Семь лет разницы

Пааво двадцать. Эйкке тринадцать.       Диплом Пааво еще сильно пахнет типографской краской, и надо думать, что делать дальше. Потом. Потому что на ближайшее время работа есть, пусть даже это всего лишь должность вожатого в летнем музыкальном лагере. Забавно это — несколько лет назад быть в лагере учеником, и тут вдруг оказаться по другую сторону баррикад, ближе к преподавателям.       Его подопечным от двенадцати до пятнадцати лет. Кто-то из них попал сюда по воле родителей, кто-то сам захотел учиться музыке, но сути это не меняет — дети и есть дети, и Пааво, которому уже совершенно законно в барах продают любой алкоголь, чувствует себя чертовски взрослым рядом с ними.       У одного светловолосого паренька очень серьёзный взгляд. Он не похож на ботаника и зануду, просто есть в нем что-то, из-за чего этот парень кажется чуть старше своих тринадцати лет. Его зовут Эйно, но представляется он всем как Эйкка, морщась, если приходится поправлять собеседника дважды. И почему-то у Пааво нет желания поддразнить его и назвать настоящим именем.       Эйкка разговорчивый, дружелюбный, с ним есть о чем поболтать вечером, после отбоя, сидя на широком подоконнике школы, в которой в этом году проводятся занятия лагеря. Пааво вожатый, в отличие от учителей ему приходится оставаться с учениками и по ночам, ведь практически все они приезжают со всех концов страны и весь месяц живут в опустевших на лето классах. Учеников разгоняют по «спальням» в 9 вечера, невозможно рано и по меркам Пааво, и по мнению Эйкки, который, кажется, вообще не любит рано ложиться спать.       Поэтому они сидят на своём излюбленном подоконнике на третьем этаже, подальше от жилых классов, чтобы никто не мешал обсуждать музыку от классики до рока. С ровесниками Эйкке скучно — в его группе виолончелистов все младше на год и совершенно не любят свой инструмент, да и интересы у них другие. И что они только забыли тут?       Через полмесяца лагерь закроется, Пааво придётся сочинять резюме и искать себе учеников. И уже сейчас, загодя, он понимает, как ему будет не хватать этой работы и этих вечерних разговоров. Пааво двадцать два. Эйкке пятнадцать.       Пааво долго думает, стоит ли третий год подряд записываться вожатым в лагерь. Смысла в этом никакого нет, как и необходимости. Если и идти на эту подработку, то для души. Пааво знает в лагере всех, без преувеличения: и учителей, и учеников. Не говоря уж о вожатых, которые сейчас так же сидят над заявлениями и думают — а оно им надо? У всех у них уже есть работа, да и Пааво устроился на кафедру в родную академию, пусть и временно. Может, все-таки хватит? В итоге что-то перевешивает, заявление ложится на стол к организаторам заполненное по всей форме. И, конечно же, Эйкка тоже едет. Еще в прошлом году сказал об этом, после итогового собрания, пакуя вещи перед отъездом домой. Пааво не помнит, что он тогда ответил, но ему смутно кажется, что что-то в духе «посмотрим». Ну что ж, посмотрел. Теперь впереди та же группа, класс виолончели, еще один месяц среди будущих студентов музыкальных академий страны.       Эйкка еще больше вырос - уже благополучно перегнал Пааво. И волосы отрастил еще длиннее, уже до плеч, а ведь два года назад совсем короткие были. Девчонки-флейтистки теперь на Эйкку заглядываются, аж глаза горят смесью восторга и зависти. Еще бы! Пааво и сам удивляется, каким Эйкка стал, пусть и немного по-женски, красивым. Некоторым девушкам до него далеко.       На занятиях Эйкке скучно, Пааво частенько видит, как он что-то постоянно переписывает в тетради, вместо того чтобы слушать объяснение теории или очередную лекцию по истории. Должно быть, пытается что-то свое написать, но спрашивать об этом прямо Пааво не собирается. Захочет — поделится. Он слишком хорошо помнит, как на мелкие ленточки разрезал листы с первой своей песней, которая так и не получилась такой, какой он хотел ее видеть, чтобы показать кому-нибудь.       Разговоры на балконе — уже традиция. Только вместо стащенных из столовой булочек у них теперь пиво, тайком пронесённое в лагерь. Эйкке пятнадцать, в конце концов, теперь можно с ним поделиться. Бесконечные обсуждения музыки не окончились, просто разбавились множеством других тем, и даже чем-то, что казалось планами.       — В следующем году в академию поступаю.       — В которую? — уточняет Пааво, на всякий случай. Будто у Эйкки много вариантов.       — Сибелиуса, конечно же.       — Значит, там и увидимся. Пааво двадцать четыре. Эйкке семнадцать.       