Больные. На голову.

ЧТО?! Вы издеваетесь, да? Нет, ну я, конечно, все понимаю, но этого я не понимаю. Согласна, очень остроумно. Но, все же. Я зла. Я очень-очень, мать вашу, зла. Какого хрена, скажите мне?! Мало того, что я на три недели застряла в этой треклятой больнице, сюда еще и друзей моих не пустят. В мой день рождения, между прочим. И правила тут зашибенные. Вот в прошлом году ложилась, как нормальный человек. Утром приходила, вечером уходила, и все прекрасно. Дневной стационар, короче. Да нет же. Мамочке не выгодно в этот раз ездить туда-сюда. Лучше уж, чтобы дочка помучилась тут как следует. Ну ладно, я привыкла, что всем на меня посрать с высокой башни. Взаимно, кстати. Ибо не общительная я особо особа. Да, я специально так сформулировала предложение, чтобы взорвать всем мозг. Почему? Да потому, что... Я. Ненавижу. Людей. Я. Ненавижу. Больницы. Я. Ненавижу. Эту. Улыбающуюся. Медсестру. Фу. Какое лицемерие. Она улыбается, потому что надо. А в глазах такая же ненависть к миру, как и в моих. Да я же нашла чертову родственную душу! Эх. Эти три недели обещают быть веселыми. Вы же чувствуете этот сладкий сарказм, что сочится из моих слов? Слушайте, да это же шизофрения. Ибо... К кому я сейчас обращаюсь?! Ну ладно. К кому угодно, только бы не к матери. И не к этой медсестре в отвратительной розовой форме. Я. Ненавижу. Розовый. Ах, да... Угадайте, какой цвет является любимым у моей матушки? Если учесть, что сейчас она в розовой блузке, любимых розовых брюках, розовых туфельках и розовом пиджаке? На самом деле, цвета эти различаются и даже называются по-разному. Наплевать. Я сказала розовый, значит розовый. Все эти розовые на одно лицо. Да-да. Даже не вздумайте спорить. Меня не переспорить. Даже самый переспорный переспорщик не переспорит меня. Я принципиальная. Или тупая. Одно из двух. Что? А, мы уже в палату идем... Ну, о'кей. Почему я так не люблю больницы? На самом деле, раньше все было прекрасно. Я, девочка-отличница, жила себе припеваючи, правильно питалась, не могла и дня без книг, по три часа в день занималась на фортепиано, не говорю уж о музыкальной школе. А мама что? А мама все в разъездах, командировках... Но я-то знаю про ее Сережу! Это нечестно. Она никогда особо не уделяла мне внимания. Я делала все, чтобы мама на меня хотя бы смотрела. Ну, что ж, стала отличницей. "Конкурсной девочкой" в музыкалке. Я так надеялась, что она будет гордиться мной. Каждый конкурс ждала ее. Каждый концерт надеялась, что мать придет посмотреть на меня. Но нет. Этим мечтам не суждено было свершиться. Командировки. Работа до ночи. Верю. Конечно, я тебе верю, мама. Мам, я тоже расстроилась, когда папа ушел от нас. Мне тогда было всего семь лет, если ты не помнишь. Но я же про тебя не забыла. Я не нашла себе Сережу, с которым даже не знакомлю, но провожу все свободное время. Ну да, у тебя должна быть личная жизнь. Но... у тебя же есть дочь. Ей скоро исполнится шестнадцать. Благодаря тебе у нее заниженная самооценка. Она не умеет общаться с людьми. Она завалила выпускной экзамен по специальности. Ты ее не простила. Да, ты всегда хотела видеть в дочке лидера. Человека, что ни от кого не зависит. Только от себя. Это началось еще с того, как она принесла домой дневник, в котором не было ни единой плохой оценки. А потом Похвальный лист. И еще один. Но мам, она завалила экзамен. Прости. Сделай то, что она сама не может сделать. Кхм. Кхм. Простите. Я часто прокручиваю в голове то, что никогда не скажу. А еще я сумасшедшая. Ах, да. Насчет больницы. Когда я завалила экзамен, я очень расстроилась. Очень-очень. Слишком. Повышенное давление, головная боль, все дела... Короче, теперь я больной ребенок. Там слишком много заболеваний, связанных