Шейные позвонки

Вопли достопочтенной Вальбурги, дамы в высшей степени благородной, чистокровной и воспитанной-дрессированной в лучших традициях величественных Блэков, что говорит уже об очень-очень многом, как всегда, были преисполнены самых искренних чувств. В её речах обретались кладези искусства оскорбления: фразы витиеватые и не совсем, изящные и далеко не, относительно цензурные и несущие некую новизну даже в уши незабвенного Джорджа, чьи шутки и навыки ощутимо поблекли после потери брата. Рон привычно проигнорировал поток изумительно изящно облечённых в слова мыслей портрета. Он только-только закончил разработку многообещающей новинки для магазина «Всевозможных волшебных вредилок» и находился в состоянии, требующем бурной деятельности прямо здесь и прямо сейчас. «Хочется побегать», — говорил в таких случаях окружающим восьмилетний Рон и несся догонять неугомонных братьев. Нынешнее «прямо здесь и прямо сейчас» характеризовалось болезненной неукомплектованностью близнецов и невозможностью сорваться с места и бежать куда глаза глядят. В таком случае всевеликобританская паника обещала побить все мыслимые рекорды в столь узкоспециализированной отрасли. Рон легко мог вообразить, как всполошится магический мир, если вдруг великий и ужасный Рон Уизли убежит на край света, чтобы отгородиться от известности, которой когда-то имел глупость завидовать. Он всё ещё ловил на себе странные взгляды, и это не могло не раздражать. Приходилось трансгрессировать ровнёхонько на крыльцо, чтобы избежать внимания поклонников и просто дураков, разглядывающих его как диковинную зверушку. Благо, пока они не пытаются его убить. В противном случае, сходство с прошлым годом было бы воистину потрясающим воображение. А это вовсе не способствует спокойствию, которое крайне необходимо его душе как равнодействующая сила после напряжённой работы в компании всё ещё периодически изумлённо рассматривающего его Джорджа, что ожидает увидеть на месте Рона вполне определённого кого-то другого. Зато спокойствию и чувству безопасности способствует компания друзей, что, собственно, и являлось целью его визита в когда-то резиденцию Блэков, а ныне — дом несравненного и в высшей степени восхитительного Поттера. Не обнаружив друзей ни в гостиной, ни в столовой, Рон поднялся наверх, в комнату Сириуса, которую Гарри считал своей. Предвкушая, как сообщит им о своём триумфе, он упустил момент, в который ручка двери повернулась с тихим щелчком, позволяя ступить в увешенную гриффиндорскими гербами комнату. Холод прокатился от позвоночника до обратной стороны ушей, когда Рон увидел, что они снова начали без него. Они, друзья, стояли очень близко друг к другу и не заметили прибавления в крохотном мирке-комнате. Плечи Гермионы были немного приподняты в напряжении, стильная кожаная куртка в обтяжку аккуратной груди неровно перемещалась в тон прерывистому дыханию. Рон нервно облизал губы, когда Гарри медленно накрыл ладонями её плечи и замер, ожидая реакцию. Несколько секунд вечностью протянулись в абсолютной тишине, казалось, никто из присутствующих не дышал. Потом Гермиона с жалобным хныком слегка выгнула спину и прижалась к Гарри, сделала одно дразнящее движение вбок, потом другое, с довольной улыбкой услышав его протяжный стон. От такого откровенного прикосновения Гарри задышал часто-часто, Рон мог слышать его вдохи-выдохи на расстоянии пары метров как свои собственные. Гарри привлёк её к себе, зарывшись носом в роскошные пряди, вдыхал пьянящий аромат, на ощупь исследовал желанные изгибы её тела. Гермиона не сопротивлялась. Она лишь томно вздыхала и чуть склоняла голову под нежными укусами в сгиб шеи, оставляющими на нежной коже розовые ореолы. Его руки становились всё смелее, а ласки — всё откровеннее. Торопливо расстегнув куртку, Гарри провел ладонью по отзывчивому телу, скрытому под тонкой трикотажной кофточкой, и, когда поднялся выше, раздался легкий раскованный вскрик. Его пальцы медленно двигаются к животу Гермионы и ниже. Она беззастенчиво стонет, помня о крайней защищённости этого дома от чужих глаз/ушей и прочих частей тела, отвечающих за анализ информации. Гарри сосредоточен и увлечён настолько, что на второй план отходит даже его не так давно приобретённая паранойя, и он не хватается за палочку, едва услышав звук поворачиваемой ручки двери в соседнем здании — такое действительно было. Впрочем, ему не за что хвататься: палочка вместе со штанами отброшена Мерлин знает куда и в обозримом пространстве не наблюдается. Рон, увлечённый наблюдением, вздрагивает, услышав хлопок двери за спиной. Гарри и Гермиона отрываются друг от друга и поднимают глаза с плохо скрываемой виной в глубине зрачков. Рон довольно далеко и не может сказать наверняка, но знает, что вина, маленький штришок в поистине шедевральной картине, представшей перед его глазами в этот чудесный вечер, должна быть. Её не может не быть, не может. Он