Им совершенно некогда пересекаться в учебное время, оба слишком загружены — Пааво работой, а Эйкка учебой. Но все равно они находят время встретиться, и даже знают бар, где администратор услужливо закрывает глаза на явно липовые документы Эйкки и без вопросов продаёт им пиво.       — Мы тут хотим с ребятами попробовать сделать каверы на пару песен Металлики,— рассказывает Эйкка и ждёт, как Пааво отреагирует. Заметив его интерес, он небрежно спрашивает: поучаствуешь?       «Ребят» Пааво знает косвенно, они вроде как приятели Эйкки. Сам он знаком только с Антеро, очень серьёзным и немного занудным старшекурсником, который частенько появлялся на кафедре, а про Макса, кажется, только от Эйкки слышал. Но идея-то хороша, да и хочется поработать с Эйккой над чем-то таким общим.       — Конечно, с радостью!       На стол сразу же ложится тетрадь с черновым наброском партий гитар и даже ударных, переписанных под виолончель.       — Я пока только прикидываю, что думаешь насчет этого?       Они обсуждают эту задумку чуть ли не до ночи, и только в последний момент Эйкка спохватывается, что ему еще добираться домой. Пааво собирается было предложить переночевать у него, но в последний момент передумывает. Ни к чему это, пусть к себе едет.       Эйкке семнадцать, но с ним интереснее, чем было с бывшими сокурсниками, которые стремительно взрослели, спешили остепениться и словно мутировали в профессоров раньше срока. Пааво смотрит на них, уже уцепившихся обеими руками за места в консерваториях и симфонических оркестрах, и думает, что ему еще рано поступать так же. Почему бы не поработать со студентами, правда?       Антеро и в самом деле оказывается занудой, но с приятным нравом и потрясающей техникой игры. Он немного старше Эйкки, у него впереди еще пара лет до того, как он пойдет тем же путём, что и все бывшие однокурсники Пааво.       Знакомство с почти двухметровым Максом, получается несколько неловким, но это быстро сглаживается. Макс шумный, горит энтузиазмом и с восторгом смотрит на Эйкку и Антеро. Им всего лишь нужно подготовить выступление для небольшого концерта в одном из летних лагерей, но Эйкка к этому относится ответственнее некуда и явно получает удовольствие от роли руководителя. И не важно, что Антеро придирчиво перечеркивает половину партитуры, переписывая на свой лад, не важно, что часть партий Макса приходится переделывать раз за разом, да и одна из песен совершенно не хочет перекладываться на непривычные инструменты. Пааво видит, как творит Эйкка, и думает, что хотел бы работать с ним всегда. Пааво двадцать пять. Эйкке восемнадцать.       У них за плечами уже несколько выступлений, некоторые из которых даже можно назвать успешными. Или, по крайней мере, не провалившимися. Некоторое время Пааво сам смеётся от мысли о том, что внезапно оказался в молодой рок-группе, состоящей из классических музыкантов и делающей каверы на всеми любимые песни Металлики. У группы даже название есть, нечто среднее между словами «Металлика» и «Апокалипсис». Но что самое забавное — похоже на то, что у них есть еще и будущее. Совершеннолетие Эйкки отмечают всем составом, от души, забыв обо всем на свете. Бармен наконец-то может не делать вид, что верит липовым документам — теперь-то они настоящие. Ну, почти у всех. И нет ничего удивительного в том, что последний общественный транспорт уже перестал ходить к моменту, когда они вываливаются из бара с пустыми карманами и туманом в голове. Пытаться найти способ отправить младших товарищей домой, в Вантаа, смысла уже нет.       — Приютишь Макса? — спрашивает Пааво у практически трезвого Антеро, который живет не так уж далеко.       Эйкку он ведёт к себе.       Не самая лучшая идея.       В коридоре и в комнате темно, потому что дотянуться до выключателя как-то недосуг. Эйкка ластится к Пааво, гладит по голове и шее, наклоняется, чтобы поцеловать. Пааво уверяет себя, что все еще достаточно пьян, чтобы не мешать ему. Этот же предлог отлично подходит для того, чтобы разрешить себе прогнать из головы все мысли в духе: «Эй, мало того, что он парень, так я еще и знаю его с тех пор, как ему было тринадцать». Сейчас Пааво больше занимает другое. Какой же он высокий, мать его. На черта таким вымахал? Пааво неудобно, он запускает руку в длинные светлые волосы и слегка тянет за них, заставляя Эйкку наклониться ниже для еще одного поцелуя. Думать обо всем этом он будет как-нибудь потом.       Утро начинается с мысли о том, что, как ни странно, ничего не поменялось, и мир не перевернулся с ног на голову. А значит и то, что Эйкка тепло дышит ему в шею во сне, тоже вполне допустимо. Пааво приходится подвинуть развалившегося на большей части и без того не особо просторного раскладного дивана Эйкку, чтобы самому не упасть на пол.       