Запахи

Ситиродзи лежит рядом с огнём. Ему тепло, и пламя потрескивает... совершенно не так, как на открытом воздухе. Очаг, похоже. Где Камбэй умудрился в этой заварушке отыскать неразрушенный дом? Глаза открывать лень. Долг самурая — быть готовым к любой опасности, но как же Ситиродзи устал! Его веки по-прежнему сомкнуты, но в уши за долгие годы сражений влилось столько лязга, скрежета покорёженного металла, боевых кличей, стонов умирающих друзей... Странно, что он способен слышать другие звуки. Например, гудение пламени в очаге. Дверь с почти неслышным шорохом открывается. Поток свежего воздуха приносит аромат горячего бульона, крабов под острым соусом, и немного, совсем чуть-чуть ноток сирени. А ещё, пожалуй, жасмин. Глаза распахиваются сами собой. Камбэй — отличный командир, прекрасный боевой товарищ, но в тонком изготовлении рисовых лепёшек он, увы, не преуспел. И только полному недоумку взбредёт в голову, что Камбэй потрудился собрать для напарника букет. — Тише, тише... Лежите спокойно, пожалуйста. Вы больны. Женщина. Не девчонка уже, хотя на милом лице нет ни одной морщинки. Возможно, телом она действительно молода, но слишком много в тёмных глазах усталого знания жизни, которое не скрыть никакой косметикой, не замазать белилами и румянами. Да и руки выдают возраст, хотя тщательно ухожены. Таких не встретишь в деревнях — это руки горожанки среднего класса, которой по средствам нанять служанку. Паниковать Ситиродзи не привык. Просто очень хочется понять: где он? Как попал сюда? И куда делся Камбэй? Мысли путаются, голова словно набита тугим войлоком, и колючие нити неприятно царапают кожу изнутри. Болен, значит... Ситиродзи помнит горящую деревню, возле которой они с Камбэем встретили свой последний бой. Помнит атаку меха-самураев: «долгоногов» с тяжёлыми мечами, парящих в небе «молний», напарника, направившего корабль в гущу сражения... Пахло гарью, раскалённым железом, потом и кровью. Ничего этого здесь нет. Тишина комнаты нарушается лишь лёгкими шагами: женщина подходит поближе к кровати. — Я Юкино, хозяйка гостиницы «Светлячок». Итак, гостиница. Или бордель? Второе, пожалуй, вернее. Точно большой город. Лишь горожане могли позволить себе просаживать деньги в увеселительных заведениях, не обращая внимания на бушующую вокруг крепких стен войну. — Вы приплыли сюда в спасательной капсуле. Ситиродзи лихорадочно пытается вспомнить... нет. Глухо. Жив ли Камбэй? Этот вопрос мучает так, что голова начинает ныть. Женщина кладёт поднос на столик возле кровати, проводит рукой по причёске и замечает с лёгкой тревогой: — В бреду вы вспоминали... друга. Звали его. Но рядом с вами никого не было. — Я понимаю, — слова даются с трудом, но их нужно сказать. — Ничего, я... это были всего лишь воспоминания. Вот так. Камбэй в минувшем. Прошлое следует отпускать ради грядущего. Напарник часто повторял эти слова, наверное, верил в них... Ситиродзи не нужно будущее без Камбэя, но кто его спрашивает? Юкино улыбается: — Вот и хорошо. А теперь поешьте, пожалуйста. Вам нужно много есть, чтобы поправиться. Извините, что такая простая пища, но вы ещё очень слабы. Женщина зачёрпывает бульон, и Ситиродзи послушно открывает рот. Да. Нужно поправиться. И найти Камбэя. Если тот ещё жив. В голове не укладывается, что человек, звавший его «верной женой», исчез из жизни. Быть может, собственноручно уложил раненого напарника в капсулу, чтобы потом того подобрала сердобольная хозяйка борделя... а дальше? Что ему, Ситиродзи, делать дальше без Камбэя? — Может, ещё немного супа? Женский голос полон участия. Может, поэтому удаётся заставить себя ответить: — Нет, спасибо... я сыт. Юкино ещё раз мимолётно улыбается, забирает поднос и уходит. Тихо закрывается дверь. Можно откинуться на подушки и даже предаться размышлениям о своей горестной судьбе. Но