чувствует сжимающий мышцы холод в плечах, будто до этого полуголый бродил по улице в мороз. Голова кажется жутко тяжёлой, на мгновение он задумывается, что же будет, если шея сломается и не выдержит. Гермиона нетерпеливо двигает бёдрами, шов джинсов трётся между её ног. Гарри, услышавший тихий стон, сорвавшийся с её губ, но не долетевший до слуха замершего у двери Рона, отвлекается от созерцания новоприбывшего друга. Его руки двигаются вниз вдоль линии её позвоночника под рубашкой, что всё ещё на ней. Они вряд ли начали давно. Рон отмечает, что Гарри не убирает неловко руку из штанов Гермионы, как делал это ещё неделю назад. Что-то неуловимо и неотвратимо изменилось, и Рон не уверен, что рад этому сдвигу с мёртвой точки вопреки своим собственным убеждениям, что куда-то двигаться нужно и бездействие, как и бесконечное повторение одного и того же действия в надежде на иной результат, своего рода безумие. Они занимаются этим уже почти полгода. Мерлин! Довольно странно искать спасение от повторяющихся снов друг в друге, когда каждый из них был самым ярким напоминанием для другого, но они делали это с завидным упорством, как что-то необходимое настолько, что всё остальное неизменно сдвигается во времени, уступая первое место в графике этого дня, следующего и следующего. Стоило бы замереть и смотреть в одну точку, чтобы понять, куда всё это движется и движется ли вовсе. Наверное, сейчас они просто стоят на месте, запутавшись в собственной паутине. Утром он прикинется для всех, что никогда не видел, как отчаянно его почти-невеста целует его лучшего-повторяй-себе-почаще друга, забыв — или не видя? — что теперь он здесь. Теперь. Теперь, а не тогда. Довольно страшное слово, на самом деле. У Гермионы фетиш на маленькие царапины, происхождение которых часто не знаешь и не ощущаешь боль, потому что она вспыхивает неожиданно комариным укусом, а Гарри так неуклюж в последнее время, что его запястья и кончики пальцев просто искрещены мелкими, чуть кровоточащими ссадинами (парочка есть и на щеке). И сейчас эти его искрещённые мелкими царапинами пальцы так близко к её рёбрам, что живот напрягается. Рону действительно интересно, замечала ли она когда-нибудь тонкий белый шрам на его ключице? Рон чувствует, что сейчас должен вклиниться между ними, будто он тоже часть этой системы, должен прикинуться таким же, быть с ними, как и всегда был, потому что это именно то, чего от него ждут Гарри и Гермиона, вбившие себе в голову, что они трое, друзья, связанные неразрывными узами, всё и всегда должны делать вместе. Даже сексом заниматься. Рон предполагает, что им просто стыдно скрывать такие свои отношения от него, ведь это бы значило, что когда-то болезненная для него иллюзия сейчас превратилась в предательскую правду. Рон не знает, счастлив ли тем, что его посвятили в это, но знает, что они чувствуют некое облегчение, втянув его, и это отвратительно, ведь эгоистично. Возможно, незнание он бы перенёс проще, но как бы они смотрели в его глаза? Это всё странно и нелепо, но оттого причиняет не меньшую боль. Рон проглатывает слова о своём новом изобретении, потому что чувствует, что сейчас они не хотят слышать его и не услышат, даже если он стократ усилит громкость своего голоса. Гарри лижет щёку Гермионы, и от этого она дрожит. Её ладони бродят по его худущавой груди, пальцы с силой впиваются в плечи. Рон тоже дрожит. От отвращения, от мыслей о лучшем друге, целующем любимую девушку, о том, что он давно уже хочет сделать ей предложение, но всё ждёт, когда же закончится это непонятное нечто, что так сильно подрывает его веру в будущее. Рон прячет застекленевший взгляд и всё удивляется, почему не разнёс к чертям весь этот мир за всю эту боль, но потом вспоминает, что сам так решил. Они его лучшие друзья. Они его самые близкие люди. Ближе семьи, давно пора бы это признать. И он знает, с чего всё началось. Ему тоже снятся сны и кошмары, он тоже дёргается, услышав шорох, и избегает воспоминаний. Ему кажется, он знает. Рон ненавидит медальоны и он дурак-дурак-дурак, что ушёл тогда. Но всё объяснимо, ведь Гарри и Гермиона многое пережили без него, но с тем проклятым медальоном. Рон не знает, как сильно это повлияло на нынешнее положение дел, но надеется, что это всё-таки пройдёт. Обязательно, правда? Он присоединяется к ним. Мягко целует Гарри в губы в приветственном поцелуе, выполняя ритуал и пряча подальше устойчивое ощущение неправильности. Дыхание Гарри мятное, а зубы так и хочется облизать, провести по ним языком. Он любит Гарри, но не так. Хочет ему помочь и спасти из бездны отчаяния, заткнув возгласы собственного подсознания о явственной несравнимости потерь и инициативе, исходящей не с той стороны, но не испытывает восторга от способа, который Гарри избрал. Рону кажется, что это всё только усложняет. Рону кажется, что можно было бы по-другому, как-нибудь более правильно. И Рон бы предложил этот другой