Утро

Эйкка просыпается медленно и неохотно. По его лицу скачет солнечный зайчик, который отразился от какой-то безделушки на тумбочке. Эйкка со стоном натягивает одеяло на голову, стараясь отгородиться от света, залившего комнату. Внезапно сбоку раздается звук щелкнувшего затвора и тихий смех. Эйкка только сильнее зарывается носом в подушку. — Я тебя разбудил? — Кровать проминается под весом Пааво. Эйкка бурчит что-то неразборчивое, не желая открывать глаза. — Всё-таки удивительно, что во время туров ты просыпаешься самым первым. А дома — и в полдень не поднимешь, — Пааво вздыхает, отбирая одеяло у друга. Проиграв в борьбе за одеяло, Эйкка обиженно поворачивается к Пааво спиной. Косичка, которую он заплетал на ночь, сильно растрепалась и теперь красиво золотилась в солнечном свете. Пааво опять приникает к фотоаппарату, желая запечатлеть хорошие кадры. Пааво очень дорожил этими редкими утренними снимками. Ведь так нечасто выходит делить вот такие вот моменты с Эйккой. Каждая фотография любовно откладывалась в особую папку на ноутбуке Пааво. Их не очень много, но для виолончелиста они ценны именно своим малым количеством. — Тебе снова неймется, — Эйкка поворачивает голову, нарушая всю композицию. — Я хоть раз в жизни увижу тебя с утра без камеры в руках? Пааво лишь усмехается и наводит объектив на недовольное лицо друга, делая пару снимков. Эйкка сводит брови и, стремительно переместившись по кровати, дергает Пааво на себя. Тот, неловко взмахнув руками и стараясь уберечь камеру от удара, падает прямо на друга. Эйкка цепко хватает его за подбородок и поворачивает к себе. — Я. конечно, понимаю твою страсть к фотографии, но, пожалуйста, не сегодня, — просьба закрепляется уверенным поцелуем. Камера, которую Пааво в спешке откладывает на тумбочку, забыта на ближайшие пару часов.