с сердцем и нервами, поэтому скажу одно: мне нельзя волноваться. И я больное дерьмо. Бывает, что ж. Почему бы нет? Если бы я любила общение, то, наверно, относилась к больницам лучше. А так... Постоянные оры детей и их мамаш, неизвестные таблетки на завтрак, обед и ужин, пресная еда, лживые улыбки медсестер, дефицит розеток и, самое главное, АНАЛИЗЫ. Эти хреновы анализы. Как же я их ненавижу. Секрет прост. Вы будете смеяться. Я НЕНАВИЖУ ПИСАТЬ В БАНОЧКУ. Ненавижу. Ну вот блин, почему я девочка? Единственное, что я люблю, это когда у меня берут кровь. Ну, и внутривенные уколы тоже. За это меня друзья брата, люди, с которыми я нормально общаюсь, прозвали наркоманкой. Идиоты. Я, конечно, ненормальная, но не до такой же степени! Я люблю, когда в мою руку вводят иголку. Люблю, когда в баночку заливается алая жидкость. Меня просто штырит от вида моей крови в шприце. А когда кровь берут из пальца, я минут пятнадцать после этого нажимаю на него и завороженно наблюдаю. Я предупреждала, что с психикой у меня не все нормально. Но это никак не связано с наркотиками! Возможно, я гадкий, несправедливый человек, но я считаю отвратительной любую зависимость. Например, моя мама курит. И я точно не горжусь этим. Вхожу в палату, давясь розовым цветом, что мельтешит перед глазами. Гребаная медсестра. Мы точно не подружимся. Мама делает вид, что беспокоится обо мне. Что-то втирает, но я пропускаю все мимо ушей, глядя на РОЗОВОЕ, МАТЬ ВАШУ, БЕЛЬЕ. Зашибись. Я буду спать на розовом постельном белье. И чувствовать себя принцесской. Почему бы и нет? Бывает, что ж. Главное - успокоиться. Мне сегодня еще нужно постараться врагов не нажить. Сильно постараться. - И, пожалуйста, Аля, пей таблетки, которые тебе дают! Врачи ведь помочь тебе хотят! Не надо их выкидывать! - заканчивает тираду мать, и мне хочется одновременно показать язык, закатить глаза и сотворить из пальцев руки некую неприличную фигуру. - Мам, не переживай, врачей выкидывать я не собираюсь. Они тут слишком много едят. Даже в окно не пролезут. Люблю язвить. Да, я знаю, каждый может ошибиться в построении речи. Особенно я со своими несуществующими формами слов и предложений. Но я не могла не подколоть маман. Люблю, когда люди вокруг бесятся. Ее лицо слилось с пиджаком розового цвета, который не розовый. Я поняла: вулкан взорвался. Иногда стоит держать язычок за зубчиками. Зубочками. Зубьяшками. Срать. - Да... да... - она задыхалась, - Как ты смеешь?! Все. Мне нужно в командировку, понятно?! Я не хотела соглашаться, потому что ты болеешь, но какой смысл оставаться с неблагодарным избалованным ребенком? Приеду через три недели, на выписку. Питаться будешь здешней едой и только попробуй устроить голодовку, как в прошлый раз! Лечись. Не ребенок, а проблема сплошная. И в отца вся. Такая же тварь. А вот про отца не надо мне тут! Он, в отличие от тебя, хотя бы не забывает обо мне! Он звонит каждый день, поддерживает на концертах, когда есть время, думает обо мне! Да Слава, его жена, и то больше внимания мне уделяет, чем ты, мамаша! Не смей его оскорблять. Он правильно сделал, что ушел от нас. Конечно, я промолчала. Не хотелось портить и так ужасные отношения. Она вылетела из палаты, как струя из водяного пистолетика. Ну и ладно. Ну и не надо. Похудею. А ты своего Сережика корми. Он лучше дочери. Наверняка, не такая мразь. Не язвит по каждому поводу. Не устраивает забастовки и истерики. Да еще и по ночам удовлетворяет женские потребности. Молодец, в общем. А я не молодец. Я тварь. Которая ненавидит этот мир. Я понятия не имею, одна ли я в палате. Мне не интересно. Я смотрю в одну точку - надпись "КОТЫ" на стене. Восхищаюсь почерком. Интересно, эти восхитительные каракули что-то значат? Хотя