***
В слободе всё дела, всё заботы, и Федьке не вырваться никуда, за изгородь не выехать. Он всегда подле государя, он из вернейших верный пёс, он не смеет ни словом царю перечить, хотя положения добился и живёт, не мудрствуя. И вот только, по весне, в мае удалось Басманову уехать из слободы на день - царь большего не дозволил - в родные места. Не к матери, не к брату едет Фёдор. Просто скачет на берберском в дорожной пыли, а солнце летнее уж словно бы выжигает на земле распаханной клеймо, и душно, и нестерпимо, и только бы ему доехать. Уже спускаются сумерки, уже склоняется солнце к горизонту, и мерцает вдалеке голубым, синим, всякими переливами озерцо. К нему-то и ехал Фёдор, ни за чем, просто так. Там ему дышать легче, там до боли можно вдыхать, выдыхать до кашля. Был он тут когда-то, слышал, навроде болота тут недалече и увязнуть легко, да только зачем ему на болота-то? А вон там, на другом бережку, мельница стоит. Покосилась вся, может, и муки там давно никто не мелет. А Федька садится на бережку, запрокидывает голову, смотрит в небо, зелёное, синее, лазоревое, всяких цветов, выбирай что пожелаешь. И в глазах его, синих, аки омуты затягивающих, отражаются первые звёзды. У государя его очи тоже синие... Федор трясёт головой, рассыпая кудри по плечам. О таком даже помыслить не можно, и грех это, и стыд великий. И Иоанн так недавно жену схоронил и так по ней убивается до сего дня. На что ему Басманов окромя опричной службы сгодиться может? А Петька, бес, говорил, мол, съезди за деревню нашу, там живёт какая-то ведьма, наговорит тебе варева, авось, что и слюбится. Как тогда Федька зол был на брата, как кнутом замахнулся, век не забудет. Да только ударить не смог, а вышел, дверь прихлопнув, да тут с места из дому и умчался, с тех пор глазу к матери не кажет. А солнце промеж тем село, надо было возвращаться назад. Фёдор с бережку умылся озёрной водой да глянул на себя в гладь прозрачную. И лицом пригож, и волосы точно шёлк. А в глазах первые звёзды загораются. Вскочил на коня Басманов и с тем прочь умчался.***
Он - царский кравчий. Как мог он об том ещё года два назад помыслить? Не можно было, а теперь глядите-поглядывайте, кем он стал. Да только радости ему от того немного, ибо царь о Настасье Романовне ни на миг не забывает, а он женился недавно. Жена его, Варенька, и лицом пригожа, и сердцем добра, и пожаловаться ему не на что, да только коли не лежит душа к ней, так и спрашивать с него нечего. И царь женился сызнова, и девка какая-то зело престранная, темноглаза, худа, по-русски ни слова не разумеет. После службы вечерней подошёл к Федьке царский постельничий да сказал, что ждёт-де его царь у себя и ждать не может. А Басманову ослушиваться царёва указа не пристало, идёт он, а коридоры темны, темнота в них по полу ручьями течёт, и нет того, что в этой темноте не скрылось. А вот и двери спальни царской, и не успеть Фёдору ни войти, ни опомниться - прижимает его к двери государь, целует, ласкает, шепчет что-то, а Федьке уже без разницы, ведь счастлив он, и счастье горлом идёт, и во рту сладко-сладко, и пьян без мёду, и задыхается не в дыму.***
Кто бы мог спросить, чем приворожил он к себе царя, почему черкешенка от злобы места неймёт своего, да только ответить ему нечего. Его колдовство - глаза синие, омуты, на дне коих звёзды прячутся. Его заговоры - кудри, как смоль, чёрные, по плечам сыплющиеся и сквозь пальцы шёлком заморским, не касаясь, проходящие. Его приворот - сам он, голос его, руки его, губы его, сердце его, и нет на белом свете вернее этого приворота.