Фотограф

Ноябрь 2013. Голова раскалывалась от громкой музыки и смеси самых причудливых запахов – дорогих духов, сигарет, алкоголя, кофе, пота и страсти. Но больше всего от мелькания света. Я собирал технику и почувствовал тяжелую руку на своем плече. Я дернулся в сторону, чтобы разглядеть кто это меня так нагло лапает. Но это был ухмыляющийся Джем. - Антонио, материалы завтра к вечеру будут? В чем подвох? Обычно им надо было все сделать уже тем же утром. Но сейчас я меньше всего хотел что-то обсуждать. - Будут. Если я сейчас спокойно уеду домой. - Дорогой, зачем тебе домой? Зависай, склей кого-нибудь. Ты вообще как-то на свою работу реагируешь? Неужели самому не хочется? Мне хочется. Таблетку аспирина, душ и хотя бы четыре часа сна, вот что мне хочется. Но я отвечаю. - Я как тот повар, так насмотрелся, что вроде уже и сыт по горло. - Ладно, езжай. Завтра часикам к десяти маленькая сессия. Работы минут на сорок. В усадьбе. Заодно и это смонтируешь. - Угу, - а сам уже пробираюсь к выходу. Ощущая, что накрывается мой сон медным тазом. Но домой попасть надо было. Я ловил попутку, метро уже давно закрылось. А тратиться на такси для меня всегда будет слишком дорого. Обшарпанный подъезд пятиэтажки. Это меня никогда не напрягало, в отличие от моих новых коллег и друзей. Но я очень надеялся, что они не увидят этого. И нет. Я не стыдился. В последнее время я вообще перестал чего-либо стыдиться. В квартире было тихо и тепло. Я прошелся по комнатам. Развесил белье из машинки. Исполнил свою мечту о таблетке и душе. И потом нырнул под одеяло, привычно свернувшись на маленькой софе. Кажется сегодня мне все-таки удастся поспать. Работа не отпускала. Мне снился танцпол, извивающиеся тела, блестки на одежде, обувь на высоких шпильках. А когда то мне снились деревья. Клятвы о чести и доблести. Люди в других одеждах. Хотя нет, не люди. Мы давно и успешно отделили их от людей, чтобы наш мозг не разорвало когнитивным диссонансом. Но той ночью мне снились животные в облике людей. Грациозные, красивые, а больше мне ничего не надо. Я же только фотограф. Трубка зазвенела, я поспешил выключить звук будильника и кинулся собираться, стараясь не думать, что я делаю что-то неправильно. Что я должен остаться и никуда не ехать. Я стараюсь говорить тихо, когда прошу забрать меня с Южной. Туда я доберусь сам. Я не представляю себе размеров этой усадьбы. Студия располагается в небольшом флигеле, к дверям которого меня и подвозят. Карина уже здесь, отчитывает кого-то по телефону. Улыбается мне самой завлекательной из своих улыбок. Я отзеркаливаю, чуть ехидно, но ей не понять. «Улыбайся, если хочешь жить, Антон». Только здесь это правило действует прямо наоборот. Но Карине можно улыбаться. Это безопасно. Я прохожу настраивать аппаратуру и расставлять свет. В комнате поменяли обстановку. Она уже не напоминает нежно-розового гнездышка в котором мы снимали красивую приторно-ванильную картинку о любви. Теперь здесь небольшая кровать напоминающая о минимализме. Шелковое постельное белье сливочно-кремового оттенка. Занавески, белый коврик, стеклянный прикроватный столик. Обычная квартира или гостиничный номер. Карина наблюдает за моими приготовлениями и заявляет. - У нас сегодня братья макаки. - Это кто? - Ха, ты их еще не видел, это фурор. И если тебе это пригодится, они чернокожие. - Карина, ты расист? - Вот еще – надувает еще больше довольно уродливые от силикона губы. – Фамилия у них Мараке. Ну или творческий псевдоним. Пока я размышляю, кого в России может заинтересовать нетрадиционная любовь двух чернокожих парней, появляется Джем. Проводит привычный для него ритуал «ущипни Карину за задницу» и, кажется, намеревается проделать то же со мной. Я качаю головой, и он ухмыляется мне в ответ. Черт, я не шлюха и не девственник. Я совсем не красавец, уже не первой молодости и в подметки не гожусь здешним звездам. Ну к чему эти взгляды? Жалость? Лучше бы денег дал или отдохнуть. Появляются сами звезды. Два парня довольно интеллигентного вида. Высоченные, повыше двух метров и с хорошо развитыми телами. Очень похожи между собой, на мой неискушенный взгляд. Но вряд ли братья. Держатся за руку, и обмениваются незаконченными фразами. Мягкие улыбки и интонации окончательно довершают