бы для кого-то? А я? Я что-то значу для кого-то? Что будет дальше? Один вопрос. Такой тупой вопрос. А настроение, которого не было, ушло в минус бесконечность. Я шагаю назад и упираюсь в свою кровать. Кстати, около стеночки со стороны двери, довольно беспалевное место. Медленно сажусь, не отводя взгляда от тупого слова. Написанного тупым маркером. Мне интересно, когда, кто и как писал это. Что творилось в его голове? О чем он думал? Почему "КОТЫ"? Почему не "ПОПУГАИ"? Что он чувствовал, водя черным маркером по стене? Кто поддерживал его идею испоганить девственную стену? Попало ли тому человеку? Я не заметила, как поставила свои обутые ноги на чистую ( или не очень ) кровать, обнимая руками, прижимая к себе, чтобы защититься. Знаете, я часто так на чем-то залипаю. Акцентирую свое внимание на мелочах вокруг. Это странно, но наблюдая за чем-то, я успокаиваюсь. Залипая на чем-то маленьком, я забываю про огромный мир, который слишком часто ненавижу. КОТЫ. Почему? Может, это название секты? Поклонение "Вискасу"? Или. Почему? Зачем. Была стена. Невинная, как двухнедельный младенец. И тут ее осквернили. Ради забавы? Возможно. Но в этом не может не быть скрытого смысла. Может, я смотрю на неожиданную тату стены слишком долго. В любом случае, я сейчас не в этом мире. Я в прошлом, когда какой-то человек в черном капюшоне, что закрывает лицо, чертит странную надпись на белой, как рама нового пластикового окна, стене. Я немного поворачиваю голову и вижу то, что нагло скрывает от людских глаз кусок черной ткани. Он скрывает прекрасное. Огромные омуты, что можно назвать глазами, могут слиться с небом ранней весной. Они обрамлены идеальными, слишком длинными и густыми ресницами. Прекрасный нос, который может показаться островатым. Скулы, вау... А самое главное - губы. Сухие. Настолько сухие, что природный сочный красный цвет смешивается с сухим белым. Эти губы хочется смочить. Почувствовать шершавость языком. Насладиться ею. Это явно парень. Боже мой. Этого не может быть. Мне понравился парень. Вымышленный, мать вашу, парень! Дно. Не думаю, что на моем внешнем виде это как-то отражается в этом восхитительном прошлом, ведь я продолжаю изучать это произведение искусства как экспонат. Как какой-то научный эксперимент. Бесстрастно впитывая все элементы, все мелочи. Хм. Я девять лет строила из себя флегматика. Может быть, поэтому, очнувшись, поняв, что передо мной реальный человек, который сдерживает смех, что можно понять, если наблюдать за его очаровательными губами, я не подала виду. Лишь продолжила наблюдать. Это нормально для меня. Я часто наблюдаю. Меня часто на этом ловят. И мне как бы насрать на реакцию. Мне становится холодно, когда дверь открывается. Узнаю это я лишь по звуку. Мой слух наконец-то включился. Это значит лишь то, что я спустилась с небес на землю. Вижу перед собой миловидную до омерзения женщину в белом халате. Мася. В общем, Мася - врачиха моя. Третий раз мне диагнозы ставит. Милая и пушистая до тошноты. Всегда пытается общий язык найти. Но я ее отшиваю, конечно. Она, кстати, бывшая одноклассница моего отца, поэтому в этой больнице у меня слишком много привилегий. Ну, папа еще и спонсирует это заведение, так что я тут явно принцесска. Пока мама не придет. Мои прекрасные отношения с папой - не то, о чем должна знать мамаша в розовом. Мася смотрит на экспонат, за которым я наблюдаю, и ее брови превращаются в странную монобровь. Ладно, я преувеличиваю. Хмурится она, короче. Точнее, пытается. Эта женщина не умеет злиться. - Карасик! Тихий час! Что ты тут делаешь?! Ну-ка кыш! Карасик? Что?! Вы серьезно? Да я же мечтала об этой фамилии с десяти лет! А он ее с рождения, похоже, носит, тварь берюзовоглазая! Да не важно, какое