейчас, вместо того, чтобы привлечь Питера к себе, боясь отпугнуть его этим, Нейтан позволил себе лишь дотронуться до его плеча, хотя бы так показывая, что он рядом. Питеру хватило и этого. Наверное, большее действительно его бы только испугало. Больше всего на свете желая сейчас забыться, отключиться, зажмуриться, вжавшись в белую рубашку, он не чувствовал, что может себе это позволить. Он не мог! Не после того, что он только что совершил! - Что с тобой? Это ведь не твоя кровь? – обеспокоено спросил у него Нейтан, разворачивая к себе, удерживая уже за оба плеча и подавляя порыв провести пальцами по его щеке, стирая багровые пятна. - Нет… – чувствуя, что он уже на грани, судорожно выдохнул Питер, но на глаза всё равно навернулись предательские слёзы, – Симон… Решившись, он наконец-то поднял на брата отчаянный взгляд. - Айзек её застрелил… Она мертва! Весть была оглушающей. Закрыв глаза, позволив лишь лёгкой тени пробежать по своему лицу, Нейтан до боли сжал плечи брата. Миллионы эмоций рвались сейчас наружу, а миллионы мыслей сдерживали их. Сожаление, боль утраты, мучительное сочувствие брату, благодарность и какое-то болезненное счастье от того, что тот пришёл с этим к нему, понимание теперь всех обуревающих того чувств, понимание, что нельзя идти у них на поводу, что надо что-то делать, и не Питеру, а ему, Нейтану. - Ты вызывал полицию? – не открывая глаз, тихо спросил он. - Нет, – Питер завороженно смотрел на его ресницы – кажется, единственную сейчас небесстрастную часть лица Нейтана – густыми и плотными дугами улегшиеся на нижние веки, и почти что видел и слышал, как там, за ними, зреет какое-то решение. - Вот как мы поступим: я позвоню в полицию, анонимно, – дуги ресниц вздрогнули, открывая Питеру потемневший, такой знакомый, удерживающий на плаву, взгляд брата: Нейтан всматривался в него, желая убедиться, что тот его слышит и понимает, – ты к этому совершенно не причастен. - Причастен, – шепотом возразил тот, – она погибла из-за меня! – его и так воспалённые глаза снова начали заполняться слезами, – и я не знаю, что теперь делать. - Ничего. Тебе ничего не надо делать. Ты понял? – не отпуская брата, не давая ему рухнуть в водоворот самобичевания, Нейтан спокойно и размеренно пытался донести до него свою мысль, – сейчас не время для благородства. Ясно? Ему почти удалось. Питер, как загипнотизированный, весь обращённый к брату, цепляясь за него умоляющим взглядом, искал – и находил, в его лице, в словах, тот спасательный круг, за которым сюда и пришёл. Но потом Нейтан сказал: - Оставайся со мной, – и мир снова перевернулся. Желая успокоить Питера, он попал в самое болезненное для того сейчас место. Которым был он сам. - Я не могу, не могу! – сорвав с себя руки брата, Питер, словно сбегая, отвернулся и отошел в сторону, – все, кто рядом со мной – в опасности! Неужели Нейтан не видит, не понимает, что до взрыва ещё далеко, а Питер уже начинает нести смерть! Совсем не случайно и совсем не чужим людям! Что способностей всё больше, а контроль над ними появляется так медленно! Что чем ближе к нему человек, тем большему риску он подвергается! Кажется, он плакал… тихо, но уже по-настоящему, шмыгая и смахивая что-то с ресниц, всё ещё притворяясь, что просто убирает от глаз чёлку… Прекрасно всё понимая, вопреки предположениям брата, но не считая опасность для себя в лице Питера существенной – не по итогу каких-то размышлений, а по умолчанию – убеждённый, что вместе им удастся справиться с чем угодно, Нейтан подошел к нему и осторожно коснулся его вздрагивающей спины. - Суреш… мы позвоним Сурешу. Хорошо? – и, немного успокоившись, когда Питер обернулся, уже увереннее продолжил, – он тебя обследует. Он найдёт средство! - Не слишком ли поздно? – безысходно спросил тот. Стук в дверь не дал Нейтану ответить немедля, и, просительно подняв вверх палец, чтобы Питер дал ему буквально секунду, он повернулся к двери и попросил шофёра подождать. А, обернувшись назад, уже никого не увидел. Когда-то нервно вздрагивающий и быстро переводящий в шутки любые прилюдные разговоры Питера про полёты и прочую малореальную чушь, сейчас, не обращая внимания на топчущегося в дверях помощника, и выкрикивая имя брата, Нейтан кинулся ко второму выходу, дверь которого только что дёрнулась и скрипнула, как от сквозняка. Опять… Он опять это сделал! Сбежал! Ну зачем?! И куда?! В его-то состоянии! Грудь сдавило от нехорошего предчувствия. Оставалось только уповать на блаженную удачливость брата. Хотя – видит бог – это было последней вещью, которой Нейтан предпочёл бы успокаиваться.