слишком хочется спать... *** Запах рыбной похлёбки и рисовых лепёшек вскоре становится неотъемлемой частью жизни. Ситиродзи засовывает любимое оружие подальше и превращается в самого неуклюжего из вышибал весёлого квартала. Жизнь Юкино тоже кажется ему иногда непрерывной войной. Войной за место под солнцем. Город жесток, а квартал развлечений жесток вдвойне. Любителей занять чужое место хватает, особенно если противник — слабая женщина. Впрочем, назвать Юкино слабой может лишь человек, способный перепутать жировую лампу со звездой. Наверное, здорово, что судьба занесла Ситиродзи именно сюда. Впрочем, как и любому хозяину заведения в весёлом квартале, Юкино не помешает пара рук, умеющих вышвырнуть из гостиницы разбушевавшегося посетителя. Смешно: когда-то Ситиродзи всерьёз считал любой заработок, кроме воинского, занятием для низших сословий. Молодой был, дурной. — Эй, парень, — в кухню просовывает нос Акико, тощая старшая служанка, весь день напролёт гоняющая туда-сюда девиц с подносами, — там опять проблемы. Возле третьего столика. Пьяный самурай пристаёт к девушке клиента. Ситиродзи морщится. Он так и не привык, что здесь самураев ни во что не ставят, насмехаются над ними и стараются побыстрей спровадить. Юкино говорит: «Какие самураи — такое отношение», но воспитанному в воинской семье Ситиродзи всё равно хочется... Ай, ладно. Дурацкие мысли лучше прерывать в зародыше. Тем более, кое в чём Юкино права: война унесла жизни самых лучших. А пересидевшее в городах отребье, которое сейчас выползло на свет, жалеть не стоит. — Проблемы-то серьёзные? — на всякий случай интересуется Ситиродзи у Акико. Та раздражённо пожимает плечами: — Постарайся решить всё... по возможности, мирно. — Ага. Поднос давайте. Наученные горьким опытом, поварята спешно сваливают на поднос не пригодившиеся остатки пищи — всё равно собранное живописно расположится на причёске и одежде жертвы. Запах специй забивает нос, отчаянно хочется чихнуть, но Ситиродзи терпит. Расчихается потом, возле клиента. — Готово, — поваренок быстро отступает от горы плошек, башней построенных на подносе. Слышно, как сдавленно хихикает служанка, как жужжит и бьётся у окна муха, как шипит на углях мясо. В остальном же кухня замирает, готовясь к представлению. Подхватить замысловато уставленный едой поднос легко. Ситиродзи танцующей походкой устремляется к выходу, улыбаясь во весь рот. Отыгрывать идиота ещё не стало привычным занятием — всё-таки проблемы в публичном доме не каждый решится создать — но Ситиродзи вовсю старается. Кто-то из старых клиентов «Светлячка», заметив его, тихонько охает и пересаживается за дальний столик. Уходить, впрочем, не торопится: ещё чего, пропустить такую забаву! Самурай, отирающийся возле третьего столика, откровенно пьян. Его, в отличие от Ситиродзи, качает нешутейно. Жаль, упрямства мерзавцу не занимать, и хотя он не в состоянии выхватить катану, но столик вот-вот перевернёт. Толстый купец с щеками, которые, наверно, видать и со спины, напуган, однако уйти не может — выход перегородили дружки набравшегося паскудника. Молоденькая супруга купца, хорошенькая девочка с большими глазами, тоже не слишком рада приставаниям, однако и не особо протестует: то ли от страха, то ли муж давно опостылел, и даже пьяная свинья кажется более привлекательной... Время начинать представление. Пошатываясь, словно изнемогая под весом подноса, Ситиродзи приближается к громкоголосому пьянчуге. Теперь словно случайно задеть бедром спинку стула... запутаться в ногах... наклониться вперёд... — Ой, простите, господин! Как же так, ох, да как же так! — Ах ты, скотина! — Пожалуйста, пожалуйста, извините меня, господин! Сейчас вытру, вот салфеточка... Протянув руку к салфетке, Ситиродзи локтём чувствительно заезжает самураю в челюсть. Со всех сторон раздаётся