картину любовников. Настоящих, а не тех смазливых мальчиков, которых мы снимали на прошлой неделе. Те работали на картинку, а между собой срались как две примадонны. Хорошо хоть результат не они оценивают, а заказчики. Но оказалось, героев сегодняшнего фильма будет трое. Третий – щуплый пацан, весь белый и блондинистый. Карина закончила флиртовать с Мараке, поправляя им прически и переключилась на приведение в потребный вид мальчишки. Братья переместились на кровать и начали ласкать друг друга. Без команды к съемке. Я уточнил у Джема, но он сказал, что снимать не надо. К счастью. Потому что я уже предвкушал тяжелый денек. Пока Карина занималась пацаном, я рассматривал его, прикидывая, как настроить технику, чтобы потом легче было обработать готовые кадры. Слишком уж он был бледным. Поднять подняли, а разбудить забыли? Знакомо. Глаза полузакрытые, рот приоткрыт, пошатывается как змея под звуки музыки. Наконец, его забрали на постель и начались сьемки. Джем решил сыграть на контрасте. И не только цвета, парнишка был намного мельче братьев и казался куклой в их руках. С шлепающим звуком Карина извлекла у него из зада пробку с длинным гибким окончанием. Пацан изогнулся и застонал. Я пытался сосредоточиться на цвете, а Джем уже откровенно потирал себе пах. Потом братья завладели расслабленным телом, меняясь местами. Мелкий, кажется, немного переоцнил свои возможности. Старается насаживаться, но размеры слишком большие, и его тело само реагирует, отстраняясь. Я пытался уловить переносной камерой самые захватывающие для зрителя моменты, чувствуя, как погорячился с выбором работы. Выбором? Не льсти себе, Антон, у тебя никогда не было выбора. Я спокоен и сдержан, но даже меня эта картинка выбивает из равновесия. Кровь, кажется, распределилась между висками и низом туловища. Ноги, хрен с ним, а руками мне еще камеру держать. Оборудование у братьев было просто шикарным. Ровные, длинные и от этого кажущиеся изящными члены. Только при сравнении толщина запястья парнишки оказывалась примерно равной, а белая задница просто исчезала под двумя черными ладонями. И понятно, что пацан от этого был не в восторге. Еще бы. Но выглядело это умопомрачительно. Ровненькая гладкая дырочка идеально обхватывала темно-коричневый ствол, медленно скользящий и исчезающий в ней. Судя по всему, мальчишка не так давно начал заниматься этой профессией. Да и на вид ему едва дашь законные восемнадцать. Когда мне предложили эту работу, конечно первое, что я хотел уточнить, во что я вляпываюсь. Но, как меня уверили, здесь все законно, снимаются только совершеннолетние и только добровольно. Я интересовался расписками и даже видел некоторые из них. С профессиональными звездами заключались контракты. Я разговаривал и с самими актерами, что окончательно убедило меня в том, что мне говорят правду. Тем временем второй из братьев тщетно пытался пристроиться возле головы светлокожего, но из за того, что парень постоянно пытался отползти, темнокожему актеру плохо удавалось осуществить свои намерения. Джем не орал на троицу, не пытался призвать к порядку. Может потому что это было бесполезно. Мальчишка явно не понимал что с ним происходит и на автомате пытался выполнять полученную работу. Пока он тянулся губами и заглатывал орган одного, второй толкался сильнее, тело блондина вытягивалось и он терял то, что только что пытался ласкать языком. Интересно, чем он накачался? Братья несправедливости не терпели и менялись местами, от чего их третьему любовнику становилось некомфортно и он снова дергался, но крепкие темные кисти тут же опускались на плечи возвращая его на место. Выглядело все это невероятно развратно, намного более, чем все, что я снимал до этого, где артисты намеренно старались выглядеть эротичнее. Итак, мне нужно озаботиться чем то, чтобы мой организм перестал реагировать на это, хотя бы пока я работаю. А лучше совсем. Хотя это, наверное, вопрос времени. Съемки закончились. Джем что-то бурно обсуждал с Кариной и «братьями». Предмет их разговора остался на кровати, слегка изменив позу. «Худсовет» периодически косился на меня. - Что? – я подошел, попутно бросая беглый взгляд на кровать. Дышит вроде, просто очухивается или спит. - Хватит на сегодня. – улыбается Джем. Карина