Захлебнись в восторге

В больнице сложно было найти что-то по-настоящему красивое. Особенно для Эдди, которого с малых лет любимая мама приучила к правильным линиям и превосходству натурального над разноцветной мишурой. И пусть сейчас его предпочтения немного изменились, помимо поиска идеальной спутницы жизни, он всё ещё пытался обнаружить в стенах этой больницы хоть что-то прекрасное. Он верил, чувствовал, что оно обязательно должно быть. Ведь не могли же все эти врачи и учёные работать здесь просто так, не создав что-нибудь удивительное? Конечно, кроме бесплотного духа, с которым он изредка сталкивался в коридоре. Сгусток тьмы вызывал страх и уважение, но никак не восхищение. А Эдди обязательно, жизненно необходимо было найти хоть что-то чудесное; то, что вдохновит его на новые попытки поисков и пошив платьев. Идеи для покроя, как и люди вокруг, стремительно заканчивались, и Эдди бесцельно бродил по больнице, ощупывая пространство и стараясь найти красоту в малом. Но ни грязные стены, ни залитые кровью полы не казались ему красивыми. Прекрасно до слепоты пылала церковь, в последний раз звонил колокол, и кричали сгорающие заживо люди. Но она потухла слишком быстро, а больше ничего поджигать было нельзя — в этих местах ходил и сам Эдди, и поджог был бы опасен. Он не отчаивался. Бродил, заглядывая за каждую дверь, в особенно тоскливые вечера разбирал завалы и проникал туда, где ещё не ступала нога ни одного больного. И в конце концов нашёл. Большую комнату, дверь которой завалило упавшим шкафом — он поднимал его около двух часов. Но, войдя в неё, Эдди тут же забыл и об усталости, и о боли в руках, и о том, что нужно дышать. Он действительно никогда не думал, что такое возможно. Будто во сне, наполненном самыми смелыми грёзами, он подошёл к большой капсуле со светящимся раствором и встал перед ней на колени. Ноги перестали держать, и всё, на что был способен сейчас Эдди — поднять руку и несмело погладить стекло, за которым скрывалось самое прекрасное чудо, которое он видел за всю свою жизнь. В этом существе было всё. Кроваво-красная, мерцающая влажным мясным цветом чешуя на руках и хвосте. Острые, способные рассечь даже самую толстую кожу, матово-чёрные когти. Тонкие, изящные плавники на запястьях и спине. Мощный хвост, взбивающий жидкость в пену. Чёрная, более мелкая чешуя, растекающаяся по телу и защищающая его, как броня. И глаза — завораживающие, блёклые человеческие глаза. Это был русал, человек с хвостом рыбы, но Эдди никогда бы не назвал это существо так. Этот взгляд, внимательный и тяжёлый, он запомнил и сохранил в себе как доказательство того, что чудеса существуют. И чтобы они разрешили прикоснуться к ним, подойти поближе, он должен был заплатить свою цену. Эдди был готов к этому. С этого дня он изменился. Стал более быстрым, ловким и внимательным. Отлавливал для своего чуда только самых сильных, яростных и безумных больных; вскрывал их и кормил своё вдохновение кусками сырого мяса. Он научился менять раствор и добавлять в него разные препараты, и от того, как в наслаждении расширялись чужие зрачки, отгороженные от его собственных только слоем раствора и стекла, Эдди сам впадал в дикий экстаз. Теперь ему уже были не важны платья. Он боролся, заслуживал и вымаливал лишний взгляд, лишний взмах сильными руками и движение хвоста. Существо же с каждым разом позволяло ему всё больше, вначале милостиво указав на нужные документы, позволив узнать о себе всё, а затем и начав поощрять Эдди, когда тот делал особенно дорогие подарки. В тот день, когда он преподнёс существу обваренный и выскобленный до белизны череп, над которым трудился трое суток, случилось невероятное. Существо