Я был восхищен им до глубины сознания. Я был влюблен.
Еле-еле волоча ногами, Имаеши доплелся до своего дома и, с противным скрипом повернув ключ в ржавой замочной скважине, быстро проскользнул в пустую и темную квартиру. Спортивная сумка приземлилась на пол, форменная куртка баскетбольной команды академии Тоо неряшливо легла сверху. Оставшись лишь в трико и потной майке, Шоичи почти неуловимо, словно призрак, а не человек, оказался в мрачной гостиной, на жестком, старом, скрипучем диване, который казался мягкой периной после такого напряженного матча. Сердце билось в ритме сошедшего с ума метронома, ноги отказывали, но совсем не от усталости. И радость от победы (которой, впрочем, и не было) не могла затмить чувство, с каждой новой секундой стремительно нарастающее в груди. Еще немного и оно стало бы невыносимым. И тут раздался звонок. Не на сотовый телефон, на стационарный, стоящий на потрепанном журнальном столике возле дивана. Что было довольно странно: обычно на стационарный звонили только родители Шоичи, но вряд ли это были они, ибо вчера он предупредил их, что вернется, скорее всего, поздно и, уставший, сразу ляжет спать. Капитан Тоо, тяжело передвигая свинцовыми конечностями, дотянулся до раздражающего навязчивой мелодией аппарата и, приняв вызов, с хрипом ответил: — Алло?.. — Долго ты. Я тебе уже третий раз названиваю, — голос был до боли знакомым, но парень никак не мог вспомнить, кому же он принадлежит, поэтому решил прямо спросить, а не мучиться в догадках, на которые и так не было сил: — А кто это?.. — Ох, ты меня не узнал, да? — иронично рассмеялся голос на той стороне телефонной линии, — Не хорошо это: не узнавать своих любимых кохаев, сэ-эмпай! И тут брюнета, словно током шарахнуло: странное ощущение разошлось огненным импульсом по всему телу, когда он понял, с кем сейчас говорил. Так похотливо протягивал уважительное слово «сэмпай», будто звезда порнофильма про какой-нибудь школьный клуб, только один человек в его жизни. — Прости, не признал сразу, Мако-кун, — чуть усмехнувшись тому, что до сих пор помнит это прозвище, ответил «сэмпай». Мако-кун, на самом деле, никто иной, как Некоронованный Король, Ханамия Макото, разыгрывающий защитник, капитан и до кучи тренер баскетбольного клуба старшей школы Кирисаки Дайчи, известный под прозвищем «Плохой Парень». Он был кохаем Имаеши в средней школе, когда они вместе входили в баскетбольный клуб. И более коварного и опасного типа Шоичи не встречал и по сей день. Коварного, потому что он мог продумывать действия других людей; а опасного, потому что пользовался этим в своих грязных целях. И даже сейчас. Нет, особенно сейчас. — Я видел вашу игру с Кайджо, — развратно облизнувшись, продолжил Ханамия. Точно, сейчас тоже. Он знал. С самого начала знал. Чувствовал или видел, не имеет значения — он знал о чувствах Имаеши к Касаматсу. Макото все продумал, вплоть до таких мелочей, на какой из телефонов звонить: стационарный или сотовый. Он единственный мог понять, что именно нужно Шоичи в данный момент. Об этом никто не знал, но они были секс-друзьями в средней школе. Вернее, на последнем для Имаеши и предпоследнем для Ханамии ее годе. Вместе входя в школьный клуб по баскетболу и будучи мощными разыгрывающими защитниками, они были очень близки и часто оставались вдвоем в классе или в раздевалке спортзала, чтобы обсудить некоторые моменты игры, какие-то необычные приемы, новые тактики. Шоичи был первым, кто открыл в Макото его способность предугадывать действия соперника и совершать серии перехватов, которые позже в Кирисаки Дайчи стали именоваться «Паучьей сетью»; он первый видел, как тот легкостью продумывает все возможные варианты развития событий игры и безошибочно вычисляет из них самый вероятный. И однажды, оставшись со своим кохаем наедине, сэмпай понял, что его возможности могут использоваться не только в баскетболе: Ханамия, точно подобрав ненавязчивые слова и движения, соблазнил его. И настолько невесомо и незаметно, что Имаеши осознал это только тогда, когда все закончилось. Но после того случая эта их связь не прекратилась. С каждым новым разом он все больше осознавал и ужасался поразительной способности Макото выбирать нужные моменты, чтобы совершить задуманное. Если пошарить в воспоминаниях, Шоичи не совсем понимал, почему его кохай так поступает. Он — человек, который во всем искал для себя выгоду, который воспринимает страдания других людей, как крайне забавный способ развлечься и самоутвердиться в придачу. Но какой ему был прок от интимной близости с сэмпаем из баскетбольного клуба? Он не мог ничего дать Ханамии. Касательно же страданий — не было ничего подобного. Напротив, Макото делал все настолько неосязаемо, будто на некоторое время вводя партнера в транс, что тот не чувствовал ничего, кроме физического удовольствия: ни унижения, ни отвращения, ни страха. И Имаеши никогда не давал покоя этот вопрос: зачем Ханамия это делает? Но почему-то вслух Шоичи этого никогда не произносил. Пока кохай продолжал запутывать его в своей сети. — Макото, — это был тот самый позывной, который означал, что сэмпай снова поддался на провокацию Ханамии, — Я жду тебя прямо сейчас. — Понял. Уже в пути, — впервые за весь разговор сделав серьезный голос, ответил тот, и монотонные гудки в трубке режущей болью ранили слух капитана Тоо: он с тяжелым вздохом облокотился на спинку дивана, откинув голову назад, его темные волосы в изящном беспорядке упали с лица.Больно сразу хоронить в себе только что возникшие чувства. Но лучше похоронить их сразу, пока они не стали невыносимыми.
Макото Ханамия. «Ты – был первым, кого я полюбил. Ты – был единственным, кого я полюбил,» — эту фразу каждый раз повторяет мое сердце, когда я вижу своего возлюбленного. Эта фраза крутилась в моей голове, пока я просил его сфотографироваться с мной на прощание, когда он уходил из команды. Эту фразу я старался сдержать и скрыть за беззаботной улыбкой, по-дружески обнимая его одной рукой под внимательным и холодным взглядом объектива фотоаппарата. Этой фразой я подписал получившуюся фотографию, наклеив ее на тыльную сторону общего снимка нашей команды. Эта фраза, о которой он никогда не узнает. И это, наверное, хорошо. Потому что я всегда был однолюбом, сколько себя помню. Вещи, которые мне не нравятся, не интересны или просто не нужны, я ломал сразу, как только предоставлялась возможность. Но, когда в моей жизни появляется что-то, что я боюсь потерять, то мне становится страшно: ни к чему не привязывающийся, ни чем не дорожащий я внезапно влюбляется. Если посмотреть на себя со стороны, мне бы никогда не хотелось, чтобы мой возлюбленный встречался с таким человеком, как я. Поэтому мои решением стало никогда не говорить ему о своих чувствах. К тому же, было очевидно, что он никогда не сможет полюбить такого, как я. Единственным выходом для моих безнадежных чувств было превратить их в желание и страсть и направить их на удовлетворение его и моих потребностей в интимной близости. Всегда, когда ему было нужно, я чувствовал это и знал, как сделать так, чтобы он пустил меня в свое сердце, пусть совсем ненадолго. Подобно пауку, я плел свою сеть, в которой мой любимый должен был запутаться. И он запутался. Наверное, для меня было бы лучше всего, если бы он никогда не смог выбраться из нее, навсегда оставаясь моим: не любовником, не другом — просто моим. Однако, пришло время, и ты влюбился в другого. И я знал, что рано или поздно это случится. Поэтому и на этот случай у меня была уготовлена уловка для тебя. И снова ты тонешь в бездне отчаяния, и снова путаешься в моих хитросплетениях. С самого начала и до самого конца, в момент, когда я первый раз соблазнил тебя, и до сих пор я заставлял тебя играть по моим правилам. Мой капкан захлопнулся, поймав тебя. И ты не сможешь выбраться из него.Ты не сможешь отказаться от меня. Ты не в силах отказать мне.