слишком очевидно не теряет надежды повторить сюжет в руках братьев. Даже моим неопытным взглядом видно, как Джем облизывается на бедолагу-наркошу, похоже для того сегодня еще развлечения предстоят. - Ладно, мне работать надо. – говорю я и вопросительно киваю на тело. Джем ржет. Карина, разочарованная уходом предметов своих мечтаний, вторит ему совсем уже не женским смехом. Не знаю, чем мой внешний вид мог их насмешить, но они кивают на мою оттопыривающуюся ширинку, под которой, я думал, ничего не видно. Джем заботливо предлагает мне воспользоваться сладкой игрушкой, как он называет парнишку и по его медовым глазам я понимаю, что работать мне придется не в этой комнате. Собираюсь и топаю в соседнюю дверь. Ноутбук мне приносит Карина. Она пытается вытащить меня покурить, несмотря на очевидную провальность затеи, затем поездить мне по ушам своей несчастной долей. Но я выставляю ее к чертовой матери. Выслушиваю, соглашаюсь со всеми ее доводами. Да, я сухарь, бесчувственный ублюдок, да мне ее не понять, у меня есть любимый человек. Учел. К нему то собственно я и тороплюсь. Минут десять меня отвлекали шлепки и кряхтение Джема. Потом я перестал реагировать на какие бы то ни было звуки и сосредоточился на обработке кадров с вечеринки и сегодняшнего видео. Около трех часов дня я позвал Джема по коммуникатору. Студия была уже пуста, только обстановку еще не сменили. На случай, если видео не получилось. Но Джем одобряет. Над фото мы колдуем вместе еще около часа. Затем он заявляет, что хотел бы обработанные фото с сегодняшней сьемки. Мне удается уговорить его, что фото я сделаю дома. Выслушиваю цветистые подробности о том, что мне будет, если я хоть что-то солью в сеть и забираю флешку. Меня высаживают на Южной и я погружаюсь в свою привычную жизнь, спускаясь в метро, видя усталых, измотанных жизнью людей, спешащих к своим семьям. Я сталкиваюсь с ними в магазине. С женщиной, катящей тележку, в которой горкой лежат самые обычные продукты. Семья. С мужчиной, торопливо спешащим с единственной бутылкой к кассе. Одиночество. Со светловолосым и светлокожим парнишкой лет семнадцати, который усадил себе на плечи младшую сестру. Забота. Но я вижу его не здесь. Я думаю, предложи ему Джем участвовать в сегодняшней сьемке, он бы согласился? Какова была бы цена? Холодно. Ноябрь, ветер и морось, кажется, забираются под куртку. Только бы не заболеть. Мне нельзя, я тоже везу домой продукты, как будто у меня тоже есть семья. С пакетами сажусь в маршрутку. Несколько минут дремы, а от остановки совсем недалеко до дома. А раньше я любил музыку. И красивые сказки с наивными принцессами, мужественными рыцарями и мудрыми драконами. Но на поверку принцессы оказывались глупыми и алчными, рыцари обычными недалекими алкашами, а драконы. Драконов я так и не встретил. Моя юность прошла на ролевых полигонах, меня окружали талантливые ребята, которые интересовались бардовскими песнями, театральными постановками, они рисовали, писали, пели, играли. А я? Я был простым фотографом. У меня даже не было денег на хорошее оборудование. Но деньги никого из нас тогда не волновали. На дорогу наскребли до полигона? Отлично. Уши склеим из лейкопластыря, меч вырежем из жестянки, плащ – подкладка от бабушкиного пальто. Вперед, нолдо! Со временем все изменилось. На игры теперь ездили те, кто все еще верил в возможность встретить дракона. А я работал младшим юристом в самой обычной перекупочной конторе. Но иногда, по-прежнему, посещал не слишком популярные в широких кругах концерты старых друзей. Когда я услышал о новой работе Ивана и Ольги Глуцких, я купил билет. И, не надеясь быть узнанным, пришел в гримерку. Но Иван узнал меня, каким то чудом. Ванька Глуцких – Кибервердер – мастер, о котором говорили шепотом. Кроме того просто классный чувак, который был невероятно талантливым, обладал аристикратической внешностью и неугомонной фантазией. Если бы не его сначала верная оруженосица, а потом и спутница жизни, Оля, он давно унесся бы в невероятные дали своего воображения. Иван был старше меня лет на десять верных, и сейчас это становилось заметно. Кажется, Иван не расстался ни с чем из своего прошлого багажа, кроме собственно, игр – режиссер, актер, музыкант, сценарист, поэт, композитор. Я говорил