всплыло на самую поверхность и, перегнувшись через верхний край капсулы, наклонилось к Эдди. Он, замерший от напряжения, со звенящей пустотой в голове, ещё неделю потом не мог сомкнуть глаз, чтобы не увидеть перед внутренним взором мелкие красные чешуйки за ушами у существа. У Вэйлона. Эдди думал, что лучшего имени для такого чуда и придумать было нельзя. Вот только вслух он его называть не решался. Сотни раз за день произносил про себя или шептал беззвучно, лаская это имя губами. Оно действовало на него успокаивающе, вдыхало силы в измученное экспериментами тело и давало стимул к действию. Но всё равно в некоторые дни Эдди не мог оторваться от капсулы. Он часами сидел на полу, приложив ладони к прохладному стеклу, и дрожал от восхищения, когда изредка по ту сторону к ним в ответ прикасались перепончатые руки Вэйлона. Это было ярче, чем оргазм, важнее, чем похвала мамы, и нужнее, чем воздух. Теперь все стихи и песни Эдди посвящал своему существу, и то благосклонно принимало их, приводя его в восторг. Со временем Эдди начал понимать, что хочет быть к вдохновению ближе. Наконец ощутить его не только через стекло, насладиться не только образом. И он начал строить лестницу, собирая её из полусгнивших деревяшек и обломков мебели. Вэйлон напряжённо следил за его работой, уплыв на самое дно капсулы. Он выцарапывал неясные символы на стекле острыми когтями и наблюдал за ним через толщу раствора, изредка подёргивая плавниками или играясь с подаренным черепом. Эдди смотрел на его жабры, открывающие беззащитно-нежную кожу под ними, на их прекрасные щетинистые оборочки, и у него кружилась голова. Его пальцы путались, а ноги подкашивались, стоило ему вспомнить тот единственный раз, когда чудо прикоснулось к нему. Тогда оно сильно, до крови, укусило его за шею, и у Эдди до сих пор не зажила эта рана. Он и не обрабатывал её, наверняка успев занести туда какую-нибудь заразу постоянными прикосновениями. Ему не хотелось, чтобы она заживала. Эта боль для него была сладкой. В тот день, когда он закончил сооружать лестницу, Вэйлон вёл себя странно. Он кружил по капсуле, изгибаясь так, как никогда не смогла бы даже самая искусная продажная женщина, мутил раствор и бился о стеклянные стенки. А ещё он беспрерывно раскрывал и закрывал рот, облизывая губы чёрным языком. И смотрел, смотрел Эдди прямо в глаза, словно звал его к себе. Но Эдди не торопился. Мама учила его, что первое свидание должно пройти идеально. Именно поэтому он предварительно снял кожу с одного недавно пойманного больного, обмыл его дождевой водой и вытащил все невкусные внутренности, оставив только то, что нравилось Вэйлону. Затем, взобравшись по шатающейся лестнице, он аккуратно погрузил угощение в капсулу и увлечённо наблюдал, как раствор из прозрачного быстро становится красным и мутным. Когда обглоданные кости глухо стукнулись о пол капсулы, он включил фильтрацию и поменял раствор на новый, наслаждаясь сытой улыбкой Вэйлона. Тот пристально наблюдал за каждым движением Эдди и изредка облизывал острые зубы. Каждая новая ступенька была менее надёжной, чем предыдущая. Лестница словно отговаривала Эдди подниматься, но он никогда не понимал намёков. И вот, наконец, он забрался на самый верх, к режущему пальцы краю капсулы. И не успел он вдохнуть перед тем, как впервые коснуться раствора, тот внезапно взорвался брызгами, выпуская Вэйлона. Последним, что успел увидеть Эдди, были широко распахнутые объятия его вдохновения, существа, которое, наконец, сделало его счастливым. Затем был только раствор, бурлящий вокруг, затекающий в нос и уши, в раны на теле, — и бесконечно приятные прикосновения. Хвоста, рук, языка, зубов и когтей.