Когда-нибудь

      Тело раскинуто на сером асфальте сломанной куклой. Мне не хочется, но я все равно смотрю на тебя, такого прекрасного для меня даже в смерти. Я знаю, что ты мертв. Я это вижу. Ужасающее зрелище — тебя нет, завораживающее зрелище — но это ведь ты. У безвольно откинутой головы алая лужа крови, ее много, она тонкой струйкой стекает из аккуратного отверстия во лбу. Знакомые глаза больше не блестят, они застыли, и в них отражается лишь холодная сталь бесстрастного неба.       В этом месте пусто и холодно, здесь только ты, брошенный на асфальте, и я, ждущий тебя, вечно. Подхожу медленно, хочу продлить мгновения, когда могу видеть любимого, пусть таким далеким как никогда. Не отрываю взгляд, пока ложусь прямо на стылую дорогу, рядом. Придвигаюсь ближе. Черты лица напротив искажены смертью, но даже это не сделает тебя отвратительным. Желание проследить кончиками пальцев изгиб губ, коснуться прозрачной бледной кожи разъедает волю, но сдерживаюсь, не хочу ощутить и запомнить тебя таким: застывшим, холодным, неживым. Здесь больше никогда не будет тепло, солнце не взойдет, вечные сумерки и пронизывающее одиночество. Открой же глаза. Я здесь, взгляни! Протяни руку, коснись! Не оставляй одного, не бросай барахтаться в ежедневной бескрайней пустоте. Я жду тебя, буду ждать. Терпеливо. Пока не замерзну или пока не согреет тот, кто выкрадет меня из твоих стылых объятий.       Вырываюсь из сна долго, тяжело, как из трясины. Под веками мокро. Снова я отчаянно счастлив — это был ты, снова боль разрывает внутренности — тебя нет. Тишина собственной спальни чересчур густая, а дыхание слишком громкое и прерывистое. Я вновь возбужден. Почти ненавижу себя, запуская дрожащую руку в пижамные штаны, сжимая наливающийся силой член. Мое личное помешательство, которому я позволяю продолжаться. Вспоминаю тебя, живого, убыстряю движения рукой. Мне не до смакования, стыдно, жутко, но невозможно остановиться. Воспроизвожу в голове все, что собирал по крупицам и что бережно сохранил в тайниках памяти: запах, чуть терпкий с нотками лимона и сандала, редкую улыбку, изгибающую тонкие губы, блеск бархатных глаз, изящные и сильные руки. Даже морщинки на лбу и в уголках глаз необходимы для полного образа, ты был красив для меня именно таким, немолодым и многое испытавшим. Другим я тебя не представляю, да и не хочу. Желание ощутить тебя рядом сводит с ума, и блаженство растекается по телу вместе с горечью, вырываясь из-под зажмуренных век жгучими слезами. Кончаю с твоим именем на губах.       За окном еще темно, но мне больше не уснуть. Скоро придет утро, и оно принесет облегчение. На моем лице расцветет улыбка: дерзкая, наглая, притворная. Работа опять спасет, работа даст прибежище от тоски и рефлексии. Шпион — идеальное прикрытие для меня, всегда в маске, актерствую, меняя роли, предельно собран, сконцентрирован. Нет времени на посторонние мысли, чувства, иногда я даже забываю, что ты был у меня. Прятать эмоции — мое мастерство, которым я овладел за время своей дерьмовой жизни, до того, как в ней появился Гарри Харт. На неизменный вопрос: «Как ты?» — удивляюсь, изображая недоумение, и отвечаю: «Лучше всех». Лишь штатный мозгоправ службы Кингсмен и я знаем, каково мне сейчас.       Только возвращаясь с очередного задания, отпускаю себя. Позволяю тишине и сумраку дома видеть меня настоящего. Как я иду по коридорам, шаркая ногами словно старик. Как избегаю зеркал, чтобы не разглядеть в своих глазах тоску по тебе. Как сворачиваюсь на холодной постели клубочком. Мне нет дела до вечеринок и шумных сборищ, не сегодня, не завтра. Может быть, когда-нибудь. Когда-нибудь это пройдет, и не будет так, словно весь мир вдруг опустел без тебя.