— Не пытайся скрывать от меня свои истинные чувства, сэ-эмпай. Сидящий на потертом диване Шоичи поднял пустые, будто стеклянные, глаза на раздевающегося кохая. Тот развратно облизнулся, снимая к себя остатки одежды, и, подобно хищнику, в один шаг подкрался к сэмпаю, опираясь руками о спинку дивана по обе стороны от его головы и поставив колено на сидение между его ног. — Ты влюбился, — утвердил капитан Кирисаки Дайчи, дотронувшись своей холодной ладонью до бледной щеки партнера, — В капитана Кайджо, я прав? Капитан Тоо ничего не отвечал и сидел бездвижно, словно превратился в куклу: казалось, он даже не дышал. Но Некоронованному Королю и не нужно было, чтобы второй отвечал — он и сам все знал. Хищно усмехнувшись, он поднял валяющийся на полу галстук с эмблемой старшей школы Кирисаки Дайчи и медленно завязал им глаза Имаеши, который за все время не предпринял ни единой попытки остановить его, даже не думал об этом. Ханамия не позволял думать об этом. — Я знаю, что тебе нужно. И ты это тоже знаешь, — произнес он и, оседлав колени оппонента, элегантно провел указательным пальцем по его накаченной груди снизу-вверх к шее и подбородку, заставляя вскинуть голову, — Просто представь его на моем месте. Можешь даже звать меня его именем. Ты ведь знаешь, как его зовут?.. Шоичи сжал пересохшие губы в плотную линию, сознательно не желая ничего говорить. Но перед Макото сознание — это слабое место. Нельзя использовать сознание с человеком, который может просчитать любые твои действия. Не предугадать, а именно просчитать: не увидеть, а узнать. И с поразительной точностью, присущей лишь истинному гению. — Освободи себя, — лаконично продолжал он, снимая спортивную майку партнера через голову и откидывая ее в сторону, — Взамен — я подарю тебе мечту. Он знал, как доставить ему удовольствие: знал все его чувствительные точки наизусть, помнил обо всех его предпочтениях, читал его тело, как открытую книгу. Он мог подарить ему мечту. Но не в этой мечте сейчас отчаянно нуждался капитан Тоо. Гораздо больше, чем удовлетворить желания плоти, он хотел унять тревоги своей души. — … — тонкие губы Имаеши разомкнулись, послышался едва уловимый вздох, будто он все еще не решил, хочет говорить или нет, и бесшумно, почти немо прошептал, — Юкио… Капитан Кирисаки Дайчи победоносно улыбнулся, узнав имя того, чье существование не может выйти из головы его первой любви. Получив то, что ему было нужно, он избавил своего бывшего сэмпая от остатков одежды и заставил вознестись на вершину блаженства. Заставил. Однако, во время всего процесса Шоичи не проронил ни слова, разве что время от времени шумно вздыхал. Несмотря на то, что ему было хорошо физически, психологического удовлетворения он не получил даже на тысячную долю. Наоборот, его тело было слишком холодным для такого горячего секса, будто пустым изнутри, наполненным только непонятным чувством вины. Вины за то, что, только влюбившись, предает свою любовь: не любимого, а любовь — Имаеши предавал не человека, а чувства к нему. Но ничего не мог с собой поделать: Ханамия с самого начала знал, что Шоичи не сможет отказать ему в таком состоянии, даже попросит его прийти. Не потому, что захочет чего-то конкретного — ему просто нужна будет рука, которая не даст ему провалиться в бездну своего отчаяния. А потом, сопротивляться он уже не сможет. Но целью Макото тоже был вовсе не секс. Он любил Имаеши, любил всем сердцем, настолько сильно, насколько мог. И когда увидел его реакцию на Касаматсу — лишь один вороватый, кинутый как бы невзначай взгляд мог рассказать зорким глазам очень многое — естественно, не смог остаться в стороне: Ханамия почувствовал, что срочно должен что-то сделать, что угодно, хоть что-нибудь. Пока окончательно не потерял связь с сердцем Шоичи, пока есть шанс вернуть их прежние отношения, пока есть шанс поймать его в свою паучью сеть и не отпускать. Это плохо: пользоваться положением людей, чтобы добиться своей цели. А был ли другой вариант? Потерять свою единственную любовь навсегда или прибегнуть к подлым мерам подчинения — из двух зол лучше выбрать меньшее. Однако, в глубине сознания Макото понимал, что ни ему самому, ни его сэмпаю не это было нужно.Им обоим нужна была любовь, которую они не могли получить.
Юкио Касаматсу. «Проиграть сильному сопернику — не позор; позор — сдаться без боя!» — уверенно сказал я своим сокомандникам во время матча, когда они готовы были бросить все, и теперь могу назвать их настоящими героями: они не сдавались, они держались до конца, они сражались, как истинные бойцы… они приняли проигрыш с гордо поднятыми головами, они не утратили веру в себя, они решили стать лучше, чтобы победить академию Тоо на Зимнем Кубке. Я, как капитан, гордился ими, зная это. Но все равно не смог остановить свои чувства и, оставшись наедине с собой в раздевалке, выплакал все свои эмоции. Наверное, не подобает парням плакать из-за проигрышей на баскетбольных матчах, но я ничего не смог с собой поделать. Долго оставаться в раздевалке было нельзя. Поэтому, убедившись, что моя команда и команда академии Тоо уже далеко, я аккуратно выскользнул из раздевалки. Мне не хотелось, чтобы кто-то видел меня таким: с заплаканными глазами, удрученного и подавленного. Но, как я и думал, это невозможно: мне повстречался капитан победившей нас буквально несколько минут назад команды, Имаеши Шоичи. Я машинально поднял глаза, чтобы разглядеть его лицо, забыв о том, в каком состоянии сейчас мое собственное. Мне казалось, что, увидев меня таким, он гадко рассмеется, начнет издеваться и унижать. Но мои худшие ожидания не подтвердились: первое время капитан Тоо стоял бездвижно, напоминая каменное изваяние, и смотрел на меня в упор. Я не знал, куда мне деться от этого пристального взгляда: хотелось провалиться сквозь землю, сбежать, сверкая пятками, бесследно исчезнуть, растаять, как маленький комочек снега. «Ты просто великолепный капитан,» — прервав повисшее между нами молчание, сухо констатировал он и, посмотрев куда-то в сторону, продолжил, — «Не вздумай падать духом. Ты должен продолжать играть в баскетбол и поддерживать свою команду. Если бы не ты, они бы сдались и стали для нас легким противником. Гордись собой,» — сказав это, Имаеши размеренно прошел мимо меня, добавив почти шепотом: — «Увидимся на Зимнем Кубке, Касаматсу Юкио, капитан Кайджо». Я никак не мог найти в себе сил, чтобы развернуться и посмотреть ему вслед, словно до сих пор не веря в происходящее: капитан победившей команды не насмехался надо мной, а наоборот, подбадривал. Причем, не просто потому, что хотел что-то сказать — он говорил не простые, стандартные, до тошноты вежливые слова, а именно то, что я хотел услышать. И я понимал это умом, но подсознательно никак не мог принять такое развитие событий, считая его невозможным. Однако, нельзя было просто проигнорировать эту искреннюю поддержку, высказанною человеком, который совсем не должен был этого делать. Поэтому, сжав руки в кулаках и развернувшись в пол оборота, уверенно крикнул ему в спину: «Не смотри на меня свысока! Мы вам еще покажем! Поверь, второй раз мы не проиграем! Жди нашей встречи на Зимнем Кубке!». Он на секунду остановился и удовлетворенно усмехнулся, в такт со смешком поведя плечами, после чего таким же размеренным шагом пошел прочь. Я ощутил, что на мои и без того заплаканные глаза вновь стали наворачиваться слезы. Не знаю, виной этому было мое психологически неустойчивое состояние или переполняющие меня смешанные чувства: унижение из-за того, что сопернику пришлось поддерживать меня, надежда, что мы сможем победить их в ближайшем будущем, счастье от приятных слов в мой адрес, жажда соперничества, желание доказать свою силу… и странное неописуемое ощущение, сжимающее грудь в стальные тиски.Это стало самым моим ярким воспоминанием с Межшкольного турнира.
— Давайте скорее начнем тренировку, Такеучи-сан! Ну же, ну же! — истошно вопил изнывающий от нетерпения Кисе, сверля карамельным взглядом лежащие в решетчатой таре баскетбольные мячи, но тренер внимал всем его мольбам поскорее начать тренировку и ждал прихода того, кто, по идее, не должен опаздывать, но сегодня почему-то задерживался; в прочем, до официального начала тренировки оставалось еще пять минут, поэтому опоздавшим его назвать было нельзя. — Тебе не кажется странным, что Касаматсу до сих пор не пришел? Обычно он приходит раньше всех, — обратился к расстроенному Рете Морияма, озадаченный опозданием своего друга и пытающийся найти этому логичное (или не очень) объяснение. — Может, у него появилась девушка, которая не хочет его отпускать? — специально затронув любимую тему разговора своего сэмпая, усмехнулся блондин, мысленно отсчитывая секунды до взрыва бомбы под названием: «Датычо?!». — Не может быть! Ты думаешь, такое возможно?! — сразу отчаянно завопил тот и, схватившись за черные волосы, завел свою повседневную шарманку, не обращая внимания ни на кого вокруг, — О Боже! Даже у Касаматсу появилась девушка, а у меня нет! Чем я хуже, а?! Кисе-кун, организуй мне гоукон! — Вообще-то я лишь предположил… — пробормотал себе под нос форвард, глядя, как Кобори тщетно пытается угомонить не на шутку разошедшегося Йошитаку, и стоило ему обернуться на настенные часы, висящие над входом в спортзал, как в открытые двери вбежал объект всеобщего обсуждения и извинился за опоздание, — Касаматсу-сэмпай! — весело воскликнул Кисе, обрадовавшись, что можно, наконец, начать тренировку. Но стоило атакующему услышать имя своего товарища по команде, у которого предположительно (больной фантазией Кисе) появилась девушка, как первый со скоростью метеора подлетел к ничего не подозревающему Юкио и мертвой хваткой вцепился в его плечи. — Признавайся честно, в кого ты влюбился! Не ожидавший такого подвоха капитан не успел среагировать на слова и понять, что это просто очередная бредня главного плейбоя Кайджо относительно личной жизни остальных членов команды, поэтому перед его глазами машинально всплыл образ Имаеши. Это заставило его щеки налиться румянцем, а во взгляде отразиться немому вопросу «Откуда ты знаешь?», который мигом уловили все его сокомандники. Реакция была ожидаемая: по залу прошла волна восторженного шепота, Морияма снова впился в свои волосы и завизжал, как резанная свинья, а Рета чуть ли не в состоянии обморока осыпал его горой глупых вопросов: — Серьезно?! А в кого?! Кто она, кто она?! Ну скажи, сэмпай! Нам же интересно! Едва не спалившийся разыгрывающий почувствовал на себе множество любознательных глаз и раскраснелся от этого еще больше, понимая, что не может рассказать им, что влюбился в главного оппонента, капитана баскетбольного клуба академии Тоо… «Точно! Академия Тоо! Нужно напомнить им о реванше — это их отвлечет!» — гениальная идея пришла в его голову почти одновременно с мыслью, что тоже хочет начать тренироваться, и, сделав вид важно восседающего на вершине курятника петуха, заявил на весь зал: — Хватит страдать ерундой! Или вы забыли о намеченном реванше?! Если вы будете бездельничать, то победы над академией Тоо нам не видать! Стоило ему это сказать, как вся команда тут же загорелась желанием возмездия и моментально забыла о личной жизни своего капитана, который с облегчением выдохнул. Он покосился на окно, губы расплылись в улыбке, а мыслях промелькнуло: «Я с нетерпением жду нашей новой встречи, Имаеши Шоичи, капитан Тоо!»И долгожданная встреча не заставила себя ждать. Правда, на Зимнем Кубке они так и не сыграли.