с ним, наблюдая, как Оля подает ему воду, укрывает плечи свитером. И вроде тот же Иван был передо мной, но казался он сейчас другим. Будто сам поверил, что не отсюда. Будто стоит на краешке мира, удерживаемый женой и детьми, и не решается уйти туда, где зовет, манит шумом девственных лесов, дом. А потом в дверь заглянул Глеб Галицын. И я забыл о Глуцких и вообще обо всем на свете. Глеб всегда был звездой всех тусовок. Если Ивана кто то и опасался, то Галицыным восхищались все. Именно он играл всех светлых героев, а наделенных музыкальным даром и подавно. Если Глеб пел, посторонние звуки замирали, затыкались не только мы, салажня, а даже те, кто приезжал на полигон исключительно бухнуть на свежем воздухе и взирать на песочницу с высоты прошлого опыта. Глеб стал солиднее, во все еще роскошных темных волосах поблескивали серебряные ниточки. Глаза, кажется, стали еще выразительнее. Грустные, темные. Мое сердце то и дело пропускало удары. Глеб не задержался в гримерке, поспешив уйти. Он все еще оставался тем скромным парнем, которым был десять лет назад. Я не мог позволить себе пропустить ни одного спектакля. Я делал роскошные фото и отдавал их Ивану, сам поражаясь, по какой причине мои руки наконец то выпрямились. В конце концов, ребята сами стали звать меня для сьемок. А потом Глеб стал моим. Я не верил своему счастью. Я переехал к нему, сдал свою однушку, уволился, благо зарабатывал уже при помощи фотоаппарата. Глеб был нежным любовником, что бы ни случалось. Я любил его и думал, что он любил меня также. До него у меня не было мужчин. Я догадывался, что со мной не все в порядке, но предпочитал не проверять. Только Глебу я доверился и он сделал меня счастливым. На десять месяцев. Потом также мягко он заявил, чтобы я съехал от него в течение недели. При этом он выглядел исполненным сочувствия и сожаления. Я уехал. Но в театр приходить продолжал. Даже когда Иван ледяным тоном заявил, что мои услуги больше не нужны. Как такое могло случиться. Ольга ушла из театра. А когда Иван и Глеб играли вместе, атмосфера чуть не искрила вокруг. Глеб сиял и даже выглядел моложе. Черты лица Ивана, напротив, заострились, под глазами легли глубокие тени. Но взгляды, которые он бросал на моего Глеба, не оставляли вопросов. После спектакля я стоял на мосту, плохо понимая, почему меня так трясет на ветру. Я знал, что в пустой квартире мне не согреться и ведром чая. Холод был где-то глубоко внутри. Я не обращал внимания на шум автомобилей, сигналы гудков. Пока меня не окликнули по имени. Я обернулся. Какой то мотоциклист. Худой и длинный. Я таких не знал и пошел вдоль моста. Но байкер догнал меня и развернул к себе, стягивая шлем. Я узнал Руслана. Одного из актеров. Он был старше меня ненамного, лет на пять. Звезда, любимец девушек, вечно окруженный толпой фанаток. Стопроцентный натурал. В его взгляде я обычно ловил пренебрежение, если мне надо было поснимать его, он изводил меня придирками, очевидно, ожидая истерики. Вот и сейчас, его лицо было скорее насмешливым, но глаза смотрели настороженно и почему-то обеспокоенно. Хотя, может быть я просто подсознательно искал сочувствия хоть в ком то живом. - Антон, ты чего тут делаешь? - Иду. - Подбросить? - Нет. – я выдернул руку, но тут же почувствовал хватку на плече. Худой, но сильный, вот же зараза. - Антон, поедем, прокачу. - Куда ты меня прокатишь? Холодно. Руслан нахмурился. - Лечить твое настроение. Поговорить не хочешь? - С тобой? О чем? - Найдем, поехали. Мне было плевать и я сел на байк. Впервые. Шлем пах какой то сладко-тянучей фигней. Улицы проносились мимо, Рус ловко маневрировал между машинами. Мне казалось, я слышал биение его сердца через толстую кожу куртки. И это успокаивало, внушало уверенность, что все еще не кончено в моей жизни. Что моя боль – этап, через который я должен пройти. Я думал, что Русу наверное неприятно, что я так прижимаюсь к нему. Но попытка отодвинуться едва не привела к моему падению. Мы остановились и Рус накинулся на меня с угрозами, что он сейчас меня будет как девку катать на переднем сидении, если мне так жить надоело. Я сослался на замерзшие руки и это было недалеко от истины. Мы поехали дальше. Рус затащил меня к себе домой и поставил на стол бутылку водки. Занялся