Уроки пения

Я был несказанно удивлён неожиданному звонку от Тилля и ещё больше изумился его просьбе: «Научи меня петь». После этих слов мой мозг завис на несколько дней, пока сам виновник моего замешательства не явился в Лос-Анджелес, где на тот момент я работал над «Эмигрейт». В студии все с неподдельным удивлением косились на Линдеманна, когда он бесцеремонно, прямо из аэропорта, заявился туда под вечер. Выпроводив всех посторонних из кабинета, я с нетерпением жаждал объяснений от бывшего любовника. – Что ты там говорил по телефону? Я, наверное, не расслышал, - я пытался спрятать любопытство за сигаретой. – Научи меня петь, – безапелляционно выдал Линдеманн, не моргнув глазом, отчего я поперхнулся. – Ты что принял? – с опаской поинтересовался я у невозмутимого вокалиста. Хотя по его виду трудно было предположить, что он находился под кайфом. – Ты уже второй альбом делаешь и поёшь на английском. У меня тоже возникла одна идея. Но, – Линдеманн запнулся, – у меня жуткий акцент. – Тогда тебе надо к логопеду, а не ко мне. Ну, или к лингвисту. Я, как мог, попытался шутить. – Круспе, мать твою, я первый раз прошу у тебя помощи, а ты язвить изволишь? – прорычал Тилль. – Я просто не пойму, зачем тебе это? – Я ведь не спрашивал, зачем тебе этот грёбаный «Эмигрейт», – резонно заметил Линдеманн. – Если не хочешь помочь, так и скажи. Я к Шнайдеру обращусь. Только представив себе это извращение, я почувствовал, как у меня по всему телу волосы встали дыбом. Нет, я не мог позволить так опозорить свою группу и своего вокалиста перед всем миром. Хотя перспектива внепланового сотрудничества с бывшим любовником тоже не входила в мои планы, но я решил выбрать из двух зол меньшее. – Хорошо, я тебе помогу, чем смогу. Но у меня одно условие: ты – ученик, я – учитель. Слушаться меня во всём. – Согласен, – просиял улыбкой Тилль, даже не представляя, во что в итоге может вылиться этот эксперимент. А вылился он в многочисленные совместные попойки, заканчивавщиеся, как правило, совместными пробуждениями в одной постели, частые скандалы с громкими дверными хлопками после чересчур эмоциональных заявлений от Линдеманна и не менее экспрессивные возвращения посреди ночи. – Тилль, эта буква здесь не читается, – в сотый раз я повторял одно и то же, когда Линдеманн старательно воспроизводил слова на не родном для себя языке. – Возьми здесь ниже, иначе твой тембр теряет силу, – поправка стоила мне злобного молчаливого взгляда и порванной к чёртовой матери рубашки вечером. – Не пей холодное. Ты ведь не хочешь скатиться до примитивного рычания в микрофон? – бутылка с ледяной минералкой ударилась о толстое стекло изнутри акустической комнаты, где Тилль был на тот момент. – Нет, сегодня мы не идём на вечеринку, завтра у тебя запись трудного фрагмента, и ты мне нужен в боевой готовности, – ночью Линдеманн доказал мне, что его боевой готовности ни одна вечеринка не является помехой. Да, не привык он подчиняться кому-либо, даже мне. Но желание доказать всем и каждому своё умение и талант брали верх над гордостью. И мы вновь и вновь торчали в студии до поздней ночи, чтобы затем он смог оставить последнее слово за собой, уже в моей постели. Спустя несколько месяцев меня разбудил очередной звонок. – Лучше бы вы просто трахались, чем трахали мозг остальным, – Ландерс был весьма лаконичен.