громкий хохот. Даже дружки бедолаги пускай и хмурятся, но не могут удержаться от ухмылок. — Тварь! Да я тебя! — Эй, ну я же извинился, господин! Ситиродзи отскакивает: самурай всё-таки умудрился вытащить из ножен катану. Боевой вопль у него, надо признать, громкий, хотя и невнятный. Видимо, расчёт на то, что враги оглохнут, и уж тогда можно будет развернуться вовсю. Увы, уши Ситиродзи слыхали и не такое. Обманный манёвр, совершённый под видом спасения единственной оставшейся на подносе тарелки — и самурай валится на пол, а сверху ему за шиворот льётся мисо-суп. Уже остывший, так что ничего, терпимо. Ах, какая незадача, тарелка всё-таки не удержалась на подносе и со звоном разбивается о голову незадачливого бойца. Тот как раз приподнялся, так что теперь его голова со стуком ударяется о деревянные доски пола. Красивый завершающий штрих, надо бы по этому поводу хокку сложить. — Э, ты чего? Ты чего, а? — Ну, держись! Дружки пострадавшего очнулись и рвутся в атаку, ломая всё на своём пути. Посетители разбегаются по углам, жмутся к стенам — а не уходят, не уходят, паскудники! Интересно, многие из них уже догадались, что незадачливый официант ломает комедию? Разгадывать эту загадку некогда. Ситиродзи на первый взгляд неуклюже отпрыгивает, и один из его противников на полном ходу врезается в стол. В край стола. Острый. Животом. Да-да, больно, сочувствую. А нечего брюхо разъедать на городских харчах. У тебя там пресс-то ещё остался, герой? — Господин, господин! Позвольте вам помочь? Самурай рад бы не позволить, да не выйдет — Ситиродзи очень быстр. В своём желании услужить он до того быстр, что широкий рукав его рабочего халата смахивает кувшин, стоящий на столе, и остатки вина летят прямо в физиономию бедняги. Сам кувшин врезается в лоб самурая, и некоторые из посетителей «Светлячка» уже не могут стоять — сползают по стенкам, корчась от смеха. Второй противник уже успел выхватить катану и очень воинственно ей размахивает. Ситиродзи пятится от разбушевавшегося клиента, корчит уморительнейшие рожи — да-да, он испуган, испуган до полусмерти, вон как машет руками, сваливая с подносов всё, что попало... Возле стены самурай оскальзывается на луже жира из горшочка с тушёным мясом, нога едет на капустном листе, Ситиродзи незаметно подталкивает бедолагу — и вот уже противник, крепко приложившись головой о стену, валится под стол. Его можно там и оставить: глаза двух молодых купцов очень нехорошо щурятся. Можно не сомневаться, они помогут несчастному завершить свой сегодняшний путь в какой-нибудь канаве. Отказывать клиентам в развлечении Ситиродзи не собирается, а потому возвращается к первому нападавшему. Тот уже немного пришёл в себя, достал меч, но нападать не спешит: подходит аккуратно, держа боевую стойку. Такой поворот событий Ситиродзи не устраивает. Шут не должен превращаться в бойца. Поэтому за несколько шагов до самурая приходится спотыкаться самому. Теперь упасть, не забыв издать душераздирающий вопль, и совершенно случайно пнуть противника в колено. Тот пытается нанести удар, но Ситиродзи перекатывается, обрушив ещё один столик и заставив самурая отступить. Тот растерянно обводит глазами потешающуюся толпу, сплёвывает под ноги, бурчит что-то злобное и выбегает из «Светлячка». Ситиродзи встаёт, отряхивается, бормочет извинения и, кланяясь, покидает поле боя. На кухне его встречает Юкино. Её глаза полны слёз — это от смеха. А лицо — строгое. Ну да, опять увлёкся. Если повторять такие выходки часто, заведение разорится. Ситиродзи быстро делает покаянное лицо: не то чтобы Юкино можно было провести, но приличия соблюдаются. Она деланно хмурится, берёт салфетку и вытирает Ситиродзи щёку. — Пойди переоденься. — Слушаюсь, госпожа. — Потом поговорим. Сейчас я на тебя очень зла. Ситиродзи кивает и уходит. Уже закрывая за собой