закуской. А мне велел топать в душ. Я испугался его. Неужели этот мальчик-нарцисс решил, что я ничем от его вечно безотказных девочек не отличаюсь и у моей заднице уже все равно. Не забуду его ехидную ухмылочку, а ля Темный лорд и казнь паладинов. - Антон. Ты заболеешь, если не согреешься. А я кроме водки и горячей воды тебе ничего предложить не могу. Потом мы бухали. Именно бухали. Рус вообще был уникальной личностью. Такое ощущение, что он всегда играл на публику. Интеллигента, байкера, крутого парня, законченного урода. Был ли он собой тем вечером? Я не знаю. Но после третьей рюмки стало все равно, что он говорит о девушках, а я о парнях, мы прекрасно понимали друг друга, соглашались и поддерживали любую точку зрения. Он убеждал меня, что в жизни нельзя иметь привязанностей. Особенно людям творческим. Нельзя привязывать никого к себе, не зная, что ты дашь взамен. Все его девушки были на три ночи. То есть по факту он вытуривал их после первой, если был слишком занят – после второй и только если понимал, что почему то хочет провести с ней и третью, допускал и такое. И все. Поэтому мой сопливо-тягучий роман с Глебом он раскритиковал в пух и прах, обозвав меня дураком. И я не обиделся. Собственно, на этом темы для разговоров не закончились. Я рассказал ему, наверное, обо всем. А он, остался собой, загадочной и темной личностью. Он мог долго говорить о книгах, музыке, политике. Ночью мы как то устроились на разных концах его огромной кровати, а утром я с ужасом ожидал увидеть его лицо. Но он проснулся раньше и я снова видел перед собой самого обычного парня, в очках и трикотажной серой футболке. Он поджарил яичницу и приготовил кофе. Наверное уже устав смотреть на печать недоумения на моей морде, он вдруг рассмеялся и спросил, правда ли я не знал, что на самом деле он носит очки. Я помотал головой. Рус вообще много смеялся, задорно, запрокидывая голову, сверкая белыми зубами. И я стал улыбаться ему в ответ. Он оставил мне свой телефон, убегая на репетицию. Ключ надо было просто оставить под ковриком. Под ковриком? В 21 веке? В театр я больше не ходил. Снимал свадьбы, детские дни рождения. Заработки были не особенные, но мне хватало на жизнь. Иногда я заходил в соцсети, на странички Глеба, Ивана, Ольги. Все было как прежде. Расписания спектаклей, тексты песен, коллажи. На Олиной странице фотографии двух мальчишек пяти и восьми лет. Я работал так, чтобы у меня не оставалось времени ни на что, ни на мысли, ни на воспоминания, ни на желания. Вылизывая каждое фото, придавая совершенство картинке, за ту цену, за которую я мог снять ее на мыльницу. Руслану я так и не позвонил. А зачем? Его жизнь искрилась как шампанское, а я со своей ничего поделать не мог. Знал, что заставить себя быть счастливым нельзя. И не надо портить другим настроение своей кислой мордой. Весной стало совсем тяжко. Депрессия набирала обороты. Я собирался познакомиться с кем угодно. Любым тупым ублюдком. Только бы доказать себе, что могу быть кому-то нужным. Спасло меня только то, что места обитания тупых ублюдков я не знал, а на интернет-свидание так и не решился. Я курил уже третью сигарету, наблюдая из окна за птицами, ворующими какую то жрачку прямо из подноса у кошек с канализационного люка. Вдруг телефон зазвонил. Я подпрыгнул от неожиданности, привык, что мои немногочисленные заказчики пользовались сайтом и контактами в соцсетях. И обомлел. Это был Глеб. - Тош, здравствуй, малыш. – его голос завораживал, обволакивал, утаскивал под толщу спокойствия и умиротворения. Я молчал. - Ты все еще обижаешься, котенок? Я не мог иначе, мы двадцать лет знакомы с Иваном, я не мог его оттолкнуть. - Глеб, зачем ты звонишь? – мне казалось, мой голос вообще не было слышно. - Попросить прощения. – он помедлил. – Может быть ты приедешь. Тут твои вещи остались. Что? Глеб просит меня приехать? Именно сейчас, когда мне так хреново? Зачем? Отдать вещи, убедиться, что я смирился? - Я … не стоит, Глеб, выброси, отдай, подари. Я чувствовал, что не справлюсь с этим, если от его голоса я до сих пор не могу взять себя в руки. А там будет он – вечно участливый, его теплые карие глаза, от которых я так долго отвыкал. - Воробышек, мне тебя так не хватает. Я виноват перед тобой, мой мальчик. Приезжай, я