у него имя! Эта фамилия прекрасно звучит только в моем случае, понятно?! Да он не имеет права! Почему жизнь так несправедлива со мной?! Ну, согласитесь, Саша Карасик звучит. Не то, что Чувак-в-капюшоне-с-голубыми-глазами Карасик. Я еле сдерживаю гнев и обиду. Эта везучая тварь ухмыляется и отвечает приятным бархатным голосом: - Ну Марь Васильна! Ну он же скоро закончится! А девочкам тут грустно без меня. Еще, не дай Бог, в депрессию впадут! А кто в этом виноват будет? Какой-то режим, который запрещает мне поддерживать их. Это же нечестно. Голос так прекрасно хриплый, что меня передергивает, но я не подаю виду. Он точно курит. И это отвратительно. Ему лет семнадцать. А он губит свою жизнь. Ничуть не странно, что он лежит в этом белом доме, пахнущем спиртом, кровью и перекисью водорода. Пока я думаю обо всем этом, Мася проигрывает спор по доброте своей и, наконец, обращает на меня внимание. - Здравствуй, Александра! Снова с нами? - такая добрая улыбка, но такой тупой вопрос. Хорошо, что она не любит розовый. А то наши отношения были бы еще странней. - Как видите, Мася, - я выдавливаю что-то наподобие улыбки. Она тает. Эта женщина обожает, когда я так ее называю. Это напоминает ей о школьных годах, отношениях с моим отцом. Они, вроде, были просто друзьями, но я девушка подозрительная. - На что жалуешься? Я закипаю. Карасик поставил чайник на плиту, а Мася зажгла газ. Зря они это сделали. Мой свисток слишком противен в звучании, а вода слишком омерзительна на вкус. Думаю над ответом ровно одиннадцать секунд. - На осквернение стен. - говорю правду. Ее явно озадачила моя реплика. Со стороны послышались смешки. А мне наплевать. Я устало облокачиваюсь на стену сзади и закрываю глаза. - В смысле? Какой непонятливой вы бываете, Марь Васильна. - Знаете, это один из редких случаев, когда я говорю о чем-то прямо. Без потайного смысла. Я жалуюсь на осквернение стен. -Каких стен? Что она несет? - В данном случае, девственно-белых. Уже не девственно. - И кто же их осквернил? - Об этом я и хотела у вас спросить. - А откуда я об этом знаю? - Вы задаете вопросы об очевидном. Что я сморозила? - Хорошо, ты поступила сюда из-за стен? Почему тебя так волнуют... Стены? - Представьте ситуацию. Вы стоите, никого не трогаете. И тут на вас кто-то начинает рисовать. Приятно? - Наверное... нет... - я загнала ее в тупик. Она кусает губу. - А теперь представьте, что никого не волнует, что кто-то оскверняет, портит вас каракулями. Что вы чувствуете? - Опустошенность, грусть... - А теперь ответьте на свой вопрос сами. - Но стены же ничего не чувствуют! - Вы так в этом уверены? - Так, Александра! Хватит делать это! - она закипает. Наконец-то. - Что делать? - да я сама невинность. - Ты прекрасно знаешь. Давай заново. - вздыхает и, наверняка, считает в уме до десяти. - На что ты жалуешься? - она сжимает губы и хмурится. Я думаю. Копаюсь в голове. Всхлипываю. Всхлипываю. Еще раз. Выдаю: - Я... я... не панда. Это серьезная проблема, между прочим. Быть пандой клево. Не то, что человеком. Женщина смотрит на меня как на дуру. Заслужила. Тетя врач пытается выдавить улыбку: - Сашенька, что у тебя болит? Какой противный приторный тон. - Душа у меня болит, Машенька. Душа. - Почему тогда ты здесь, а не в больнице для душевно больных? Она явно раздражена. - А вы у мамы моей спросите. Мне тоже интересно. - Сашенька. Александра. Аля. Пожалуйста, поговори со мной, как с врачом. Я знаю, что ты не хочешь тут находиться. Знаю, что с мамой у тебя не очень хорошие отношения. Но сейчас я врач, а не подруга твоего папы. Скажи, почему ты снова сюда попала? Она пытается меня успокоить. И себя заодно. У нее не получается. Я закипела. Время для противного свиста. - Глубоко