Прошло чуть больше полугода…
— Юкио-ку-у-ун! — весело прощебетал на распев искрящийся от счастья Имаеши и без особых затруднений уклонился от баскетбольного мяча, полетевшего ему прямо в голову, как будто точно знал, куда именно будет целиться его новоиспеченный сокомандник. — Я же просил меня так не называть! — озлоблено рыкнул на него в край раздраженный Касаматсу и опасливо оглянулся на стоящих где-то на другом конце стритбольной площадки Окамуру и Мияджи, — По крайней мере, не при всех… — чуть смутившись, шепотом добавил он, когда Шоичи подошел на достаточно близкое расстояние, чтобы услышать. — Да ты зря волнуешься, Юкио-кун. Они нас не слышат, — снова радостно пропел тот, вновь поймав на себе свирепеющий взгляд великолепных глубоких синих глаз, и, состроив хитренькую моську, лукаво спросил, — Ты сразу идешь домой? — … ну да, — чуть помедлив с ответом, подозрительно буркнул второй, и бывший капитан Тоо чуть ли не подпрыгнул от счастья, подхватив спортивную сумку своего опешившего от сего действия товарища, — Ты че творишь?! — Хочу, чтобы ты составил мне компанию по дороге домой! — шкодливо улыбаясь, ответил тот и быстро начал отходить к выходу, вынуждая Юкио побежать за собой, крича угрозы вслед. Команда Strky уже несколько месяцев собиралась на этой стритбольной площадке по выходным и тренировалась в свое удовольствие. И под «удовольствием» не имеется ввиду «делали то, что хотели; кто во что горазд». Скорее уж, наоборот: они проводили усиленные и напряженные тренировки по развитию своих способностей и навыков. Что еще раз доказывало, что все баскетболисты из этой команды были предельно серьезны по отношению к любимому виду спорта и не собирались расслабляться из-за ухода из прошлых команд. Но особенно строго подходил к своим тренировкам именно бывший капитан Кайджо, и даже в команде бывших капитанов (ну большинства) он выделялся своим упорством и лидерскими качествами, хотя и оставил капитанскую должность в прошлом. Сам парень отвечал на подобные заявления, что не хочет проигрывать в силе ни одному из новых сокомандников, и продолжал тренироваться. Стоит ли говорить, что даже в новом окружении Юкио быстро со всеми поладил. Не то, что он сразу стал их лучшим другом и лепшим корешем, просто он мог спокойно разговаривать с каждым из них на понятном им обоим языке. Это тоже своеобразный талант, кстати говоря. Но возвращаемся к нашим тараканам. Больше всех из команды он подружился, естественно, с Имаеши. Почему «естественно»? Во-первых, потому что Шоичи сам к нему липнул при каждой удобной возможности. Конечно, если бы кто-нибудь другой, например, Кисе вел себя подобным образом, Касаматсу бы отмутузил его так, что тот всю оставшуюся жизнь боялся бы приблизиться к своему капитану ближе, чем на три метра. А с Имаеши он так поступить не мог. И, пожалуй, сам не знал, почему. Вернее сказать, раньше не знал. Буквально пару недель назад эти двое начали встречаться. Причем, кажется, они сами не поняли, как это произошло. Нет, решение не было спонтанным и необдуманным, они хорошо разобрались в своих чувствах, просто каждый из них не ожидал взаимности с противоположной стороны. И никто, кстати говоря, не собирался признаваться. Это произошло по пьяни, когда Strky, как подобает взбалашманным студентам, ввалились в бар и устроили соревнование «кто больше выпьет» по случаю праздника, который сами придумали. Победителем оказался Окамура, с отставанием на одну кружку пива почетное второе место получил Шоичи. Кеничи правда после этого еле-еле дотащили до дома Нигучи и Мияджи, а вот Имаеши мог дойти сам... ну доползти точно мог. Юкио, сам будучи немного пьяным, проводил его до дома в целях безопасности, его и собственной, где все и произошло. В смысле, признание в любви, предложение встречаться и положительный ответ, а не то, о чем мог подумать читатель. И все бы ничего, да только Шоичи напрягал один неоспоримый факт: их отношения не продвигаются. Конечно, они не остались такими, как прежде — что-то, определенно, изменилось. Но этого было слишком мало. По крайней мере, для здорового восемнадцатилетнего парня с нормальными для его возраста потребностями. Так в чем же дело? Максимальное, что позволял делать Касаматсу, это иногда глубоко целовать и немного рукоблудничать. Ключевое слово немного, на грани с почти не разрешал и не разрешал вообще, и иногда, перекликающееся с редко, время от времени и никогда. Причем, отговорок в свое оправдание у него не было никаких, даже были аргументы против. Допустим, вот один из них: от стритбольной площадки, на которой собиралась Strky, до дома Имаеши рукой подать. В отличии от дома Юкио, которому приходилось ехать на ночной электричке к черту на куличики, в Канагаву. Но несмотря на многочисленные и бесконечные приглашения остаться с ночевкой, тот всегда отказывался и сбегал. И сегодняшний день не был исключением. На улице было темно, пусто и тихо, что характеризовало спальный район города. Светила лишь пара фонарей на весь квартал, да звезды на небе, но даже в такой темноте Шоичи мог видеть, как краснеют щеки его возлюбленного. Теплый весенний воздух сотрясало горячее дыхание первого, когда он смотрел на стесняющегося парня, плетущегося следом. Прогулочным шагом поднявшись на крылечко дома, они стояли в абсолютном молчании: Касаматсу пристыжено опустил голову вниз, сделав вид, что увлечен рассматриванием своих кроссовок и скрипучих старых деревяшек, а Имаеши смотрел на его темные коротко подстриженные волосы, не очень активно борясь с навязчивыми мыслями о том, как было бы круто погладить эти жесткие, хаотично торчащие в разные стороны локоны. — …хмм, — требовательно вздохнув, но не решившись ничего говорить, первый явно стал сверлить синими глазами свою сумку, которую весь «долгий» путь второй нес в своих руках и периодически демонстративно прижимал к своей груди, показывая ползущему сзади со скоростью улитки парню причину, по которой тот все еще провожает его до дома. — М?.. — сделав вид, что не знает причину этого взора, провокационно хмыкнул Шоичи, крепче сжимая ремень сумки, чтобы оппонент не мог ее вырвать, даже если попытается. — …отдай, — сглотнув горький ком, подступивший к горлу, упрямо протянул руку Юкио, не поднимая глаз, — …сумку отдай. — Ее?.. — сделав невинные глаза и приподняв сумку, спросил бывший капитан Тоо, будто совершенно не понимал, о чем идет речь, а затем, лукаво улыбнулся и пролепетал, — Не отдам, пока не поцелуешь меня, Юкио-кун! Лицо его сокомандника в один миг покраснело полностью, от ушей до кончика носа и шеи; он стиснул губы в плотную ломаную линию и, сжав руки в кулаках, стал нерешительно переминаться с ноги на ногу, наивно веря, что Имаеши сказал это не всерьез. Однако, эта вера была глупой и беспочвенной — это должен был понимать любой, кто хоть немного знаком с ним. Поэтому бедному Касаматсу пришлось перебороть свое смущение: он крепко зажмурился и чмокнул настырного напарника в щечку, совсем слегка, едва уловимым прикосновением. Не прошло и секунды после этого, как он нервно отпрыгнул на шаг назад и рывком вытянул руку, всем своим существом желая получить свое имущество назад и ретироваться домой. Но у Шоичи не было никакого желания отпускать любимого сейчас; хотелось насильно затащить его в дом, опрокинуть на кровать и принудительно ублажать до самого утра, игнорируя все протесты, оскорбления и угрозы. — Какой же ты все-таки…! — ругнулся он, проглотив половину фразы, которую хотел сказать, и буквально накинулся на сгорающего от смущения Юкио, силой прижав его к шершавой стене дома и запечатав губы глубоким, настойчивым, напористым поцелуем. Тот откровенно растерялся от такого развития событий. Не сказать, что он даже не подозревал, что такое может случиться, но хотел бы этого избежать. Однако, вырваться из цепких объятий любвеобильного Имаеши было за гранью возможного. Не только потому, что он крепко держал его руки — его чувственные поцелуи также были мощным оружием, против которого Касаматсу не мог бороться, как бы ни старался. Имаеши целовался божественно: сначала, чуть подразнивая, вылизывал губы партнера, затем проникал в рот, ненавязчиво касаясь зубов и неба, потом усиленно мял чужой язык своим, обхватывая его с разных сторон, несильно посасывая и аккуратно покусывая, после снова отстранялся и слегка сжимал зубами нижнюю губу, после чего уже вероломно проталкивал свой язык глубоко в горло оппонента. Заметив, что любовник больше не сопротивляется, Шоичи ослабил хватку на запястьях и скользнул ладонями к кулакам Юкио, нежно погладив их. Тот неосознанно поддался, разжимая руки и позволяя Имаеши переплести с ним пальцы в замок. — Я люблю тебя, Юкио, — горячо прошептал Шоичи, разорвав поцелуй, от чего по подбородку его возлюбленного потекла прозрачная струйка их смешанной слюны, — Не отталкивай меня, — он обхватил его спину своими сильными руками и прижал к накаченному торсу, зарываясь носом в черные, густые, колючие волосы, но стоило твердому стояку первого, скрытого за плотной тканью трико, случайно упереться в бедро второго, как тот вздрогнул всем телом и резко оттолкнул его от себя: — Прекрати! — Почему?.. — отшатнувшись от Юкио, серьезно спросил бывший капитан Тоо. — Я не готов к этому, — виновато опустив взгляд, ответил Юкио и подхватил свою сумку, упавшую во время поцелуя на землю, — Увидимся, — на одном дыхании выпалил он и со всех ног убежал в сторону станции. Имаеши заторможено глядел ему вслед обреченным, прощающимся взглядом, пока тот не исчез за поворотом. Отстраненно облокотившись на стену своего дома и, повержено закрыв лицо рукой, он усмехнулся с горькой иронией: — Какой же я дурак: знал, что так будет, и все равно надеялся… Он