дверь, он слышит, как Юкино жалуется кому-то из девиц: — У меня теперь будет болеть живот. Кухня взрывается смехом, и Ситиродзи с ухмылкой отправляется в свою комнату. Сегодня, скорее всего, посетители будут вести себя тихо. Им хватит впечатлений на один вечер. *** От Юкино по-прежнему пахнет сиренью и жасмином. К этим запахам оказалось так легко привыкнуть, что Ситиродзи не понимает, как раньше жил без них. У Юкино прохладные пальцы. Они ложатся на лоб в моменты, когда Ситиродзи снятся кошмары. Когда снится война. Запах Юкино возвращает его в реальную жизнь, туда, где жарятся на огне рисовые лепёшки, где посетители с улыбками кивают Ситиродзи или в преувеличенном испуге шарахаются от него. Туда, где в комнатах ширмы с цветами, а зарева по ночам означают фейерверки, а не разрывы снарядов. Иногда Ситиродзи кажется, что он всё это время спит. Что реальность — это горелая земля и боевые кличи, а Юкино — сладкая грёза. Тогда Ситиродзи скороговоркой молится всем тем богам, которых может припомнить в этот момент. Ему не хочется просыпаться. Постепенно сны о войне приходят всё реже. И лишь Камбэй помнится остро, отчётливо, словно они расстались только вчера. Непослушная грива волос, внимательные, чуть прищуренные глаза, беспощадность в бою и забота о подчинённых... Когда Ситиродзи снится Камбэй, остаток ночи проходит в поглощении сакэ и созерцании бегущей воды. Юкино не трогает любимого в такие минуты. Подносит иногда закуску — и возвращается к себе. Может, плачет там. Ситиродзи не знает, а женщина молчит. — Ты уйдёшь, — говорит Юкино однажды. — Он вернётся — и ты покинешь меня. У Юкино слишком старые глаза. Они видели многое и не умеют глядеть в сторону, если им открывается правда. — Я хотел бы, чтобы ты оказалась неправа, — подумав, отвечает Ситиродзи. — Ты самурай, — кивает Юкино. Словно эта фраза всё объясняет. Впрочем, так оно и есть. Ситиродзи зарывается лицом в пушистые волосы своей женщины. Вдыхает аромат сирени и жасмина. — Я постараюсь вернуться... если смогу. Я хочу к тебе возвращаться. И лишь сказав это, он решается поглядеть Юкино в глаза. К его удивлению, на лице женщины улыбка. Пусть грустная, но всё же... — Это больше, чем то, на что я надеялась. Они долго молчат. А затем встают и идут заниматься ежедневными обязанностями. Через несколько дней Камбэй появляется в «Светлячке». Он пахнет так, как может пахнуть только он — немного порохом, немного сталью, немного старой одеждой: за время странствий командир изрядно поизносился. У него странные спутники и странная цель в жизни. В общем, это Камбэй. Не изменился ни на волос. Ситиродзи готов кричать в голос от счастья. Его останавливает лишь воинская дисциплина, возродившаяся в душе при одном взгляде на напарника. Юкино молчит. Это молчание пахнет осыпающейся сиренью и вянущим жасмином. Пахнет приближающейся бедой. Но Юкино не скажет ни слова. Она слишком много знает, чтобы противиться судьбе. — Я всё пойму, — говорит Камбэй, когда они с Ситиродзи остаются вдвоём. — Пойму, если ты решишь остаться. Ситиродзи ухмыляется так, как, наверное, могла бы усмехнуться Юкино. Камбэй ничего не понимает. Чтобы это понять, нужно прожить с любимой женщиной несколько лет, врасти в дом, ставший родным, завести друзей, ничего не смыслящих в воинском искусстве... Но непонимание Камбэя не имеет ровным счётом никакого значения. Решение уже принято. — Я твоя верная жена. Я иду с тобой. Утром Юкино наигранно весёло кричит вслед уплывающей лодке: — Без подарков не возвращайся! Она умеет владеть собой. Её голос звучит абсолютно естественно. Ситиродзи не может не ответить тем же, он слишком уважает Юкино. Полузабытые запахи бьют в ноздри. Отчаянно не хватает ноток сирени и жасмина. Он вернётся. Если не получится найти хорошего подарка — сорвёт и принесёт цветок. Юкино должно понравиться.