способ, если бы нашёл его, он бы обязательно предложил, пусть бы и больно было смотреть на искорки разочарования в глазах друзей, ведь тогда бы они отказались от нынешнего времяпрепровождения. Но способ не находится (слишком много частиц «бы»!), и у него нет возможности проверить, отказались ли бы они от дорогого себе ради него, как он это сделал ради них. Они сейчас воспроизводят момент близости, момент на войне, когда они были частью одного целого, сражающегося за справедливость и мир во всём мире, ага. Но зачем, Мерлин, зачем?! Пора бросить, всё это, Рон знает, пора. Скоро их затянет так, что не выберешься. Потом Рон целует Гермиону, жестко и — вопреки всему — собственнически, желая захватить её губы, оставить свой вкус в её рту, чтобы показать: она — его. Пусть каждое утверждение и неправда от первой и до последней буквы. Его руки сталкиваются с руками Гарри на теле Гермионы, и Рон подавляет в себе желание оттолкнуть их, забрасывает подальше мысли о предательстве, только лишь усиливает натиск на губы Гермионы, толкает её, вжимая в стену, целует отчаянно и очень сильно, до тех пор, пока сам не начинает задыхаться от недостатка воздуха. Будь его воля, он бы не опускал её, пока не потерял бы сознание, но выбор здесь делает, увы, не он. Гарри с улыбкой (премерзкой и понимающей?) начинает стягивать с плеч Рона рубашку, но тот быстро раздевается сам, чтобы ограничить такие прикосновения лучшего друга. Ему неприятно, что они снова начали без него, что Гарри и Гермиона с удовольствием раздевали друг друга, пока он был далеко, а сейчас он отстаёт от них, замедляет процесс, не продлевает наслаждение, а именно оттягивает, отстаёт, не успевает погрузиться в их собственный мир, в котором место ему нашлось лишь потому, что он сам пришёл. Рон на секунду задумывается, как часто они не звали его, как долго даже после того как он узнал и вроде бы понял и никого не убил. Пока. Быстро отбросив эти мысли как ненужные, Рон опускается на колени перед Гермионой, чтобы поскорее забыть мимолётные догадки, сводящиеся к неожиданному (утром её можно было принять за привидение) румянцу на щеках Гермионы, её немного нервному морганию и неловким попыткам незаметно поправить одежду, что отлично сидит; к Гарри, отводящему глаза и в четвёртый раз внимательно перечитывающему скучнейшую статью во вчерашней газете. Гермиона трёт бедра друг о друга, скрещивает ноги, пытаясь чуть ослабить желание. Рон медленно опускает губы к её бедру, взглянув на неё, он видит, как похоть заполняет её глаза, когда она видит его, стоящего на коленях с лицом, обращённым вверх, руками, блуждающими по её коже и вызывающие вспышки непонятной энергии в местах соприкосновения. Рон неуловимо быстро, хотя и без использования магии, расстёгивает её джинсы и стягивает вниз вместе с промокшими трусиками. Его лицо прижимается к ней, он глубоко вдыхает аромат её возбуждения. Рон отмечает её явную готовность, отметая всякие сомнения, щекочет её мягкую кожу дыханием, наслаждаясь её медленным, слегка нетвёрдым выдохом. Рон любит ноги Гермионы. И её глаза. Ключицы и шею, спину и руки. Рон любит Гермиону, действительно любит. И ему неприятен этот странный оттенок её глаз, зависящий то ли от освещения, то ли от магии/сумасшествия или количества выпитого огневиски. Рону не нравится, что её шоколодного цвета глаза иногда походят на затянутые пеленой безумия омуты с тёмно-зелёным водоворотом мыслей в глубине зрачков. Он наклоняется, пробегает кончиком языка по внутренней стороне её бедра, прижимает лицо, ощущая её влажность на своём языке, пытаясь заставить её расставить ноги шире. Гермиона разводит колени, открывая больше его жадному взору, зная, что это было его безумием и сном долгое время. Тяжело дыша, Гермиона грубо хватает его за волосы одной рукой, другой опираясь о стену, сохраняя тем самым вертикальное положение. Рон утыкается кончиком носа в её, какое-то мгновение наслаждаясь запахом. Затем медленно проводит пальцами вверх по её ноге, обхватывает её зад. Сжав пальцы, он вжимается лицом в неё, захватывая её губы своими. Засасывая их в рот, он двигает языком вдоль, изредка задевая носом точки, о чувствительности которых не подозревал ни он, ни она сама. Ощущая, как её бёдра извиваются, он кружит кончиком языка. Ослабив напор, он дразнит её мгновение перед тем как всосать её чувствительные складки губами, погрузив палец внутрь. Над головой он слышит стон Гермионы. Она нервно качает бёдрами, ощущая покалывание по всему телу ответом на его действия. Разлохмачивая его волосы, с силой тягая за рыжие прядки, она испускает огорчённый вздох, когда он медленно вытаскивает свой палец только чтобы секунду спустя с силой толкнуть внутрь, добавив второй. Двигая пальцами внутри, он прижимает подушечку большого пальца к ней, самым кончиком языка едва касаясь её. Ноги Гермионы кажутся ватными и неспособными нормально двигаться, когда он сжимает