снял свои очки и, упираясь затылком в стену, поднял голову, устремляя печальный взгляд в небо. Летнее ночное небо. Ровно такого же цвета, как и глаза у Юкио. Завораживающие, пленяющие, зачаровывающие, сводящие с ума… и жестоко отвергающие. Глаза, как небо — это одновременно великолепно и непредсказуемо, необъяснимо, необузданно. Ты не знаешь, что тебя ждет, когда влюбляешься в них, когда попадаешь к ним в плен. Кажется, вот они, прямо перед тобой, они твои, осталось только вытянуть руку. Но, подступив на шаг ближе, теряешь их из вида, оставаясь наедине со своими иллюзиями. И так всегда. — Какое разочарование! — протянул кокетливый голос сзади, и Шоичи мог даже не оборачиваться, чтобы понять, кому он принадлежал, — Ты похож на маленького брошенного котенка, ты знал, сэ-эмпай? — Как давно ты здесь, Мако-кун? — закрыв глаза, чтобы не видеть издевательски-веселой рожи Ханамии, спросил бывший капитан Тоо, и тот ехидно засмеялся своим глубоким грудным басом. — Я решил зайти к тебе в гости без предупреждения! И, похоже, не прогадал с моментом! — Не люблю неожиданные визиты, — фыркнул Имаеши, мысленно подметив, что момент он выбрал действительно удачный. Но теперь Шоичи уже не мог просто взять и отдаться порыву отчаяния: сейчас он встречается с Касаматсу, а значит, попытка забыться в объятиях Макото будет расцениваться, как измена. Да и совсем не его желают обнимать руки Имаеши. — Прости, Мако-кун, давай, не сегодня? — безрадостно ответил он и отпрянул от стены, устойчиво встав на две ноги, собираясь открыть входную дверь, но внезапно почувствовал, что холодные и тонкие руки Ханамии обвились вокруг его тела, изящно скользя по груди. —То есть, сэмпай совсем не хочет, чтобы Макото его утешил? — специально говоря в третьем лице, наигранно-обиженным голосом спросил он и лизнул шею партнера. Шоичи хотел собрать всю волю в кулак и впервые за все время оттолкнуть Макото, ясно дав понять, что не хочет этого. Но, как и оказалось, не смог: жгущие чувство, засевшее глубоко в груди, не позволяло ему сдвинуться с места, выдавливая из глаз слезы, которые он сдерживал изо всех сил. — А ведь сэмпаю стало бы лучше, если бы он позволил бескорыстному Макото завладеть его страдающим от любви сердцем, — продолжил говорить Ханамия, и с каждым его словом Имаеши казалось, что он все больше теряет контроль над своим телом, а желание оставить все проблемы позади все больше завладевало разумом, сжимая его в стальные тиски. Шоичи не хотел этого, правда не хотел. Но выбора ему не оставили. Стиснув зубы, он одним поворотом ключа в ржавой замочной скважине распахнул дверь, втолкнул кохая в квартиру и сразу впился в его губы грубым поцелуем. Желание забыться, раствориться, успокоиться завладело им полностью, и Ханамия идеально подходил для удовлетворения этой потребности. Но, помимо этого, Имаеши прекрасно понимал, что желает не этого человека, что вновь предает свою любовь и своего любимого тоже, что его действия неправильны и поистине ужасны. Но его тело реагировало само, а разум в присутствии Макото терял свою привилегию. Похоже, Ханамия снова выиграл, не оставив Шоичи никакого другого выхода, кроме полного подчинения. — Оу, какой ты сегодня горячий, сэ-эмпай! — разорвав поцелуй, развратно облизнулся Макото и зловеще улыбнулся, — Не волнуйся. Я помогу тебе забыть обо всех тревогах. Его рука ловко скользнула в карман болотно-зеленых джинс, и гибкие пальцы выудили оттуда маленькую белую упаковку с подозрительными капсульными таблетками. Одну из них он, не долго думая, отправил себе в рот и моментально притянул партнера к себе, запечатав губы глубоким поцелуем, проталкивая сомнительный препарат языком в глотку. — Что это?.. — сглотнув, непонимающе спросил Имаеши и заметил, как в серо-коричневых глазах замелькали дьявольские огни. — Легкий наркотик. В маленьких дозах он безопасен. Ты сейчас почувствуешь: он моментального действия, — ужасающе усмехнулся Ханамия. Эффект, как он и сказал, появился почти сразу: у Шоичи закружилась голова, перед глазами замелькали разноцветные огни, заволакивая все пеленой, тело бросило в жар, ноги подкосились. И, скорее всего, это было лишь видение, почти сон, галлюцинация, игра воображение, но ему показалось, что лицо Макото стало серьезным и расстроенным. Он аккуратным движением снял с носа бывшего сэмпая очки, и второй вообще перестал что-либо видеть: перед глазами и так все плыло, а теперь вообще смешалось в какое-то произведение современного искусства, авангарда. — Действие препарата длится всего лишь час. Но ты ведь знаешь: как только станет невмоготу, стоит лишь позвонить, я приду в любое время дня и ночи. Я всегда готов прийти тебе на помощь, готов утешить, готов выслушать и дать то, что тебе нужно. И независимо от обстоятельств, этот факт останется неизменным, — он говорил это серьезным и печальным, даже немного оскорбленным тоном, словно ему было больно от своих же слов, от понимания происходящей ситуации, которую он сам и создал, — Как думаешь, почему я делаю это? — голос понизился до грудного, низкого, глубокого и грубого баса, — Ты не знаешь. Ты никогда не понимал моих чувств к тебе. Это было последнее, что Имаеши услышал перед тем, как окончательно погрузиться в прострацию… Тем временем Касаматсу, весь красный, как рак, смущенный, с чувством вины в груди шел по темной улице по направлению к станции, чтобы сбежать от своей любви и спрятаться в каком-нибудь далеком углу. Не то, что бы он не любил Имаеши, напротив — любил и очень сильно. И именно это его и пугало. Первая любовь — такая штука, когда ты многого не знаешь, и это кажется неизведанным, непонятным и страшным. Было очень много разных вопросов и недосказанностей, поэтому вести себя подобным образом нормально — ну или так Юкио, по крайней мере, думал. Во-первых, он не был уверен насчет своих собственных чувств. Подобное происходило с ним в первый раз, эта химия любви была для него в новинку, поэтому Касаматсу не был уверен, называется ли любовью то, что он испытывает к Шоичи? Когда он считал эти чувства безответными, то особой разницы не было: любовь или нет. То есть, Юкио казалось, что он влюблен, а являлось ли это подлинными его чувствами — не имело никакого значения. Он знал, что с нетерпением ждет матча с академией Тоо, что хочет победить Имаеши, что хочет доказать ему свою силу… затем, понял, что этого мало — что хочет подружиться с ним, хочет играть с ним в одной команде, хочет сражаться на его стороне. Но это еще не любовь, и это было до признания Шоичи. Другое дело сейчас, когда их отношения переросли в большие, чем в сопернические, а потом и больше, чем дружеские. Правда ли он любил Имаеши? Утверждать, что любит, пока сам в этом не уверен, он точно не желал. Вдруг это окажется ложью? И тогда он оскорбит чувства Шоичи. Нет, это совсем не то, чего хотел Касаматсу. Во-вторых, а что насчет Имаеши? Правда ли он любит Юкио? Может, он просто тоже запутался, неправильно понял свое сердце? Тогда не лучше ли расстаться сейчас, пока между ними не образовалась пропасть непонимания? Не дойдя до точки невозврата, они еще могут остаться друзьями, но через некоторое время может стать слишком поздно. И тогда они уже не смогут вернуть свои прежние отношения. От этих мыслей в сердце Касаматсу будто бы вонзался шприц с ядом. Порвать все связи с Шоичи он бы точно никогда не захотел, поэтому лучше, наверное, было расстаться. Но это могло ранить чувства Имаеши. А если ему будет больно, то и Юкио не сможет успокоиться, мучаясь со своей совестью. И все это в совокупности вводило бедного Касаматсу в тупик, выхода из которого он уже не видел. И третье! Наверное, самое пугающее и непонятное — вопрос интимной близости. У Юкио было множество причин бояться этого: он и с девушкой никогда этого не делал, что уж говорить о парне? Но неопытность можно было проигнорировать, предоставив ведущую роль партнеру, на что Касаматсу и рассчитывал. С другой стороны, был ли подобный опыт у Шоичи, он тоже не знал. Ведь мужское тело отличается от женского: оно изначально не приспособлено и не предназначено для пассивной роли. А на активную надеяться не приходилось, когда речь захотела о Имаеши. Но и это было далеко не самой главной проблемой. Больше всего его волновал вопрос: а не оттолкнет ли тело Юкио Шоичи? Дело в том, что Касаматсу ранее видел Имаеши обнаженным: у него красивое, накаченное, мускулистое, рельефное тело с светлой кожей, да и внизу все в порядке. И это стесняло Юкио, ведь, по сравнению с партнером, его собственные мышцы (и не только они) казались скудными, недостаточно красивыми, даже позорными. И если до этого у Шоичи не было парней, то его, наверняка, может это оттолкнуть. Вот, о чем думал Касаматсу. Остановившись на светофоре, горящим красным цветом для пешеходов, парень взглянул на свои наручные часы и убедился, что до последней электрички остается еще достаточно времени, чтобы он успел дойти до пункта отправки. И вдруг брюнет вспомнил, откуда у него появились эти часы, из-за надписи на циферблате «С любовью и уважением, от Шоичи» и нарисованного рядом сердечка: это был подарок на День Рождения. Только праздник был не Юкио, а Имаеши. Так как у всех были экзамены, праздновать было некогда, и команда благополучно забыла про именины Шоичи. Но тот и не хотел шумной вечеринки. Поэтому просто пришел к Касаматсу домой поздно вечером всего лишь с двумя банками пива, пачкой чипсов и каким-то фильмом. Хозяин дома долго не знал причину визита, и, только когда незваный гость уже собрался уходить, он вдруг заявил, что сегодня празднует День Рождения. Естественно, Юкио был шокирован и начал извиниться, не имея при себе подарка, даже коробки конфет дома не было, все