уважаемая Мария Васильевна. Я нахожусь в этой гребанной больнице в третий, мать вашу, раз. Нахера мне третий раз повторять что-то про свои проблемы?! Вы прекрасно знаете, чем я больна. Прекрасно знаете, чем лечить. Вы знаете, как я отношусь и к больнице, и к лечению, и к вам. Вы прекрасно знаете, что просто так я бы сюда снова не поступила, ради забавы. Хотите знать, почему я снова в этом здании, которое спонсирует мой отец?! Из-за его безграничной любви, понятно?! Он один не хочет, чтобы я одновременно склеила коньки и откинула ласты. А я была близка к этому, когда мое давление чуть не превысило двести на двести! Что болит? Болит все, но я не хочу лишний раз говорить, вы и так с прошлого раза знаете, что написать в бумажке, чем меня покормить. Что вколоть. Ничего не изменилось. И мне обидно за эту стену! ПОЧЕМУ ТОЛЬКО МНЕ НЕ НАПЛЕВАТЬ НА ЭТУ СТЕНУ?! Это как-то связано с моим диагнозом? Нет? Да и посрать! Накачайте меня снотворным, я отдохну, выздоровею, да и у вас проблем у всех меньше будет! И я прекрасно знаю, что эгоистичная тварь, которую окружающие должны ненавидеть, но, пожалуйста, не пытайтесь находить со мной общий язык, делать вид, что я не просто пациентка, но и человек. Меня это выводит из себя! Не тратьте свои нервы на мразь, что напротив вас. Это добром не кончится. Я не мой отец. Я не такая пушистая. Я тварь. И за прошлые разы вы должны были понять это. Но до вас никак не доходит! Запишите себе куда-нибудь "Воробьева - тварь, не нуждающаяся в заботе и внимании" и повторяйте, как мантру. И отлепитесь, блин, от меня со своей милой няшностью! Фух. Выговорилась. Что-то еще? Проверите рефлексы? Молотком посильней бейте. А то слишком ласковая вы. Я дрожу. Зачем все ей высказала? Теперь с жалостью смотрит, блин. Епт, она же слезы еле сдерживает. Да мне же в секте работать надо. Буду всем говорить, что я общалась с Богом. И он тоже сказал, что я мразь. Ха-ха. Пусть все плачут и денежки мне дают. - Неужели, - говорит хриплым дрожащим голосом, - Дима допустил такое занижение твоей самооценки? Саша... о.. о чем ты думаешь, вообще? - по ее щеке катится одинокая слеза. - О том, что таким впечатлительным людям, как вы, не стоит работать врачом. Это здорово треплет нервы. Просто двиньте мне по коленке, осмотрите меня, посветите фонариком, уйдите со спокойной душой и выполненным долгом. Она стирает слезы. - Х-хорошо. Положи ногу на ногу. Она осматривала меня и всхлипывала. Это угнетало. Какая же я, все-таки, мразь. Довела до слез такого хорошего человека! Снова. Мася уже уходила, но потом обернулась: - Саша, ты же не тварь. Ну вот. На-ча-ло-ся. - Марья Васильевна, вы библию читали? Она опять не поняла, к чему я веду. - Н-нет. А что? - Я тоже. Прочитайте. Говорят, интересная штука. Потом расскажете, о чем там автор глаголит. - Х-хорошо, Сашенька, Алечка. Почитаю. Но, к чему ты вела? - Я редко к чему-то веду. Я говорю то, что думаю. Мыслю я не очень литературно, так что навряд ли что-то с чем-то можно связать в моих повествованиях. - Ну, а в этом случае? - У нас биологичка - женщина странная. Гадюка еще та. И у меня ощущение, что душой она больна больше, чем я. Сейчас не об этом. Ну, она часто цитирует что-то из библии. Любимое выражение - " Все мы - божьи твари ". А я что? Я такая же как все. Из этого следует, что я тварь. Не находите? Она моргнула. - Наверное. - думаю, ей нужно было выпустить пар, - КАРАСИК АЛЕКСАНДР, НУ-КА КЫШ В СВОЮ ПАЛАТУ! ЕЩЕ ОН МНЕ ТУТ РЕЖИМ НАРУШАТЬ БУДЕТ! Я не знала, что она может так кричать. Даже Карасик послушал ее. Александр Карасик. Александр. Карасик. Саша, мать вашу, Карасик. САША КАРАСИК! Эту тварь зовут Саша Карасик. Вы понимаете, что моему гневу нету предела?! Бесит. Как же меня все бесит.