пальцы глубоко внутри, поглаживая, она притягивает его голову ближе, туда, где, кажется, сейчас ей самое место. Прерывисто дыша, Гермиона смотрит вниз, видит сквозь туман взгляда жёсткие соски, яркое пятно его волос, расположенное между её бёдер. Издав гортанный стон, она позволяет своей голове упасть назад, когда наслаждение волнами льётся через неё с каждым его талантливым касанием. Чувствуя необходимую дрожь её мышц, Рон регулирует темп, позволяя удовольствию медленно поглощать другие чувства. Услышав её протяжное дыхание, он слегка замедляется, пробует вкус её влагу, покрывшую пальцы. Контролируя её реакцию, он подводит её к краю и держит там, сжимая её бёдра, разминая руки перед тем как медленно погрузить в неё дразняще двигающиеся пальцы. Он пробегает языком вдоль её складки, наклоняет голову немного назад, желая взглянуть на неё, встретить взгляд. Её глаза, чёрные от переполнявшего желания, заставляют его самодовольно улыбнуться и сильнее прижать губы, царапая щетиной нежную кожу. Она облизывает губы, наблюдая за ним из под тяжёлых век. Рон ликует: игры с Лавандой находят своё применение. — Ах, чёрт! — вскрик продолжен бессловесным выражением одобрения: Гермиона неосознанно тянется вперёд, вслед за его губами. Её глаза закрываются, она сильно закусывает губу, ощущая вкус собственной крови, когда его шершавый язык так приятно контрастирует с чувствительностью её кожи. Прижав большой палец, он быстро погружает кончик языка внутрь, прежде чем вытянуть его обратно. Короткий свистящий вдох над её влажным теплом посылает дрожь по всему телу. Отчаянный вскрик, что срывается с губ Гермионы, когда его пальцы скользят внутрь, становится сигналом к появлению волчьего оскала на его губах. Быстро остановившись, Рон гладит её бёдра, поднимает, сгибает ногу в колене, прижавшись к ней. Её, всё ещё открытый в сожалении об утрате его прикосновений там, где она больше всего в них нуждается, рот Рон захватывает в жёсткий поцелуй, прижав её руки ближе к плечам и телу. Её стон удовлетворения проглочен, когда его язык сражается с её за возможность острее ощутить вкус её желания. Гермиона тянет его нижнюю губу между зубами и слегка вниз, дразнит языком в ловушке своего рта, одновременно хватая его руку и направляя внутрь себя. Её стенки сжимаются вокруг его пальцев, она хочет ощутить их как можно глубже. Слыша её хриплое дыхание, Рон чувствует, как её возбуждение прилипает к его коже, и находит это восхитительным. Сохраняя нацеленность пальцев на глубокий темп, он смотрит вниз, вдоль её тела, наблюдая, как его пальцы исчезают в её складках, покрытые оболочкой, самой её сутью. Нуждаясь в большем, она выгибает спину, отрываясь от него на мгновенье. Гермиона тянет на себя Гарри, вовлекая его в глубокий поцелуй. Рон смотрит на них и пытается ответить на ставший вдруг таким актуальным вопрос: чувствует ли она холод? Наверное, да. Или нет? Рон не знает. Рон знает только, что он — да, глупо и безвозвратно. Но важно ли это? Она пробегает ладонью по всему своему телу, пытаясь сбросить несуществующую паутину или?.. Рон едва не теряет сознание, утратив вдруг способность дышать. Могла ли она забыть о нём? Почти не осознавая нуждающийся стон, сорвавшийся с губ, она протягивает руку вниз, между своих ног, задевая холодными костяшками пальцев впалый живот Гарри. Не желая отставать и всё ещё слыша отдающийся в ушах эхом её стон, когда влажный рот Гарри с тихим вздохом накрыл её губы, Рон быстро погружает в неё пальцы, один, второй, затем скручивает их внутри. Свободная рука Гарри плотно хватает её сосок, катая его между большим и указательным пальцем. Гермиона вздрагивает и широко раскрывает глаза, когда Гарри ногтями слегка царапает ореолы, кончиками пальцев лаская болезненно сжавшиеся соски, прибираясь всё ближе к чувствительной вершине. Тяжело дыша, она склоняет голову назад, её губы на мгновение касаются его уха, выдыхая нечто неопределённое. Изменившиеся ощущения заставляют Гермиону чувствовать себя на грани, её бедра подёргиваются, она довольно сильно сжимает ладонью бёдра Рона, оставляя на них красные следы, чтобы дать себе точку опоры и покачивать бёдрами быстрее, помогая руке. Под её кожей чётко двигаются пястные кости. Ухмыльнувшись против её кожи, он отмечает сдвиг в её дыхании, когда она добавляет свои пальцы, медленно гладя ими края, чтобы соответствовать его темпу. Ощущая её руку так близко, но не зная, эксклюзивно ли это право, Рон на мгновение теряется, увлёкшись звуком их общего рваного дыхания. Гортанный стон падает с её губ, рот изгибается, и она закрывает глаза, упиваясь чувствами, льющимися через неё, ощущая, как пальцы Рона работают в ней. Улыбаясь в губы Гарри, она наверняка считает себя испорченной, думает Рон. Гермиона всегда кусала собственные губы, чтобы заглушить всё, что могло ненароком сорваться с них (признательное мурлыканье, мягкие стоны, что звучали пару мгновений назад), но