очень прошу. Я поехал. Не знаю, на что я надеялся, наверное ни на что. Мне нужно было его тепло, его мягкость и защита, его руки. Мне нужен был его шепот. И плевать на все. Через полтора часа пробок я стоял у запертой двери. Сказать, что я ощущал себя идиотом, это ничего не сказать. Я стоял там с промокшими ногами, держа в руках коробку с его любимым тортом «Прага» из дорогой кондитерской. Наверное только сожаление о судьбе кулинарного шедевра заставило меня позвонить ему. Ну а вдруг он спешно уехал на концерт или вышел в магазин и его сбила машина. Я не знал, что услышу в трубке, что угодно, но не ледяной голос Ивана. - Антон, Глеб сейчас занят. У нас в театре неприятности. Я понял, что случилось что то ужасное. Иван был слишком хорошо воспитан, чтобы брать трубку любовника, чтобы отваживать меня так. Я заорал что есть сил: - Ваня, Ванька, что случилось? С Глебом? Что? – я орал и понимал, что он, наверное, уже положил трубку. Какое ему дело до приблудного фотографа. Но слушал в бессмысленной надежде. - Руслан разбился. – вдруг выдохнула трубка, голосом Ивана, который я слышал только однажды, когда он еще жил жизнью своего первого героя. Трубка издавала короткие гудки. Я стоял, опираясь на перила, глупо пялясь на ставшую вдруг ненужной дверь. Я видел только Руса, поедающего яичницу и смеющегося своим невозможно заразительным смехом. Коробка с тортом все еще болталась в другой руке. Хотелось перезвонить, уточнить, не ошиблись ли они? Не пошутили ли? Был ли вообще этот звонок, ответ Ивана. Звонил ли мне Глеб пару часов назад? *** Маршрутка выплюнула меня на дорогу. Уже было совсем темно. Ничего, буду надеяться завтра я не поеду работать в такую рань. Я поднялся в квартиру, тишина, темнота, привычно встретили меня. Я нашарил выключатель и зажег свет. Этот момент все еще меня пугает. Уже больше месяца. Я отнес пакеты на кухню и осторожно зашел в комнату. Будто пустая. Свет я не включал, увидел его, едва глаза привыкли к темноте. Мда, на меня стоило злиться. Двое суток на работе, да и вообще в эти две недели я редко мог остаться дома. Это был не мой выбор. Я присел рядом с ним. - Почему в темноте? Ощутил, как он пожал плечами, ничего не ответив. - Ладно, хочешь побыть один, я на кухню готовить ужин. - Антон, я помогу. Странно, я ожидал слез, истерики, обвинений, претензий. Он чистит картошку, а я режу мясо. Он продолжает молчать, а мне просто нечего рассказать ему. Не о работе же. Обо всем, что со мной было до той самой весны, я рассказал ему в больнице. Что после, он видел сам. Потому что с тех пор, когда меня пустили к нему в палату, я больше не ушел. Ивану удалось не дать прессе сделать это сенсацией. Руслан не хотел. Он надеялся на чудо, что позволит ему не испугать маму, не разрушить ее брак с отчимом, не возвращаться в свой Новосибирск. Сначала я чувствовал себя там каким то приблудным животным с улицы. Я просто стоял в сторонке и понимал, что сейчас меня выгонят. Глеб поддерживал Ивана, совершенно буквально, за плечи. Глядя на него своими невозможными грустными глазами. На меня он так и не посмотрел. Потом приехала Оля и еще несколько артистов. И я ушел, и вернулся когда уже никого не было. Руслан не узнал меня сразу. Только когда я напомнил ему про мост, назвав хреновым байкером, улыбнулся через силу. - Антошка-картошка. Долго говорить он не мог, сил не оставалось. Хорошо, что шлем смягчил падение и защитил лицо. Я приходил каждый вечер, после ухода посетителей. Информация не просочилась, как ни странно. Для всех Рус уехал учиться на Туманный альбион. И в конце концов я остался один, кто навещал его, да еще и оставаясь почти каждый раз на весь вечер. - Тош, а как тебя пускают так часто? – я кормил его растаявшим мороженным с ложечки. Обе его руки были в гипсе, садиться ему тоже не разрешали. - Надоел? - Нет, наоборот. Просто это, наверное, слишком. Ты столько времени на меня тратишь. - Ты же потратил. Твое время дороже, а мне свое тратить было не на кого. Смотрит внимательно. А что он там увидит? Словами этого не скажешь, что он для меня за тот вечер сделал, когда катал на байке по осенней Москве. Когда водкой и разговорами выгонял из меня холод, возвращая надежду жить дальше. - Так не выгонят? - Нет, Руслан. Я работаю тут. Не