съели младшие братья. На что в ответ Имаеши рассмеялся и вручил тому недорогие часы, сказав: «Прими их — и ты сделаешь мне лучший подарок, какой может быть,». И Касаматсу не смог отказать в этой просьбе. Когда он вспомнил об этом, сердце внезапно сжалось, его переполнили смешанные чувства, губы расплылись улыбке, а в глазах стали закипать слезы. Юкио вдруг понял, что зря все это время отталкивал Шоичи. Пусть их отношения немного изменились, перед ним вовсе не чужой человек — это все тот же улыбчивый и несносный, дружелюбный и коварный, легкомысленный и расчетливый, горячо любимый Имаеши, каким был с самого начала, с первой встречи. И быть с ним совсем не страшно. «Нужно вернуться,» — подумал парень. Вернее, не совсем подумал — в его голове словно сработал какой-то клапан, внезапно расставивший все на свои места и давший эту команду. Тот развернулся в сторону дома Шоичи, и, залившись румянцем, побежал обратно. Он не знал, что конкретно хотел сказать, слов было так много, что хоть роман-эпопею пиши, но пока это не имело никакого значения, лишь одно было точно — желание увидеть Имаеши. Чтобы, наконец, высказать ему все свои чувства, чтобы поговорить с ним начистоту, чтобы открыться перед ним полностью, без остатка, по последних уголков души. Не мог же Касаматсу знать о том, что его ждет, когда он вернется… Неприятный звук настойчиво трезвонящего дверного звонка и горячий вздох заставил застывший в квартире воздух содрогнуться. Скрипнула старая кровать, вслед последовало требовательное приглушенное мычание, почувствовались тихие шаги, которые было слышно только потому, что скрипел деревянный, давно не ремонтированный пол, и низкий голос усмехнулся с горькой иронией и непонятным интересом: — Я знал, что так будет. Я знал, что ты вернешься. — Имаеши! — не заметив никакой реакции на звонок в дверь, позвал с той стороны Касаматсу и стукнул пару раз по ней кулаком, пытаясь добиться хоть какого-нибудь ответа, — Я знаю, ты не спишь! Открой, пожалуйста, мне надо тебе кое-что сказать! — в его голову на секундочку закрылась мысль, что, возможно, Имаеши мог серьезно обидеться на него, поэтому не захочет открывать, но все-таки Шоичи не какая-нибудь ванильная дура и не будет страдать подобной фигней, а наоборот, начнет искать хоть какой-нибудь контакт; поэтому, подумав, что Имаеши просто не услышал, Юкио снова стукнул по двери и собирался еще что-то крикнуть, но в ответ на его действия послышался скрип ключа в замочной скважине. Тот, не глядя, сделал шаг назад и собирался начать свою длинную речь, которую успел продумать, пока бежал сюда, но внезапно с ужасом осознал, что перед ним стоит вовсе не Шоичи. На пороге стоял Ханамия с расстегнутой наполовину рубашкой, расстегнутыми джинсами, слегка растрепанными волосами и пугающе хитрым выражением лица: от одного его вида в жилах стыла кровь, в горле начинало пересыхать, а все тело непроизвольно пробивал леденящий озноб, хотелось сжаться до размеров атома и провалиться сквозь землю, уходящую из под ног. Но хуже всего было осознание того, что дом любовника поздно вечером открывает почти раздетый человек, которого ты не знаешь. Или же…? Присмотревшись к незнакомцу, Касаматсу еще более впал в состояние шока: он распознал в парне капитана Кирисаки Дайчи, одного из Некоронованных Королей, Ханамию Макото. — Добро пожаловать, — криво ухмыльнувшись, поприветствовал тот и еще более гнусным голосом добавил, — А мы тебя уже заждались… Машинально после этих слов Юкио сделал шаг вперед, переступая порог, и дверь за ним захлопнулась без чьей-либо помощи, как в фильмах ужасов. Он сам не совсем осознавал, что происходит, но знал точно только одно — ничего хорошего происходящее не сулит. Касаматсу смотрел на Макото полными удивления, непонимания и панического страха глазами, сильнее сжимая ремень спортивной сумки. — Рад познакомиться с тобой лично, Касаматсу, — продолжал говорить тот, и хотя слова, которые он произносил, были по своему смыслу вежливыми, по интонации можно было заключить, что он вкладывает в них то ли с сарказм, то ли с насмешку; по его уверенности казалось, что, в отличии от Юкио, Ханамия полностью осознавал всю ситуацию и видел все вопросы в глазах оппонента, но совсем не собирался объяснять все и сразу. — Ты… Ханамия Макото?.. — уточнил Касаматсу, его голос предательски дрогнул от завораживающего вида собеседника; и странно было, что именно этот вопрос он задал первым, однако, Макото ни на секунду не удивился. — Аха, меня уже узнают! Очаровательно, я знаменит, — с присущей ему злодейской радостью рассмеялся тот, но оппоненту было не до смеха: в его голове уже назрела куча весьма серьезных вопросов. — Что ты здесь делаешь? Ты знаком с Имаеши? И откуда ты знаешь мое имя? Ханамия коварно и одновременно насмешливо прыснул в сторону и, выпрямившись в полный рост, встал прямо напротив Юкио. И хотя по росту они были почти одинаковые, Касаматсу четко ощутил его психологическое превосходство, которое полностью раздавливало в лепешку, заставляя чувствовать себя мелким и ничтожным микробом. — Да, я знаком с Имаеши: я учился в той же средней школе, что и он. Но мы были не просто сэмпаем и кохаем — я был его любовником. Однако, нам пришлось расстаться после его перехода в старшую школу. Но это вовсе не значит, что я готов так просто его отпустить, — на этом моменте зловещий взгляд Ханамии растерял все свои лукавые искорки и стал исключительно свирепым, напрямую смотря в темно-синие глаза, — Недавно я узнал, что новый возлюбленный Имаеши динамит его, и подумал снова сделать его своим! Касаматсу почувствовал укол в сердце, словно в него вонзился шприц с ядом, который медленно и мучительно стал вводить неприятно жгущие изнутри чувства: ревность, обида, боль, разочарование и любовь, которая, наконец, готова была открыться полностью, всеми своими красками. Ему казалось, что внутри его тела кипит лава, стекающая из сердца куда-то вниз, и разливалась огненным импульсом по всему телу, но только тепло это не было приятным, наоборот, раздражающе жгло и зудело настолько сильно, что хотелось расцарапать все тело в кровь ногтями. Глаза Юкио вспыхнули, и глубокий полуночно-синий оттенок потемнел сначала до пурпурно-синего, а потом, и вовсе до сине-черного. Он отчетливо понимал: перед ним стоит враг, соперник, которого нужно было победить любой ценой, иначе можно было потерять свою истинную любовь навсегда. — Не отдам… — подобно ядовитой змее, прошипел он, сжав руки в кулаки; если б было можно, Касаматсу схватил бы что-нибудь тяжелое и избил Макото до смерти, но мельчайшие остатки здравого смысла и ощущения реальности не позволяли сделать это, к тому же, помимо всего, Юкио внезапно ощутил непреодолимое желание мести, захотел доказать, что Имаеши любит именно его, а не кого-то другого. — Я тоже не хочу отступать, поэтому… — хмыкнул Ханамия, его глаза тоже потемнели, выражая всю его серьезность, все желание уничтожить соперника; он быстро толкнул дверь, ведущую в спальню Имаеши, и, спрятав взгляд за темной густой челкой, почти прорычал, — Нам придется бороться! Дверь распахнулась, открывая вид в спальню. И от представшей перед Касаматсу картины его тело будто бы парализовало: на кровати, неряшливо застеленной темно-синими простынями, лежал Имаеши, почти обнаженный, лишь в одном нижнем белье и с завязанными какой-то тканью глазами. Его тело дрожало, грудь ходила ходуном от частого дыхания, со лба крупными градинами лился пот, как во время сильной тропической лихорадки. Но был один факт, доказывающий, что это вовсе не болезнь, а просто на редкость сильное возбуждение — на его боксерах отчетливо выделялся бугор c мокрым пятном. Юкио смотрел на него, замерев на одном месте, словно каменное изваяние: он не мог даже моргнуть, не то что пошевелиться. «Довести человека до такого состояния почти невозможно, не используя никаких препаратов,» — подумал Касаматсу и яростно сверкнул глазами в сторону Ханамии, который, заметив на себе его взгляд, ехидно улыбнулся. — Он сейчас под действием наркотика. Его тело чувствительно, как никогда, — он размеренно подошел к кровати, встав на нее коленом, от чего пружины пискляво скрипнули, и в доказательство своих слов, едва касаясь, провел холодными пальцами по груди Шоичи, который заметно вздрогнул всем телом и протяжно простонал, прося прикоснуться к нему еще; от услышанного Юкио всего передернуло, в груди защемило, — Действие препарата длится всего час. И сейчас Имаеши больше, чем когда-либо, нуждается в любви, — Макото произнес слово «любовь», слегка усмехнувшись, будто вкладывал совсем не такой смысл, какой оно на самом деле имеет, и в добавок кокетливо укусил Имаеши за ухо, специально наглым взглядом смотря в почерневшие от злости глаза Касаматсу, который нервно поджал губу, кажется, уже догадываясь, что тот имел ввиду, когда сказал, что им придется бороться, — Я могу дать ему то, что он хочет. А ты? — Ты думаешь, что любовь — это только секс?.. — презрительно спросил Юкио. — Нет, не только, — хмыкнул тот; его выражение лица на секунду изменилось и стало даже немного печальным и обреченным, но лишь на миг, а потом, вновь бледные губы растянулись в жуткую ухмылку, — Но я не знаю никаких других способов ее проявления. И если есть хотя бы маленький шанс, что Имаеши сможет понять мои чувства, то цель оправдывает средства. И если ты не хочешь отдать Имаеши мне, то тебе придется доказать свою любовь. — Я могу сделать это, не прибегая к подобным методам! — разгоряченно выкрикнул Касаматсу, но Макото тут же оборвал его: — Не можешь. Потому что сейчас он нуждается именно в такой любви. Юкио до крови закусил нижнюю губу, не зная, что должен сейчас сказать или сделать. Неважно, прав