Спешить никуда не надо, сейчас лето и выходные. А когда опять начнётся семестр, Эйкке опять придётся перекраивать планы под расписание пригородных поездов. Оно все еще жутко неудобное. Даром что Вантаа не так уж далеко от Хельсинки, все равно дорога сжирает часть и без того немногочисленного свободного времени. Пааво понимает, что ему надоело слышать, как Эйкка весь семестр напролёт ноет на эту тему. Он мог бы сам снимать жильё в Хельсинки, но смешно предполагать, что студенческой стипендии на это хватит. Впрочем, есть и другой вариант.       В однокомнатной квартире Пааво совсем не остаётся места, когда Эйкка перевозит туда часть своих вещей. Просто потому, что так будет удобнее.       Это все еще не самая лучшая идея. Пааво двадцать шесть. Эйкке девятнадцать.       Весь их дом заполнен нотными тетрадями и еще бог знает какими записями. Некоторые из них Эйкка таскает с собой, не показывая никому. Пааво и сам о них знает только случайно и, как и четыре года назад, не вмешивается в творческий процесс и не просит посмотреть, что получается. Когда Эйкка заканчивает свою работу, он сам протягивает тетрадь, исписанную нотами, и с самым серьёзным видом спрашивает, что Пааво об этом думает. Сразу ответить сложно, хочется наиграть мелодию хоть на чем-то, чтобы ощутить, как она звучит, но выглядит это пока как что-то сырое, пусть и интересное.       — Надо дорабатывать, но мне кажется, может получиться что-то очень стоящее. А название-то ты придумал? –спрашивает Пааво.       — Harmageddon, — медленно произносит Эйкка, чуть заметно делая акцент на согласных. — Может быть, однажды будем ее тоже на концертах играть.       Все идет к тому, что Эйкка бросит академию еще до конца осеннего семестра. Группа его интересует куда больше, чем учеба, и Пааво не думает, что есть смысл его отговаривать. Он понимает, почему учеба в приоритетах Эйкки сдвинулась на не самые значимые позиции. «Апокалиптика» из временной забавы превращается в серьёзную группу, у них уже есть запланированные на полгода вперед концерты в клубах, есть репертуар из каверов Металлики и даже есть своя аудитория, приходящая послушать каждое выступление. А теперь еще и свой репертуар маячит на горизонте. Они совершенно не рассчитывали на все это, когда репетировали перед выступлением в лагере, но все идёт на удивление хорошо.       К ним даже пытается напроситься пятый участник. Его зовут Пертту, и, откровенно говоря, он немного странный, словно живет немножко в другом измерении. Впрочем, он талантливый как черт и так искренне хочет тоже быть в их «рок-группе», что это подкупает.       — Почему ты ему снова отказал? — спрашивает Пааво без всякого осуждения, просто из любопытства.       — Видел, как он играет? — мрачно отвечает Эйкка. — Пускай доучится, он отличную карьеру сделает.       С этим решением согласны все — и Антеро, которому такой аргумент кажется самым логичным, и Макс, который почему-то не может поладить с Пертту. Тот, конечно, не особо рад, но выслушивает отказ спокойно. И остаётся до конца репетиции, с ногами забравшись на диван и тихонько подпевая каждой песне.       В конце семестра, как Пааво и предполагал, Эйкка забирает документы из института. Ни с кем не советуясь толком и даже не особо представляя себе, как быть дальше.       — Я же могу продолжать тут жить? — спрашивает он, немного неуверенно.       — Глупый вопрос. Конечно, можешь!       Нет ни одной причины, чтобы Эйкка съезжал. Да и к тому же, за этот год Пааво, кажется, совершенно отвык спать один. Пааво двадцать семь. Эйкке двадцать.       В последнее время дела у группы идут все лучше и лучше. Концерты перебрались из крохотных клубов на площадки побольше, музыка наконец начала приносить им какие-то деньги. Пааво уже подумывает о том, что надо бы попробовать тур организовать, выбраться из Хельсинки, может даже в Швецию. И может, даже напомнить Эйкке про то, что он собирался писать свои собственные песни. Впрочем, он и без того занят. Правильно сделал, что ушёл из академии, его бы такими темпами все равно отчислили.       Утро теперь всегда начинается с огромного количества кофе, потому что кто-то засиживается глубоко за полночь, разбираясь с расписанием репетиций и выступлений, исправляя партитуры очередных каверов и упрямо пытаясь переписать никак не желающую поддаваться «One». Пааво уже привык к тому, что утром вместо Эйкки с дивана в сторону кухни пробирается нечто заспанное, глухим голосом просящее пожрать.       