выгонят. - Черт, юрист, фотограф, медбрат, кто ты еще? - Ну уж не медбрат, санитар. Фотограф и юрист из меня так себе получились. И так полгода. Потом вставать с кровати, тренажеры, чертова сила воли. Я плакал вместо него, отворачиваясь, когда он сжимал побелевшие губы. И все, выписка. Немой вопрос в его глазах. Как? Ответы врачей: может быть, чудеса случаются, нужно время, курсы реабилитации, тренировки, отдых. Его квартиру давно сдали другим съемщикам. Вещи я забрал к себе. - Руслан, не подумай плохого, но ты можешь у меня пожить. Не хоромы, но это на крайний случай. Рус больше не улыбался, он вообще не понимал, как я могу говорить о квартире, применять к нему слово «пожить». Чертов я универсал, психологом я не был и что ему сейчас говорить, я не знал. Иван звонил, интересовался. Для него ситуация была тривиальной, почему вдруг я стал обсуждать вопросы здоровья и быта Руслана. Он примерял ее на себя и был только рад, пожалуй, такому исходу дела. Все были бы рады помочь, но театр и так перебивался еле-еле. Искусство не покупалось. Мое предложение Иван воспринял тоже как само собой разумеющееся. Я поил чаем того, кому отдал Глеба. Но, кажется, Иван как то смог достучаться до Руслана. Тот хотябы осмотреться соизволил. И за то, чтобы он его расшевелил, я готов был поить его чаем всю оставшуюся жизнь. С «Прагой», чтоб он подавился. Потому что Иван все равно оставался особенным. Где бы он не появлялся, мир начинал вращаться вокруг него. От него веяло уверенностью и обаянием. И Глебка был ему нужен, я понимал это сейчас. Иван щедро расплескивал энергию на все, к чему прикасался. Это выжимало его, вытягивало из него жизнь. И сила Глеба стала тем, что позволяло ему быть собой. Я прислушивался к жестким, холодным словам, долетающим из за стены. - Если ты не хочешь жить, подумай, зачем тебе кто-то сохранил жизнь? А ты как капризный ребенок, ах, если так, то все, я отказываюсь от ваших подачек. Руслан, это не подачка! Подумай хорошо. Голова работает, руки есть, таланты тоже никуда не деваются - ты не стриптизер, не танцор. - Вань, не надо. Тебе не понять, мне же больше не играть. Я нафиг никому не нужен такой. - Не нужен? Кто от тебя отказался? Покажи мне этого человека. – Иван не кричал, в его голосе не было и нотки жалости, но он отчитывал Руса, как провинившегося школьника. – Ты звездой хотел стать? В настоящем театре, или в Голливуд поехать? Так вот, невелика потеря, ты все равно перерос то, чего мог достигнуть, играя на сцене. Еще пара лет и ты бы просто стал слишком стар для этих ролей. Тебе дали тайм-аут. Пользуйся. Подумай, для чего. И если надумаешь, звони мне. Развивайся, читай, слушай музыку. А руки опускать не вздумай, ты еще посмеешься над всеми, кто тебя хоронит, двигайся к цели, как можешь, двигайся. Мне оставалось только надеяться, что он знал, что делал. Потом он ушел, споткнувшись обо что-то в прихожей. Я злорадно подумал, что справедливость все таки существует и почувствовал себя удовлетворенным. Наверное, на всю мою обиду хватило этой маленькой неприятности для него. - Закажем что-нибудь вредное, но вкусное, в честь выписки? Рус посмотрел с удивлением, а потом с благодарностью. - Тош, я с тобой не рассчитаюсь. - А я на друзьях не зарабатываю. *** - Ты сегодня опять тусить? – Рус наблюдал, как я нарезаю салат, достаю из духовки ужин. Я чуть сковороду себе на ногу не уронил. - Не понял? Почему опять? И ответ на твой вопрос, нет. Сегодня я спать. И если тебе что-то нужно, я в твоем распоряжении. Так почему опять? - Скажешь, вчера ночью ты был в музее? - А, ты об этом. Я думал, ты спишь. - Ты погорячился, Антош, ну вот зачем я тебе тут? - Ой, вот давай только не будем снова поднимать эту тему. Рус, я работаю, в том числе и в клубе. Нам нужны деньги. Ты даешь мне такую возможность, потому что ты совершенно не обуза, просто пока нет смысла снимать тебе квартиру. Если тебе трудно одному справляться, я постараюсь изменить график. Клуб будет не часто. Где то раз в неделю, как мне сказали. Так чем мы сегодня займемся? Руслан задумчиво ковырялся в картошке. Я налил ему еще молока и повторил вопрос. - Тош, мне помощь не нужна. А для компании мне кажется ты слишком уставший. - А ванна? - Ну смотря каким будет наказание, если оставишь