Ханамия или нет: если сейчас бездействовать, то он может присвоить Шоичи себе. И Касаматсу не мог этого допустить ни в коем случае. Но что он должен был делать? Ответ на этот вопрос пришел сам собой, когда Макото хмыкнул: «На том твоя любовь и закончилась!» и начал вызывающе гладить ладонью выступ на боксерах Имаеши и параллельно развратно лизать его вспотевшую шею, не обращая внимания на присутствие постороннего в комнате. Юкио молниеносно преодолел расстояние между дверным проемом, в котором до сих пор стоял, и кроватью и грубо схватил Ханамию за плечо, отрывая от Шоичи. — Прекрати это! Не смей! Он мой! Сразу следом за этим криком последовал сдавленный стон Имаеши, который уже давно желал разрядки. — А он просит не прекращать, — нагло заявил Макото, сверкнув глазами, — Пусть Имаеши сам выберет, кому из нас двоих он принадлежит. И ответ мы сможем найти только в его теле, — сказав это, он вновь опустился к Шоичи и принялся вылизывать и посасывать его шею, вырывая возбужденные выдохи. И Касаматсу не смог больше оставаться в стороне. Он тоже сел на кровать и, опираясь на руки, опустился к груди Имаеши. Секундное замешательство застало Юкио врасплох, когда он понял, что смущается делать то же, чем сейчас занимается Ханамия, но другого выхода нет. Стыдливо высунув язык, он стал ненавязчиво водить им по торсу Шоичи. Тот, почувствовав ласки с двух сторон, с трудом поднял немеющие руки, которые казались ужасно тяжелыми, словно гири: одной обхватил спину Касаматсу, а другую запустил в волосы Макото, пытаясь притиснуть их обоих ближе к себе. Первый слегка смутился от такой манипуляции и покраснел; второй же наоборот, воспринял это, как призыв к более активным действием. Провокационным взглядом смотря на остановившегося Юкио, он медленно провел шершавым языком по шее Имаеши к подбородку, оставляя за собой влажную от слюны дорожку, и укусил за него, от чего тот неосторожно закинул голову назад и, пытаясь что-то произнести, поперхнулся собственными словами. Касаматсу не мог стерпеть такой наглости и в знак мести, повинуясь животному импульсу, зародившемуся где-то в районе живота, также укусил ключицу Шоичи, который снова вздрогнул всем телом и тщетно попытался что-то сказать онемевшим языком. Ханамия подло усмехнулся, видя, что его вызов оказался принят, и подобрался тонкими пальцами к последней части одежды, оставшейся на Имаеши; тот собрал все свои силы и приподнялся, позволяя быстрее освободить давно уже требующий внимания и ласки орган от мешающей ткани. Эрекция выглядела болезненно-твердой, из покрасневшей головки обильно стекала прозрачная смазка. Увидев достоинство Шоичи, Юкио покраснел еще сильнее: в возбужденном состоянии оно оказалось больше, чем он предполагал. На секунду Касаматсу замешкался, пугаясь собственных мыслей о дальнейших действиях, и вновь Макото опередил его, с неприкрытым наслаждением вылизывая ствол стоящего члена. Юкио снова ощутил укол ревности в сердце и бурлящее внизу живота чувство похоти и жажды, поэтому, наступив на горло собственной гордости, стал повторять действия соперника. Делать это вдвоем было весьма проблематично, так как их лица находились на критически коротком расстоянии друг от друга, а языки вот-вот могли случайно соприкоснуться. И Касаматсу считал это до тошноты отвратительным — гораздо более, чем сам минет. И, как ни странно, в этом их с Ханамией мнения полностью совпадали. Поэтому, чтобы не допустить нежелательного касания, от которого могло вывернуть наизнанку, Макото резво скользнул языком вверх, поднимаясь к головке. Он знал все эрогенные зоны на теле Шоичи: самыми чувствительными у него были руки, ладони и пальцы, но также особое наслаждение ему доставляли прикосновения к головке члена и уретре. Поэтому, нежно обведя порозовевший кончик пару раз, Ханамия стал давить окончанием языка на истекающее отверстие. От этих действий Имаеши почти истерически-громко вскрикнул и начал потихоньку скулить то ли от боли, то ли от удовольствия. Понимая, что начинает проигрывать и обычным лизанием основания члена не доставить умопомрачающего наслаждения, Юкио прислонился к нему пересохшими губами и скользнул вниз, решив уделить внимание не менее чувствительной и нежной части мужского тела — мошонке. Помогая себе рукой, он принялся активно лизать и посасывать тонкую кожу. На его действия Шоичи тоже откликнулся слабым дрожанием и нечленораздельным мычанием. Сейчас Касаматсу мог с уверенностью сказать, что вся его неуверенность и смущение куда-то пропали, испарились, ведь он знал, что доставляет своему партнеру удовольствие. И лицо Имаеши, искаженной пыткой болезненного блаженства, возбуждало его и заставляло забыть о стеснении, сосредотачивая внимание только на сексуальном драйве. Макото тоже не останавливался. Заметив, что Юкио спустился вниз, оставляя центральную часть органа без внимания, он решил всецело перехватить инициативу на себя и от незначительных ласк перейти уже к полноценному оральному сексу. Плотно обхватив головку губами, Ханамия полностью вобрал его в свой рот, играя с ним языком и уверенно двигая головой в собственном ритме. Наконец, дождавшись активных ласк, Шоичи восторженно застонал и стал дышать чаще, тщетно стараясь двигать онемевшими бедрами. Этими действиями Макото привлек абсолютно все внимание Имаеши к себе, и Касаматсу, осознав это, оставил попытки воздействовать на гениталии. Но на теле человека еще много чувствительных мест. В раздумьях, что еще можно сделать, Юкио поднял глаза на лицо Шоичи: его рот был открыт, из уст доносились лихорадочные вздохи и блаженные стоны, по подбородку текла струйка прозрачный слюны, щеки алели густым красным оттенком, а глаза закрывал крепко завязанный галстук. Видя эту картину, Касаматсу ощутил сильное желание посмотреть своему возлюбленному в глаза, увидеть вожделение и жажду в его взгляде. Поэтому он поднялся и подвинулся наверх, одной рукой взяв Имаеши за затылок, приподнимая его голову, а другой ловко развязал узел галстука, и ткань плавно соскользнула вниз. Понимая, что освобожден, Шоичи чуть приоткрыл усталые глаза и, увидев перед собой Юкио, кажется, не на шутку удивился. Он все еще под действием наркотика — и, возможно, это вовсе не Касаматсу, а лишь видение, иллюзия, галлюцинация; возможно, это просто Ханамия, а то, что он так похож на Юкио, лишь игра, шутка разума, воплощающая откровенное желание сознания и подсознания. — Ю… ки…? — еле-еле владея словно ватным языком, промямлил Имаеши, и, услышав более-менее разборчивую речь, Макото поднял глаза, понимая, что действие наркотика уже начинает медленно проходить, а поэтому надо торопиться. — Да-да, это я, Шоичи, — отозвался на зов Касаматсу, нежно взяв лицо любимого ладонями и потянувшись за поцелуем: это был первый раз, когда Юкио глубоко целовал Шоичи по собственной инициативе, и, как на зло, именно сейчас тот не мог ответить на поцелуй, потому что его тело все еще было обездвижено наркотиком. Первый раз Касаматсу сам, не спеша, размеренно и мучительно-медленно исследовал полость рта Имаеши: трогал своим языком его губы, лизал их и прикусывал, проникал глубже, доставая до неба и проходясь по губам, а потом, робко прикасался к бездвижному языку и играл с ним, несильно прикусывая и облизывая его с разных сторон. Понимая, что такими темпами все внимание Шоичи достанется Юкио, Ханамия напомнил влюбленным голубкам о своем существовании, ревниво заглотив член так глубоко, как только мог, что тот достал аж до горла. Имаеши вздрогнул всем телом и возмущенно замычал в губы Касаматсу, широко распахнув глаза и опустив взгляд на ласкающего его внизу Макото. Он должен был давно понять, что сейчас с ним не один человек, но реакция разума затормаживалась наркотиком; а теперь, когда его действие стало слабеть, и сознание возвращалось к хозяину, Шоичи внезапно осознал всю нереальность сложившийся ситуации. Но его организм по прежнему был возбужден и желал разрядки, к тому же, мышцы до сих пор не пришли в норму, поэтому сопротивляться он не мог, да и не хотел, ведь впервые за долгое время Юкио целовал его именно так, чувственно, страстно, даже отчаянно, словно в последний раз, боясь, что у него могут отобрать любимое существо. Одновременно чувствуя поцелуи Касаматсу и ласки Ханамии внизу, Имаеши зажмурился и, особо чувственно простонав, кончил. Макото сделал довольную моську и проглотил столько, сколько смог; остальная часть спермы белыми струйками потекла по его подбородку, капая в подставленную ладонь. Юкио резко развернулся, чтобы посмотреть на реакцию Ханамии, и буквально оцепенел, когда увидел его лицо: развращенный, шлюховатый и недотраханный Макото с довольным, как у кота в сметане, и возбужденным, как у самой дешевой шлюхи из кабаре, выражением лица облизывал испачканные в сперме пальцы и губы. Ранее Касаматсу бы точно подумал, что это отвратительно, но почему-то взгляд Ханамии был не просто похотливым, но еще и влюбленным, словно радовался он вовсе не совершенным непотребствам, а тому, что смог доставить своему возлюбленному наслаждение, что смог удовлетворить его, что смог привлечь его внимание к себе, словно он любил каждую частичку Шоичи, полностью, без остатка, до последнего волоска на его голове, до последней реснички. Именно сейчас Юкио вдруг осознал: чувства Макото вовсе не обыкновенные желания плоти — это настоящая, глубокая и чистая любовь, которую он просто не умеет выражать. Отчего-то в груди Касаматсу защемило, он ощутил себя виноватым от того, что пытается отобрать у преданно любящего человека его возлюбленного. К нему даже закралась мысль, что, возможно, Имаеши будет лучше с Ханамией. Но Юкио тоже любит Шоичи и не менее сильно. Поэтому он не