после знакомства с его губами, языком, Мерлин, она никогда больше не сможет быть удовлетворена собственными ухищрениями. Короткий полухнык вырывается из горла, когда она увеличивает свой темп и её стенки сильнее сжимаются вокруг пальцев Рона. Комнату наполняют звуки мокрых шлепков. Гарри приближает губы к раковине её уха, его голос хриплый, когда он шепчет: — Гермиона. Так просто. Одно слово и больше ничего. Рон не выдержал бы сопливых признаний в своём присутствии или дерзкой ерунды по отношению к своей девушке. Но это было всего одно слово. Её имя в его устах и, кажется, это становится ключом к её удовлетворению. Слушая приглушённые поцелуем стоны и желая сосредоточиться на чём-то ином, Рон играет с ней, как с инструментом, маггловской скрипкой, игре на которой загорелся желанием научить его отец, когда Рону было около десяти, он пальцами виртуозно играет крещендо, ни на секунду не ослабляя темп. Гермиона издаёт короткий рваный стон, когда первая волна оргазма накрывает её. Управляя пальцами глубоко внутри, Рон крутит их, задевая самые чувствительные точки. Полуосознанный вздох сменяется гортанным стоном. Её стенки плотно смыкаются вокруг его пальцев, когда Гермиона кричит, не в силах сдержаться, поскольку её зрение становится белым и её пальцы встречают пальцы Рона. Искры наслаждения расползаются по поверхности кожи, её влажность окатывает руку Рона, двигающуюся внутри. Первое впечатление угасает, она сосредоточивается на дыхании, желая сказать что-то, но сильно, до крови, закусывает губу, когда он направляет пальцы обратно. Двигаясь внутри, заполняя её, Рон не отпускает её даже когда её стенки дрожат снова и Гермиона ощущает следующий по пятам за первым второй оргазм. Гермиона задушено стонет в губы Гарри, и Рон не знает наверняка, чем они вызваны. Это убивает. Гарри никогда не мог быть лучше него в этом. Гарри, дитя цветов, уверен, что секс с табличкой «только для влюблённых» и Лаванда Браун таскалась за Роном весь шестой курс только из-за сильной и неповторимой первой любви, а вовсе не из-за обнаружившегося таланта. Рону тошно от всего этого, он устал притворяться довольным каждым решением Поттера, только потому что он герой и избранный, страдавший за всех нас, лучший, Мерлин, друг, с которым мысли должны быть синхронизированы. Гарри-который-хочет-семью. Гарри-который-устал-быть-собой. Гарри-который-не-думал-о-том-что-он-не-центр-вселенной. «Гарри, — отчаянно громко, будто надеясь, что тот прочтёт его мысли, думает Рон, — во имя Мерлина, мыслить одинаково это даже прикольно, но, бля, не в этом же ключе! Чёрт возьми, Гарри, протри глаза! Разве то, что ты хочешь, нужно другим? Разве мы должны бросать свои надежды и мечты к твоим ногам?» Но Гермиона стонет в губы Гарри, и Рон завидует, хотя — по всем правилам! — именно он здесь король, именно он лучший, именно он имеет право. Но нет, всё не так, совсем не так. Губы Рона сухие и потрескавшиеся. Было бы приятно Гермионе ощутить их на месте мягких и податливых губ Поттера? Рон целует её запястье, чувствует, как бьётся пульс между его зубами, языком ощупывает тонкие вены. Когда интенсивность оргазма утихает, Гермиона расслабляется и с тихим вздохом прислоняется лбом ко лбу Поттера, что тяжело дышит и не знает, куда деть нервно подёргивающиеся руки. Поднявшись с колен, Рон встречает голодный взгляд Гарри, который не получил того, что досталось ему. Рон не кричит очевидные вещи в его лицо, но косится на приоткрытые веки Гермионы и знает, что она не хочет, чтобы её любимые мальчики ссорились. Гарри глубоко целует Рона, отчаянно желая почувствовать её вкус. Его язык упорно пробивается в рот Рона, и он уступает, позволяя. Чёрт побери, если это будет продолжаться достаточно долго, он трахнет Поттера, он заставит его почувствовать… заставит понять, каково это. А пока только обнимашки, Гарри, обнимашки, поцелуи и ярость, которую тебе удобнее считать страстью. В этом цирке управляет Гермиона. Она всегда получает больше, намного больше. Рон нечаянно вспоминает обрывки фраз и резкое молчание, что ему приходилось слышать до войны, когда стрелка часов Фреда ещё не замерла в одном положении. Тогда что-то неясно произнесённое, но повисшее в воздухе неписанной истиной, позволило понять, что его братья самоотверженно увлеклись Анжелиной, стремясь познать друг друга и тем самым найдя относительно благовидный предлог. И они тоже — оба — согласились на это, подписались терпеть присутствие друг друга только потому что Гермиона — милосердная идиотка, не желающая обижать/отпускать одного из них и заставляющая их играть в этой пьесе безумия, ведь сами они не в силах отказаться от возможности прикоснуться к ней, от позволения просто смотреть на неё, от глупой мечты, заключающейся в том, что когда-то она будет принадлежать только одному — каждый считает этим одним себя. Рон расстроен. Гарри не притворяется, он почти так же любит Гермиону, как