без сладкого, то я сам помылся еще утром, если выгонишь из дома, то все сложнее. - Как сам? Рус, если ты убьешься там когда-нибудь. - Кудах-кудах – Руслан изобразил курицу. - Ладно, умник. Ну вот не похоже, что ты себя жалеешь. Только почему в темноте сидел? Он тут же перестал дурачиться, в глазах снова мелькнуло выражение отчаяния. - Привыкал. Тот взгляд длился одно мгновение, он сейчас уже увлеченно рассматривал свою вилку. Только внутри у меня все сжалось. - Рус, мне тоже начать привыкать? Без тебя? Снова привыкать жить одному, приходить в пустую квартиру, одному ужинать, снова начать курить и сходить с ума от безысходности? Ты предупреди, ладно? Когда мне начать привыкать. Я не Иван, я сорвался и наорал на него. Пулей вылетел в зал и уже сам смотрел в ночь, недоумевая, как это у меня в пальцах нет сигареты. А нельзя Руслану, чтобы рядом курили. Аллергия от лекарств началась. Слышу, что он здесь. Тормошит за плечо. - Тошка, извинишь? - Это ты, извини. Замудохался на работе. - Расскажешь? - Ты такое не любишь. Руслан, ты потерпи немного, я поработаю там, и мы сможем тебя на ноги поставить, правда. Там хорошо платят. - Ты еще веришь. Тош, просто так хорошо не платят. Что ты там делаешь, только честно скажи. - Фотографирую. Просто фотографирую. - А ты, не… - он смущается, именно это слово у него почему-то не получается сказать. Мне смешно. - Не волнуйся, я совершенно не востребован. Слишком взрослый. Даже если бы захотел, не смог бы. Смотрит внимательно. Неужели не верит? Глупый наивный большой мальчик. И я перевожу разговор, повторяю то, что он слышал сотню раз и все еще хочет слышать. Хоть и не сознается. - Я видел снимки, шанс есть, что ты пойдешь. Да, это будет чудом. Но возможным, Рус. Он откидывается в кресле, его отросшие волосы падают за спинку. Поваляться бы сейчас перед телеком, посмотреть еще разок экранизацию Хоббита. Чтобы и Рус был рядом, один он кино не смотрит, вообще. Мы уже валялись так, в первые недели, когда приехали сюда из больницы. И я только тогда начал отходить от шока, пережитого возле двери Глеба. Когда я только через два дня узнал, что я все не так понял, Руслан не умер и никаких похорон не будет. Когда увидел его в больнице – незнакомого, бледного, совершенно прозрачного. Когда он смеялся, корчась от боли в своем гипсовом панцире над какой то идиотской шуткой в телефоне, и потом, когда перестал, решив, что навсегда станет кому-то обузой. Когда смотрел в потолок в этой квартире в первый вечер. Но сейчас мне с ним было легко и весело, и плевать, что мы не были любовниками. Под него не нужно было подстраивать свое настроение, он не строил из себя капризную примадонну, он не обсуждал слабые стороны фильма или музыки, а реагировал вполне по-человечески, как и я – смеялся, если было смешно, сосредотачивался, если на экране происходило что-то жуткое. В настоящий момент он шуршал страницами Фрая, перечитывая уже этот том раз в двадцатый. Я доделывал фото с черно-белой сессии. - Антош, а я мог бы тебе понравиться, раньше? Настораживаюсь, к чему бы это? Давно мы не обсуждали мои отклонения. - Ты мог любому понравиться. Я любил Глеба, ты же знаешь. - Сейчас ты его еще любишь? - Не вижу смысла. Он ушел, у меня появились другие дела. И я вдруг понял, что Глеб – обычный человек. Я не остался мальчиком, который хотел отдать свою жизнь ему, потому что он отказался от этого, и мне показалось, что моя жизнь нужна кому то еще, например мне самому. - Согласен со мной, что привязываться ни к кому нельзя? И ведь усердно делает вид, что читает. Густые ресницы отбрасывают тень на длинный любопытный нос. - Руслан, ты очки надеть забыл – смеюсь и ловлю подушку, которой он в меня запустил. Я уже привязался. Не телом, душой. И что с этим делать, я не знаю. Я даже коснуться его боюсь, чтобы он ничего не подумал. Наконец я скинул все на карту и закрыл компьютер. Рус уже клевал носом, хотя теперь на самом деле читал. Я выходил, когда он раздевался и одевался. Ему это было нелегко, но помогать я тоже боялся, тем более, что он не просил. Составил помытую посуду в сушилку, подмел пол. Когда вернулся, Руслан уже укутанный отвернулся к стене. Моя очередь укладываться на свою софу, которую я когда то так уместно приобрел, сдавая эту квартиру.