мог сдаться, не мог отступить. Имаеши требовательно вздохнул, дернув бедрами, и внимание парней упало на по-прежнему возбужденно стоящий член. Действие наркотика начинало слабеть, но все еще не прошло, и организм Шоичи до сих пор не был до конца удовлетворен. Касаматсу немного замешкался, не зная, что делать дальше; в то время, как Макото без колебаний, ни секунды не сомневаясь в правильности своих действий, встал с кровати и стянул с себя джинсы с трусами, откинув их в сторону. Заметив это, Юкио шокировано зыркнул в сторону улыбнувшегося этому взгляду Ханамии. Он совершенно спокойно, словно это что-то обыденное и повседневное, оседлал бедра Имаеши и, облизав свои пальцы, обильно смочив их слюной, стал проталкивать в свое анальное отверстие. «Он правда собирается это сделать?!» — про себя возмутился Касаматсу, тем временем, как Макото бесстыдно облизнул пересохшие губы и, томно выдыхая через каждое слово, спросил: — А на большее ты не способен? Это фраза подействовала на Юкио, как красная тряпка на быка. Он тоже стянул с себя потную спортивную майку и штаны, оставшись только в нижнем белье, которое не позволила снять и так почти втоптанная в грязь гордость. Шоичи вытаращил обычно скрытые узким разрезом бледно-серые глаза и ненасытным взглядом стал ощупывать оголенное тело. Он видел Касаматсу без одежды и раньше, но сейчас он выглядел совсем по-другому: смущенный, пытающийся прикрыться и в то же время свирепый, разозленный, готовый на все ради победы. Тот поймал взор Имаеши и смутился еще больше, но и с тем воодушевился, понимая, что обладает не меньшим шансом, чем Ханамия — даже, наверное, большим. Макото заметил их переглядку и, обиженно фыркнув, вытащил из себя пальцы. Не сказать, что он сильно смог себя растянуть, но его анальное отверстие давно было не девственным и привыкшим к проникновениям, поэтому в долгой подготовке нет особой нужны. Почувствовав прикосновение к своему члену, Шоичи возмущенно ахнул и перевел внимание на приставившего головку к заднему проходу Ханамию. В какой-то момент в глазах Имаеши блеснула тень непонятного испуга, ведь сейчас на них смотрит Юкио, который, по сути, не должен был не то, что видеть — даже знать об этом. Но стоило возбужденной плоти начать проникать в податливое, разработанное отверстие, как он забыл обо всем этом и стал задыхаться от накрывшего его возбуждения. Макото снова развратно облизнулся, устойчиво опираясь на живот партнера, смахнул прилипшие ко лбу черные, как смоль, локоны и одним движением сел на его ствол, сразу полностью, вогнав его внутрь до самого конца. Шоичи зажмурил глаза, сдвинул брови к переносице и блаженно протяжно застонал, цепляя пальцами все, что попадалось под руку — и вдруг вместо смятой простыни ему удалось ухватиться за запястье Касаматсу. Открыв затуманенные пеленой возбуждения глаза, чтобы увидеть, что же схватил, он вместе с тем широко раскрыл рот, задыхаясь от наслаждения, которое давали ему неистовые скачки Ханамии на нем. И, увидев перед собой Юкио, потянул его на себя, облизываясь, тем самым демонстративно прося поцелуя. Тот сразу отозвался на просьбу и, практически улегшись на возлюбленного, вовлек его в страстный и глубокий поцелуй. Но Касаматсу прекрасно понимал, что этого мало. В отличии от него, Макото уже огромное количество раз принимал Имаеши в себя, чувствовав его возбуждение внутри себя, сплетался с ним воедино, соединялся в незабываемом экстазе. А Юкио до сих пор боялся сделать это... И, словно прочитав мысли своего возлюбленного, Шоичи неуклюже облизал пальцы и скользнул едва влажной рукой по спине Касаматсу. Поддев дрожащими пальцами резинку трусов, он проникнул в них. Юкио вздрогнул от щекочущих кожу прикосновений, покрываясь мелкими мурашками, разорвал поцелуй, зажмурился и тесно прижался к торсу партнера, приготовившись к болезненным ощущениям. Однако, их не оказалось; разве что небольшой необычный дискомфорт, появившийся, когда Имаеши щадяще вставил один палец в девственное отверстие. Касаматсу еще больше задрожал и раскраснелся, с ужасом осознавая, что эта дрожь вызвана собственной постыдной трусливостью, не столько даже страхом перед первым сексом, сколько боязнью опозориться перед любимым человеком. Но, открыв затуманенные возбуждением синие глаза, Юкио понял: Шоичи находился в не менее смущающем положении. Он поднял отходящую от онемения руку и прикоснулся пылающей ладонью к горячей щеке любимого, подтягивая его для поцелуя, чтобы отвлечь от неприятных ощущений. Касаматсу отвечал на поцелуй, страстно, горячо, совершенно забываясь в нем, и страх, и неловкость просто таяли, растворялись. Все это время Ханамия продолжал насаживаться на член Имаеши с дикой жаждой, зверским голодом. Потому что, смотря на жарко целующихся, как настоящие любовники, парней, он понимал, что Шоичи и правда влюблен в Юкио, что в итоге ему не победить, что в конце концов его первая любовь уйдет от него, что бы он ни делал, как бы ни старался удержать его. От осознания такой огромной потери в душе Макото появлялось отвратительное чувство, сжимающее грудь в тиски настолько сильно, что становилось трудно дышать, а каждый удар сердца о ребра выбивал из пустеющих и мутнеющих глаз прозрачные слезы, которые судорожно скрывались тяжело опускающимися веками. Эта боль была настолько сильная, просто невыносимая, что казалось, будто все тело, от головы до пят, заполняли огромные осколки неограненного стекла, которые при каждом малейшем движении, каждом крохотном вздохе разрезали его тело в кровь. Ему уже не хотелось просто заниматься сексом с Имаеши, удовлетворяя и его, и свои потребности; хотелось прижаться к нему, так, как это сейчас делает Касаматсу, хотелось расцеловать его с ног до головы, шептать ему на ухо нежные слова любви, сжимать его руку в своей, гладить его темные, мягкие и густые волосы, хотелось смотреть в его блестящие серебристые глаза, хотелось, чтобы они смотрели на него с такой же нежностью…И больше всего хотелось одного: чтобы Шоичи, наконец, понял чувства Ханамии. О том, чтобы быть любимым в ответ, Макото уже не мечтал.
Но вместо него сердцем Имаеши уже завладел другой. И, видя их сейчас вдвоем, даже Ханамия подумал, что Шоичи действительно любит Юкио, что они идеально подходят друг к другу, что из них получиться замечательная пара. На губах Макото появилась печальная, даже болезненная улыбка, и одна скупая слезинка прокатилась по его щеке, очертив на ней влажную дорожку. Ханамия плавно приподнялся, выпуская Имаеши из себя, и одним движением встал с кровати. Тот, однако, не обратил ни малейшего внимания, разве что ощутил, что больше ничего не сковывает его внизу. А вот Касаматсу заметил манипуляцию Макото и, повернув голову, непонимающим взглядом уставился на него: сам же хотел доказать свою «любовь», а теперь сматывает удочки? Ханамия небрежно поднял с пола свои смятые джинсы, неуклюже натянув их, не застегивая, затем, накинул рубашку; и, скрывая почти кукольный, неживой взгляд от любопытных глаз, лишь немо пошевелил губами. Юкио не умел читать по губам, но суть произнесенной фразы он уловил на редкость четко: ты победил. И Макото невесомо, словно тень, выскользнул за дверь. В этот же момент Шоичи резко вытащил пальцы из Касаматсу, заставив того удивленно ойкнуть, и перевернулся, прижав его к поверхности кровати, нависая сверху. Действие наркотика прошло полностью, и Имаеши уже мог свободно двигаться, только возбуждение сошло еще не полностью. И в его серебренных глазах горел огонь страсти и желания. Он стянул с Юкио нижнее белье, откинув его куда-то в сторону, и раздвинул его бедра, удобно устроившись между ними. Тот испуганно зажмурился, приготовившись к болезненным ощущениям, боясь того, что сейчас Шоичи не сможет сдержаться и будет грубым с ним. Но этого не произошло: изо всех сил сдерживая себя, он лишь потерся о плохо разработанный вход и, жалобным взглядом всматриваясь в напуганные глаза партнера, спросил: — Можно мне?.. Можно, Юкио?.. — глотая обрывки фраз, сжимая зубы и облизывая пересохшие губы, Имаеши стыдливо смотрел в глаза Касаматсу — видимо, просить об этом было непросто, не желая напугать возлюбленного, — Пожалуйста, можно?.. — Шоичи… — выдохнул тот и, приподнявшись на локтях, обнял его за шею, — Я больше не боюсь. Я готов к этому. Будь нежен. Этими словами он дал свое разрешение. Повалив парня обратно и подхватив его под коленями, прижимая согнутые ноги к груди, он вошел одним медленным движением и остановился, внимательно наблюдая за реакцией второго: он вскрикнул, зажмурился, сместил брови к переносице, закусил губу и вонзился ногтями в спину Шоичи. — Прости, больно? — заволновался он, но Касаматсу в ответ отрицательно помотал головой и приоткрыл синие глаза, залитые слезами, — Я буду двигаться медленно, хорошо? — он кивнул, слегка покраснев. Имаеши старался быть нежным: двигаться плавными, неглубокими, щадящими толчками, и каждый раз целовать руки, волосы, лицо, плечи и грудь партнера, когда тому становилось хотя бы чуть-чуть больно. Внутри у Юкио было потрясающе: узко и горячо, от чего Шоичи лихорадочно облизывал пересыхающие губы, боясь сорваться, и покрывал тело возлюбленного поцелуями, засосами и укусами, постепенно наращивая темп толчков. Касаматсу постанывал, почти скулил и выгибался, сводя лопатки вместе и теснее прижимаясь к телу Имаеши, обнимая его руками за спину. Из его синих глаз выступали прозрачные слезы, на щеках алел густой карминно-розовый румянец. Юкио стеснялся еще сильнее, когда до его слуха доходили собственные несдержанные стоны; он попытался закрыть рот ладонью, кусая собственную кожу на запястье и пальцы, но Шоичи сразу перехватил руку, прижав ее к поверхности кровати. — Нет, не