и Рон. «Почти», потому что любить так же или сильнее не может больше никто. Эти чувства рвут Рона на мелкие эгоистичные куски, он бы отказался от них с радостью, но не может, боги, не может, его скручивает и ломает, он всё ждёт-ждёт-ждёт. Когда-нибудь воздастся? Гарри разрывает поцелуй и наверняка замечает вспышку беспокойства в глазах Гермионы. «Боже, — понимает Рон, — она всё ещё ждёт, что мы подерёмся». Становится настолько тошно, что он на минуту едва не задумывается о смысле жизни, но вовремя одёргивает себя. Гермиона успокаивается, за руку тянет Гарри к себе, целует его кадык, наслаждаясь судорожным вздохом, постепенно спускается ниже, пока не становится перед ним на колени. Рон сжимает зубы и подавляет в себе желание отвернуться. По всем законам жанра, он должен встать за спиной Гарри и целовать его шею, рёбра, позвоночник… Но сегодня он не может себя заставить. Гермиона обхватывает член Гарри и облизывает его от основания до кончика, задержавшись лишь на мгновение, прежде чем принять глубоко в рот, до касания задней части её горла. Гарри стонет от ощущения погружения; ладони Рона сжимаются в кулаки, костяшки пальцев белеют. Гермиона судорожно сглатывает, держа глубоко в течение нескольких секунд, по истечении которых его длина блестит от её слюны. Вскинув голову, чтобы встряхнуть мешающие волосы, Гермиона, возможно, замечает красноречивое выражение лица Рона, но то ли не обращает внимания, то ли делает вид. Она гладит длину Гарри, окуная свободную руку в себя, потом медленно берёт его в рот снова. Рон сглатывает, невольно представляя себя на месте лучшего друга. Но видения должны остаться видениями, если он хочет получить больше. Гортаный стон удовлетворения, сорвавшийся с её губ, почти заставляет Гарри кончить. Вибрации проходят по всему его телу. Гермиона проводит рукой по всей длине, размазывая своё возбуждение по чувствительной коже. Гарри смотрит на неё глазами, остекленевшими от страсти, хриплое дыхание бьётся в его горле (Рон правда не рад тому, что замечает это). Гермиона проглатывает его длину за мгновение до того, как всё закончивается (довольно быстро, по меркам Рона, но не так, чтобы ему не пришлось мириться с ролью наблюдателя и стараться не скулить вслух), держа его так глубоко, как может, она задевает языком его кончик. Краткое ощущение взрыва, кажется, приятно ей. Гарри стонет. Рон кусает собственный кулак, борясь с малодушными желаниями, одно из которых подразумевает лишение магического мира его главного героя посредством криво подстроенного несчастного случая. Он вновь пытается что-то доказать себе или кому-то ещё, но проигрывает, сколько бы сил не истратил. Он пытается, и ему чуточку легче. Гермиона сглатывает, на секунду становясь похожей на Лаванду, которая так же довольно улыбалась. Рона передёргивает от этого сравнения, он притягивает её к себе, пока Поттер изображает амёбу, влажно целует в плечо, стремясь вызвать покалывание в её теле, тут же осыпает её лицо нежными мимолётными поцелуями, которые должны пробудить самые светлые чувства, но тщательно избегает её губы, не желая ощутить этот вкус. Его руки дрожат, когда он касается её обнажённой кожи, толкает нижнюю часть её рубашки выше, чтобы поцелуем добраться до подтянутого живота, лаская его. Несказанно обрадовавшись каждой расстёгнутой пуговице (и благоразумно вытесняя недавний образ из мыслей), Рон отмечает мягкий блеск пота на ключицах, поражается тому, как нечто столь простое может быть столь прекрасным, и слизывает его. Гермиона хрипит что-то нечленораздельное, зато завистливый стон вернувшегося из нирваны Гарри за спиной Рон слышит слишком отчётливо. — Не мешай! — резкие слова, царапающие горло, вырываются помимо воли. В мыслях это звучит едва ли не как вежливая и витиеватая просьба, преисполненная иронией, льющейся через край терпения собеседника, века эдак девятнадцатого, но истинное значение открывается в произнесённом. Рон не собирается уступать её Гарри, и тот не возражает вслух, явно говоря себе, что всё будет честно, если уравнять счёт. Уткнувшись носом в её челюсть, обдав горячим дыханием подбородок и вызвав волну дрожи, Рон подхватывает Гермиону под ноги, зная, что она должна почувствовать, как перекатываются мышцы под его загорелой кожей, и собирается трахнуть у стены, предвкушая, как Гарри будет дрочить худыми бледными и увитыми голубоватыми венами руками, глядя на них и не способный получить больше. Это успокаивает ненадолго, ведь это комната Гарри, кровать Гарри и стена, по сути, принадлежит тоже Гарри, но мышцы Гермионы сокращаются под касаниями его, Рона, горячих и покрытых веснушками (в противоположность матово-бледной коже Поттера) ладоней. Романтично пропитанные толикой фантастичности грёзы о том, что когда-нибудь она обязательно запомнит все его веснушки, хаотично разбросанные по всему телу, коварно прерывает Гарри, тенью появившийся из-за спины, будто