Эйкка единственный, у кого теперь есть время заниматься каждой мелочью, связанной с группой. Антеро аккуратно делит время между репетициями Апокалиптики и симфонического оркестра, Макс пытается впихнуть в своё расписание еще и подготовку к очередным экзаменам, у Пааво полно работы в школе и с частными учениками.       Это не год, это кошмар.       И в какой-то момент Пааво понимает, что надо на недельку бросить все и уехать куда подальше, к снегу, горам и лыжам, чтобы даже не думать о виолончелях. Он созванивается с Пертту и просит подменить его на одном из рождественских концертов. А после звонит еще и Антеро, чтобы тот взял на себя переговоры с владельцами клубов на ближайшие выступления, иначе Эйкка совсем себя загонит. Телефон в гостинице звонит уже в первом часу ночи. Пааво не с первого раза понимает, что именно ему радостно орёт в трубку Эйкка.       — Нам предложили контракт!       — Прости, что?       — Альбом будем записывать, вот что я говорю! Я только что до дома добрался, нас сразу после концерта поймал человек из агенства.       Три дня. Его всего лишь три дня не было. И все равно он умудрился пропустить самое важное. Здорово, конечно, что так удачно все сложилось, но неужели агент не мог повременить хотя бы пару дней?       Пааво возвращается на день раньше, чем планировал. Дома его встречает счастливый Эйкка, сбивчиво рассказывающий, что они отослали кассету с записью самой Металлике, чтобы те дали добро на использование их песен.       А затем все внезапно стало очень реальным: встреча всей группы с представителями агенства, официальное письмо от Металлики с разрешением, составление контракта на запись, ворох бумаг и визитка с адресом студии.       Здорово, когда тебе двадцать и твоя группа получает контракт. Сам Пааво в двадцать был просто вожатым в музыкальном лагере. Семь лет прошло, надо же! Пааво двадцать восемь. Эйкке двадцать один.       Сколько всего может произойти за год? Да сколько угодно. Можно записать альбом. Можно выступить на разогреве у своих кумиров, сыграв их собственные песни на четырёх виолончелях. Можно… Пааво сидит в баре с Антеро и Максом, которые явно позвали его поговорить о чем-то серьёзном. И, судя по тому, как им неловко, Пааво этот разговор не понравится.       — Что у вас произошло? — спрашивает наконец Антеро.       Ну, конечно же. Два года назад они неловко спрашивали: «Вы что, теперь вместе живете?» — заметив этот факт спустя примерно два месяца. Теперь вот запоздало пытаются расспросить о расставании.       — Я думал что вы… Ну… Ты понимаешь… — Макс явно не рад, что вообще рот открыл, и моментально краснеет до корней волос, даже руки порозовели слегка.       — Мне правда кажется, что это наше с Эйккой дело, — старательно уходит от ответа Пааво, не желая говорить на эту тему. — Все нормально, не беспокойтесь.       Все на самом деле в порядке. Просто в какой-то момент они оба решают, что хватит. Слава богу, им хватает ума все обсудить и ничего не испортить. Пааво всегда нравилось в Эйкке то, что он ведет себя как взрослый человек, нравилось с первых дней их знакомства. Может быть, будь это расставание с девушкой, все было бы куда сложнее.       Эйкка снимает квартиру поближе к студии. Чтобы удобнее было врать, что он не ночует на рабочем месте, а просто пришёл пораньше. По пятницам они с Пааво все так же обсуждают все на свете в пабе за кружкой-другой пива. Просто теперь они идут каждый к себе, вот и все.       Макс и Антеро этого явно не могут понять, а Пааво не хочет тратить время на объяснения. Он только искренне надеется, что ни одному из них не придёт в голову рассказывать о том, что Эйкка слишком много общается с Пертту. Пааво наплевать, даже если бы у этих двоих на самом деле был роман. Пертту всегда смотрит на Эйкку с восхищением, граничащим с влюблённостью, несложно было бы предположить что-то такое. Самое забавное то, что ничего такого между ними нет.       Пааво нужно какое-то время, чтобы снова привыкнуть жить одному. В этом нет ничего сложного, просто иногда он варит по привычке очень много кофе, да и немного странно, когда по утрам никто не сопит под боком, слегка приобняв во сне.       Ничего не поделаешь. Главное — не навредить теперь группе. Но с этим они точно справятся. Пааво двадцать девять. Эйкке двадцать два.       Приглашения на свадьбу простенькие, но красивые. Пааво вертит свое в руках с минуту, все еще пытаясь поверить в то, что Эйкка и Кирси так быстро решили пожениться. Впрочем, Эйкка всегда умел быстро принимать правильные решения.       Эйкке всего двадцать два, и он плевать хотел на чужое мнение, он сам прекрасно знает, что ему нужно.       Пааво почти тридцать. Он ставит приглашение на стол и думает о том, что пора бы уже тоже что-то делать с собственной жизнью.