пытайся скрыться. Я хочу слышать, как ты кричишь мое имя, чувствовать, как царапаешь мою спину, как кусаешь мои плечи, — Шоичи шептал пошлые слова на ухо Юкио, опаляя горячим дыханием нежную кожу, — Я люблю тебя, Юкио, — прошептал он, чувствуя, что близиться к финалу, и Касаматсу стал стонать еще громче и чувственней, широко открывая рот, закидывая голову назад и захлебываясь собственными стонами: — Я тоже!.. Я тоже… тебя люблю!.. Шоичи!.. ааах!.. — и, утопая в накрывших его с головой ощущениях, наслаждаясь головокружительным оргазмом, стал повторять имя любовника, словно это единственное слово, которое он знал, — Шоичи!.. Шоичи!.. Шоичи!.. Шо.. ичи!.. На темно-синие простыни выплеснулась вязкая белая жидкость. Тяжело дыша, Имаеши открыл глаза и взволнованно посмотрел на лежащего под собой парня. Его руки, до этого крепко державшиеся за спину, ослабли и соскользнули вниз, без сил упав на простынь; глаза были закрыты, на ресницах высыхали мелкие слезинки; губы были искусаны в кровь и припухли; а на испачканной собственной спермой груди краснели свежие засосы и укусы. «Сознание потерял. Это было слишком для первого раза?» — спросил себя Шоичи, гладя тыльной стороной ладони побледневшую щеку возлюбленного, — «Но я все равно счастлив. Он был таким милым,» — и поднялся с кровати и нащупал на тумбочке очки, решив, что нужно обтереть Юкио мокрым полотенцем, раз тот не может подняться и сходить в душ, — «Я слабо помню, как все происходило, но, похоже, Ханамия напоил меня наркотиком, и они с Юкио устроили сражение за меня. Даже не знаю, как на это реагировать. Конечно, это доказывает, что Юкио и правда меня любит… но Ханамия?.. Зачем ему было это делать? Какая ему от меня польза?» Размышляя об этом, Имаеши не заметил, как наступил на что-то босой ногой. По ощущениям это была какая-то маленькая бумажка. Опустившись, он поднял предмет с пола и разглядел его: это не бумажка, а фотография. Фотография баскетбольной команды средней школы, в который учился Шоичи. Что же она тут делала? Может, Ханамия обронил, когда небрежно натягивал джинсы? Но зачем он носит ее с собой? Из любопытства Имаеши перевернул фотографию и посмотрел на тыльную сторону. И, наверное, зря. Сам, естественно, догадаться он ни за что бы не смог, даже будучи очень умным. Ум в любви не помощь. И было бы лучше, если бы он так и оставался в неведении. На тыльной стороне общего фото была приклеена совместная фотография Имаеши и Ханамии, а под ней написана черным маркером фраза: «Ты – был первым, кого я полюбил. Ты – был единственным, кого я полюбил». Светло-серебряные глаза расширились от внезапного осознания всего, что творилось на сердце у Макото. Шоичи был первым, кого он полюбил. Не зная, что делать с этими чувствами, он пытался проявить свою любовь. Но во всех случаях видел лишь пренебрежение своими чувствами или непонимание их. Словно стук невинного, нетронутого до этого сильными чувствами, ни разу не страдавшего от безответной любви сердца не слышал никто вокруг. Словно сигналы SOS, посылаемые Макото, были совсем на другой волне, поэтому ни разу за все время не смогли достигнуть цели. Словно он пытался разбить сжатым со всей силы кулаком бетонную стену, возведенную между ним и его первой любовью. Словно он пытался переплыть бездонный океан, в который постоянно подливали воды.Его действия были неправильными. Но невозможно действовать мудро, когда ты влюблен. Тем более, в первый раз.
У Имаеши в груди защемило от осознания собственной жестокости. Он не знал, не знал ничего. До этого момента Шоичи, смотря на Ханамию, видел лишь невероятно способного кохая, мощного баскетбольного игрока и коварного и расчетливого парня, который во всем ищет выгоду, который готов намеренно травмировать соперника ради победы. Но вдруг перед ним открылся вид на незащищенного, испуганного и преданно влюбленного Макото, который слишком резко, слишком рано обжегся о свои чувства, нелюбимого, одинокого и плачущего в темноте в подушку. Даже страшно представить, что он почувствовал, когда узнал, что Имаеши влюбился в другого. Наконец, все бессмысленные действия приобрели свой смысл. Только было слишком поздно. Круг замкнулся, и Ханамия, пряча слезы, остался проигравшим. Оступившись всего лишь один раз, позволив влюбиться в другого, он окончательно проиграл игру, сорвался с лезвия ножа, и оборвались в один миг все его паучьи сети.Виноватых в случившемся не было. И из трех человек только один оказался проигравшим.
— Прости меня, Ханамия, — прижав фотографию к груди, прошептал Шоичи, — Прости… По стеклу забарабанили капли дождя. Взглянув в окно, можно было подумать, что весь город накрыло серое шерстяное одеяло. Люди, гулявшие по улицам в столь поздний час, сразу запаниковали и стали разбегаться по домам. И только один человек, словно тень, продолжал идти по тротуару, не ускоряя шаг. Ливень хлынул слишком резко и настолько сильный, что Макото промок сразу весь, будто бы его окатили водой из шланга. И как, наверное, хорошо, что пошел дождь… Может, тогда никто не заметит, как по бледным щекам стали скатываться крупные градины слез. И неизвестно еще, чего было больше: капель небесной воды на асфальте или слез. И как, наверное, хорошо, что пошел дождь… Может, тогда Ханамия заболеет и умрет, и не будет чувствовать себя настолько опустошенным, настолько разорванным изнутри… Сделав пару шагов, он понял, что не хочет больше идти. Дома никто не ждет, даже мама. А приют для сердца больше не принадлежал ему. И больше не было пристанища для одинокого корабля, нет оазиса для пустынного странника, лишь воспоминания о старом, милом, пусть так и не полюбившем в ответ Шоичи. Из кустов раздалось жалобное мяуканье, похожее на поскуливание. Оттуда, боязливо переминаясь с одной лапы на другую, вышел совсем маленький черный котенок с печальными одинокими глазками. Казалось, если бы животные умели плакать, он бы плакал также сильно, как Макото. Он подошел к его ноге и, грустно скуля, словно прося о помощи, стал тереться о мокрую штанину. — Ты бракованный кот, ты знал? — смотря на это милое создание, спросил Ханамия, — Разве ты не знаешь, что коты не любят плохих людей? А ты ластишься к человеку, которого все вокруг называют Плохим парнем. Но дело было не в том: плохой или хороший. Котенок, которого выкинули из дома, которому больше некуда идти, который никому не нужен… Как же сильно он напоминал Макото самого себя. В такие моменты без разницы, плохой и хороший, ты желаешь найти человека, который сможет спасти тебя, который хотя бы попытается. И Ханамия может и спас бы этого котенка, если бы сам сейчас не нуждался в спасении. — Ты такой же, как я? — спросил Макото, поднимая котенка на руки; тот дрожал, как осиновый лист, словно мог внезапно рассыпаться от одного неосторожного прикосновения, — Да, Бракованный? — используя случайно данное прозвище, как кличку, Ханамия осторожно погладил бедняжку по голове и почесал за ушком, — Прости, но у меня ничего нет, да и идти мне некуда, так что будем вместе сидеть и ждать, пока нас двоих подберут, — он расстегнул спортивную ветровку и осторожно усадил котенка к себе на рубашку, застегивая собачку, чтобы сохранить тепло и согреть малыша. Макото подошел к кустам, из которых вылез его новый приятель, и увидел в них картонную коробку с надписью «Приютите меня, пожалуйста!». Не найдя лучшего варианта, он оборвал часть с надписью и присел на картонку, подняв оборванный кусок над головой в качестве зонта. Так и вышло, что под надписью с просьбой о приюте сидел парень с котенком: и не было это случайностью, им обоим был нужен приют. И неизвестно, сколько бы он там сидел, прижимая к прохладной груди замерзающее животное, в ожидании человека, который бы смог приютить их обоих. Но дожди заканчиваются, кончаются и черные полосы в жизни; тучи таят в светлеющем небе, таят ненастья и решаются проблемы. И, словно яркий свет загорелся впереди, пред двумя одиночками предстал человек с ярким-ярким зонтом. — Ты похож на маленького брошенного котенка, ты знал, Ханамия? Ханамия точно никогда бы не поверил, что что-то подобное произошло с ним, но голос, который произнес эту фразу, оказался настолько знакомым, что не узнать было невозможно. — Кентаро? — подняв покрасневшие от слез глаза, спросил Макото, и не ошибся: перед ним стоял центровой его команды, Кентаро Сето, с ярко-желтым зонтом. — Я даже не понимаю, кому из вас нужен приют: тебе или котенку? — с нежной насмешкой спросил он, присаживаясь на корточки, и погладил своими пальцами мокрые волосы Ханамии, — Совсем промок… котенок. — Что ты тут делаешь так поздно? — кажется, совсем не к месту спросил Макото. — Тебя не учили оглядываться назад? Я шел за тобой, когда ты побежал к своему сэмпаю. Оглядываться. Не только потому, что Кентаро следовал за ним по пятам, когда тот по первому вызову помчался к Имаеши со всех ног. Также потому, что Сето с самого начала был единственным, кто знал, что творится на сердце Ханамии. Очень часто Макото сидел у него дома с чашкой кофе и рассказывал о своих проблемах Кентаро, который предположительно должен был спать, на деле же – лишь притворятся спящим. Оглядываться назад, на людей, для которых ты сделал что-то хорошее, которым ты помог, для которых ты когда-то давно стал поддержкой и опорой. Оглядываться, чтобы увидеть того, кто любит тебя. — Могу ли я стать приютом для вас? — усмехнувшись, спросил Сето и протянул руку, и Ханамия принял помощь, вставая с картонки, держа на руках котенка, — Как зовут твоего нового друга? — Фурё*. (*不良 — бракованный, плохой.) — Похож на тебя, да? — Пожалуй, даже слишком.У каждого свой способ любить. И иногда важнее понять это умом, чем почувствовать сердцем.