чёртик, что собрался нашептывать всякие мерзости. Это Гермиона притягивает его к себе, находясь в объятиях Рона, и жадно целует, вытягивая его нижнюю губу между зубами. Рон умирает прямо здесь и прямо сейчас. Рон всегда знал, что она из тех героинь, кто твердит «никогда не отпускай меня» и отталкивает от себя, извивается в объятиях — делает всё, чтобы только его зависимость не стала общей, чтобы только не пострадать, чтобы не допустить лишнего в сердце. Гермиона — это герой, которому всегда симпатизируешь больше, потому что такой герой выглядит крутым и сильным. Но в конечном итоге всё, что касается души/отношений, ложится на плечи другого героя, неловкого, забавного в своей слабости. Таким героем хотел быть Рон, даже если подобную сделку ему и нечем оплатить. Рон сумел бы не отпускать её и быть рядом, Рон мог бы вечно повторять «всегда» лишь потому, что большее она боится услышать. Рон обязательно делал бы всё это. Но он не главный герой этой истории. Гарри. Но не потому что избранный, а потому что… Причин нет. Впрочем, у самого Рона тоже нет причин. Ему иногда кажется, что будь он иллюзией, второй личностью Поттера, эта проблема разрешилась бы проще. А то какой-то порочный идиотизм царит сейчас в доме славного древнего рода. Гермиона кусает мочку уха Гарри, лижет раковину кончиком языка и что-то шепчет хрипло (Рон не слышит во славу Мерлина), он стонет тихо и сдержанно, словно чувствует, что не должен, но не может отказаться от соблазна. Рон зло и совсем не по-дружески толкает Гарри плечом, загораживая Гермиону от него. «Джинни-Джинни», — некстати бьётся в голове. Гарри недавно завёл себе собаку и упорно старался не называть её Сириусом. Но пёс оказался то ли гермафродитом (а Поттер, соответственно, бараном), то ли очень ответственным отцом, то ли лохом, на которого повесили чужих детей. В общем, сейчас у Гарри пёс (?)и три щенка. И ему наконец-то не страшно засыпать в одиночестве. Хор собачьего дыхания поддерживает в нём веру в жизнь, тогда как Джинни очень хочет занять это место. И Рон совершенно не знает, как ей помочь, если сам находится в таком же положении. Может Гермиона сейчас вспоминать теплоту упругого кошачьего тела, прижатого к боку в постели? Может ли он сейчас завидовать Живоглоту и той его близости с хозяйкой, которой не сумел достичь с любимой всем сердцем девушкой, что целует сейчас? Используя вес её тела, Рон толкает её бёдра, оставив её широко открытой и уязвимой. Едва коснувшись, он сразу входит на полную длину, жестко и глубоко. Отчаянные слова сыплются с её губ. Гермиона растворяется в тумане похоти, её контроль ломается. — ГР… — рычит она, не способная произнести ни то, ни другое имя. Было бы забавно, если бы сейчас она внезапно вспомнила их болгарского друга. Рон бы посмотрел тогда на лицо Гарри, Рон хотел бы знать, как выглядит со стороны, когда позволяет им обоим окунаться в это безумие. Услышав, как Гарри со свистом втягивает воздух, Рон вдруг подаётся вперёд. На мгновение приоткрыв губы, он языком сплющивая сосок. Его зубы слегка царапают напряжённую плоть, Гермиона всхлипывает. Рон поджимает губы. Он должен стараться изо всех сил, применять все известные ему методы, чтобы сделать её своей. Ускорившись, он теряется в ощущении себя внутри неё. Скрипя зубами, он держится, стараясь продлить это ощущение, запомнить его. Гермиона стонет, впивается зубами ему в плечо (наверняка останутся следы, и это радует безумно), её бёдра дрожат. Она даже не может сфокусироваться достаточно, чтобы закрыть глаза — Рон видит белки её глаз, — но её ноги притягивают его ближе. Он борется с желанием закрыть глаза и прислушаться к звукам их тел, чтобы видеть её, когда она так близко к краю, и не пропустить ни секунды. Чтобы видеть, как её глаза теряют фокус, как она позволяет себе чувствовать то, что обычно скрывает. Это было бы самым невероятным. Гермиона опускает бёдра вниз, противоположно его движениям, её стенки быстро сжимаются вокруг него. Она считает восхитительным скольжение кожи против кожи, когда он выскользывает из неё, чтобы вновь глубоко погрузиться. Она беспомощна. Рон двигается медленно, глубоко, оттягивая её оргазм дольше, чем она считала возможным. Её зубы зло впиваются в его кожу, Рон может поклясться, что чувствует, как Гермиона наслаждается вкусом крови на губах, теряя контроль. Она бессовестно протаскивает ногти по его плечам, наблюдая за красными следами. Её неконтролируемые реакции, ощущение её чувственного, дикого поцелуя-метки на плече сводят Рона с ума, хотя, казалось бы, куда уж дальше? Не способный помешать им, Гарри чувствует, как зависть флик-лезвием впивается в его волю, заставляя вновь и вновь мыслями возвращаться в ту палатку в лесу, когда он так глупо и думать не мог о подобном. Стремясь выбросить из головы недостаточно благородные мысли и вовсе не соответствующие закону идеи, Гарри расстёгивает брюки, проводит пальцами от основания до