Приоритеты

Вибрации атомов его тела были идеально выверенной частоты. Выходя из лаборатории, он сунул в карман совершенно чистую ладонь — ни единой клетки чужой крови, ни даже металлического запаха не осталось. Это было удобно: в конце концов, не нужно было тратиться на носовые платки и чистить под ногтями после того, как лишил кого-то жизни. Совесть его тоже была чиста. Что есть раскаяние, как не признание неправоты? Отторжение телом и разумом собственных ошибок и осечек, конфликт систем ценностей, неуверенность, слабость ума! В нём нет места раскаянию. Никогда не было. Каждую секунду собственной жизни, каждую обратную её секунду, каждую непрожитую и запутавшуюся во времени, он сознательно шёл плечом к плечу со своими решениями. Он гордился этим. Только настоящий герой принимает жертву выбора, как должное. Да, он считал себя героем. Он смеялся, когда начинал работу над ускорителем. Ирония, золотая и алая, не оставляла его ни на секунду: кто бы мог подумать, что в одержимых попытках воспроизвести технологию, вдохнувшую спидфорс в мир рождением Флэша-Аллена, он повторял самого себя! Осознание бесконечности собственного ума, стремительной его остроты кружило голову, пьянило. Он — точка отсчёта. Он — исток. Он — начало. Он сломал всё, когда решил, что должен стать концом Барри Аллена. Его время стало петлёй. Спутанной узлами-парадоксами, но всё же петлёй. Стройной, как кольцо золотой и алой радужки вокруг зрачка. Заглотившей свой хвост, точно Уроборос. Он метался в ней биением сердца, сломанным спидфорсом; внутри себя, внутри костюма и декораций, одержимый только одной идеей: разорвать порочный круг. Вернуться обратно. Вернуться домой. Все остальные цели перестали иметь значение. Средства, которыми следует добираться до неё — тоже. Рассудительность всегда была лучшей его чертой. Трезвость ума, решимость действовать, когда выбор сделан и траектория намечена. Учёный должен быть рассудителен. Учёный должен смотреть сквозь теории и гипотезы, молниеносно просчитывать результаты, ветвящиеся электрическими разрядами. И, разумеется, принимать последствия, делая их необходимыми параметрами следующего среза задач. Жизнь — это непрерывное уравнение. Жизнь в чужом времени оказалась пыткой. Он сохранил разум только чудом — ха-ха, он сохранил его! Наука притупляла боль, размышления занимали сознание и вытесняли оттуда мечущийся страх, панику, голод. Он сместил их, сократил в числителе и знаменателе, вынес за скобки. Окружил себя лучшими из лучших, звёздами на небосклоне, чтобы легче было терпеть дремучесть этого "сейчас". Смеялся, мысленно благодаря судьбу за то, что попал не средневековье: тогда бы их всех сожгли на кострах. Впрочем, их и жгли. Своеобразно, словесно, социально. Во все времена разум нёс погибель. И в том, что семьи не принимали черезчур умных детей своих, двадцать первый и двадцать пятый века были слишком похожи. Стать Уэллсом было в какой-то мере спасительным решением. В нём смешались и почти что инстинктивная мимикрия, присущая простейшим живым организмам, и тяга играть роль. Чем лучше вживаешься в неё, тем легче отречься от себя-настоящего. Тем легче пережить в этом первобытном аду год, другой, третий... пока не привыкнешь. Доктор Уэллс не станет страдать от отсутствия технологий, которые будут существовать спустя пять столетий. Доктор Уэллс справится с тем, что дорога на работу занимает время, окружающие люди по большей части глупы, а пища — простая и вредная. Доктор Уэллс живёт по своим правилам, в мире привычных декораций. Доктор Уэллс стал его костюмом, маской, глубоко и прочно въевшейся в кожу. До поры. Кровь на руках? Что вы. Его руки чисты. Тело, которое не найдет никто в нигде, потому что уже через семь с половиной минут этой реальности не станет — всего лишь ещё одна переменная на доске. Ты можешь любить эту "кси" больше всех прочих и нянчиться с ней, но рано или поздно наступит момент, когда тебе придётся умножить его... умножить её на ноль. И ты умножишь. Во имя того, чтобы уравнение продолжалось. Были ли ему безразличны все те люди, которыми он окружил себя, точно декорациями? Нет, нет, нет. Конечно же, нет. Хороший актёр не играет роль — он живёт ею. Ни Харрисон Уэллс, ни его сердце и дремлющее ядро, Эобард Тоун, не были равнодушными — напротив, очень страстными людьми. Они оба просто умели расставлять приоритеты.