Пожалуйста, больше не надо играть мне на окарине

       Синими стали белые рукава,        И бледные пряди мои отросли,        Стали длинными. Украсил их бант,        Который завязала не ты, а я сам.        Не то чтобы ты        Избегала прикосновений,        Не то чтобы ты        Подозревала или боялась.        Я лишь не хотел, чтобы ты узнала хоть что-нибудь,        Если я содрогнусь,        Когда ты прикоснёшься к моей голове.        В этих глазах        Отражается море спокойствия,        Море мира,        Радости и веселья.        Теперь, после стольких отчаянных лет,        Они снова стали светлыми        И ясными, словно вода.        Но это не я — тот, кто сделал их снова такими,        Это не я, кто заставил их сиять и смеяться.        Нет, это не я.        Сыграй мне на пианино —        Я буду внимательно слушать,        Но, пожалуйста, больше не надо        Играть мне на окарине.        Это больно:        В уши мне льётся        Чужая чистейшая нежность,        Протянутая между двоими        Нить        Режет мне горло.        Наверное, никогда        Мне не полюбить этой музыки.        Книги шелестят,        Их страницы такие холодные,        Такие всезнающие,        Сложные для тебя.        Попроси же меня        Объяснить тебе что-нибудь,        Чтобы я мог склониться        Над твоей каштановой головой,        И держать книгу        Перед самым твоим лицом,        Потому что она слишком тяжёлая        Для твоих тоненьких рук,        И смотреть на хрупкие плечи,        На цепи и тёмное платье        И на маленькие пальцы,        Листающие страницы,        И говорить тебе что-то,        Что почти ничего не значит.        В голове звенит и бьётся        Последняя капля крови.        Наверное, именно в этом        Заключается моё счастье?        Когда ты ложишься спать,        Я ещё долго слышу        Беззвучную музыку в комнате,        Где осталось твоё невинное детство.        Я мог бы обнять тебя        Со всем безграничным смирением        Того, в ком слишком много чернил,        Голубой крови        И яда,        Наслаждаясь твоим доверием        И        От него же умирая        Медленной смертью.        Двумя или восемью —        Как ты сама пожелаешь.        Может быть, ты даже захочешь        Снять с меня чёрные перчатки.        Но мне это только снится.        Я бы завернул все три сердца        В белый шарф с твоим синим якорем,        Чтобы        Разрушить        Твою блаженную слепоту.        Но, кажется, этот подарок        Только приведёт тебя в ужас        И причинит тебе боль.        Я знаю, моя глупость жестока.        Зачем мне три моих сердца,        Если их всё равно не хватает,        Чтобы тебя вместить?        Твоё трогательное беспокойство,        Лёгкий румянец робости,        Слёзы, которые я видел всего однажды,        Которые наказали меня за мою зависть,        За моё восьминогое чудовище — ревность.        Твоё непонимание,        Твоё счастье        И все страдания, которые ты перенесла.        И зачем белый шарф, если он меня душит?        Разрывается моя грудь, переполненная сердцами —        От недостатка кислорода        Или от избытка тебя?        Сядь,        Посиди со мной,        Я налью тебе чаю        И стану смотреть, как ты греешь        Маленькие ладони о чашку.        Нет ничего прекраснее,        Чем глаза твои —        Такие серые,        Такие серьёзные.        — Что с тобой? Что-то случилось?        — Ничего…        «Пожалуйста, больше не надо        Играть мне на окарине.        Это всё, о чём я прошу.        Пожалуйста…»        — …Ваданохара.