головки, чувствуя, как подбираются яички. Он сжимает крепче, медленно двигая рукой вверх-вниз. Волна за волной пробегает по ней, когда она думает, что вот-вот, Рон даёт начало новой волне. Не выдержав, Гермиона плотно прижимается к нему, позволяя его губам ловить её стоны. Веки её приоткрываются на время достаточное, чтобы встретиться с его тёмным взглядом. Пытаясь что-то контролировать, Гермиона намеренно сжимает её стенки в верхней части каждого толчка. Сквозь туманное зрение, она кусает его нижнюю губу, потом кончиком языка облизывает следы от зубов на его плече, вкушая медный вкус крови, который она тут же делит с ним в следующем поцелуе. Гарри обертывает пальцы вокруг головки и жёстко зажимает, опускает кулак вниз медленно, подражая шелковистому скольжению в рот, что довелось ему испытать совсем недавно, но нынешнее положение дел всё равно заставляет его чувствовать себя несчастным. Ускорившись, он двигает вверх-вниз, всё ещё сжимая руку плотно вокруг себя. Солнце светило её прямо в глаза, и Гермиона забывается в ощущениях, игнорирует зрение. В конце концов, в глазах светлеет, и она обнаруживает себя все еще обернутой вокруг Рона. Уткнувшись носом в сгиб его шеи, ощущая быстрый пульс губами и имея возможность мягко поцеловать слегка потную кожу, Гермиона треплет его жёсткие волосы, лениво целует. — Рон, — довольно прошептав-разрешив, она прижимается к нему. Его тело действует на автопилоте, Рон позволяет себе расслабиться, потеряться в славных ощущениях. Звука его имени на её губах вполне достаточно, чтобы позволить ему освободиться. Резкое покалывание проносится через живот Гарри, сигнализируя о приближении кульминации. Понимая, что ещё не время, он сильно сжимает ладонь на несколько секунд, достаточно долго, чтобы вернуть себя с границы. Рон прижимает её губы к своим, глотая стоны, когда всё кончается. Где-то в глубине души, он хочет сделать её безоговорочно своей, но старательно сдерживает рвущееся с губ имя, превращая его в неопределённый звук, потому что знает: она этого не хочет. Гарри стонет в унисон с ней за спиной Рона, когда он осознаёт, что сам опять отстал. В несколько толчков он нагоняет их, Гермиона опять вскрикивает, но момент упущен. Когда всё заканчивается, Рон чувствует неприятную резкую боль в горле, будто он только что проблевался. Довольно интересная ассоциация для оргии с лучшими друзьями, на самом деле. Они поспешно одеваются, не глядя друг на друга. Рон цепляется взглядом за шею Гарри и не может избавиться от неожиданно снизошедшего на него озарения, что совсем скоро каждый из них будет чувствовать себя лишним, не только он. Странное ощущение, наверняка что-то похожее чувствовала всевидящая Кассандра, когда пыталась предупредить упрямых магглов о чуточку неприятных последствиях их крайне продуманных решений, продиктованных, видимо, каким-то мелким ползучим гадом. У Гарри вчера был день рождения, год назад в этот день пало министерство магии и поженились Билл и Флёр — знаменательный день. Они наконец-то сдали экзамены, уже осенью Гарри и Гермиона (Рон вовсе не чувствует себя отвратно) будут работать в министерстве. Жизнь не стоит на месте, пора двигаться вперёд. Гарри садится в кресло, поджав под себя ноги в свободных штанах. Он умудрился натянуть на себя одновременно три свитера (с четвёртого по шестой), — он очень похудел, хотя никогда и не отличался заслугами своего кузена, — и сейчас походит на красно-жёлтого снеговика. Впечатление усиливает ещё и то, что он направляет палочку в потолок и устраивает снегопад, будто театральности их бытия не хватает спецэффектов. Рон проигрывает партию в шахматы, не согласившись жертвовать королевой, и Гарри, благополучно бросив на произвол судьбы коня, одерживает блистательную победу и восславляет своё имя. Шах и мат. Король умер. Рон начинает вторую партию. У Гарри видны шейные позвонки (вороты свитеров то ли вырваны магическим образом, то ли растянуты) и выступающие голубоватые вены толщиной с тёмные провода от маггловских наушников. Он постоянно в наушниках, учит немецкий на кой-то чёрт. И кольцо себе купил с громадным камнем, крутит на пальце и постукивает ногтём по тёмному рубину. Рон отводит взгляд, чтобы не играть в ассоциации, которые ему не понравятся. Король умер. Да здравствует король! Впрочем, всё это несущественно и вторично. Рон привык. Гермиона теперь любит фильмы в стиле французской новой волны и ненавидит современное искусство. Рон удивлён немного, ведь ещё пару лет назад она ратовала за справедливость, толерантность и самовыражение, а теперь, кажется, готова на куски порвать тех, кто не спускает все заработанные парой загадочных линий и разноцветных пятен на пожертвования, а живёт своей жизнью. Самую малость противоречивая позиция. — Лондонский мост падает, моя милая леди, — напевает Рон. Детская песенка кажется гимном их нынешней жизни. Всё так прекрасно и долгосрочно, что всем бы так.