"На следующий день"

Пролог. Усадьба Дудукина, поздний вечер, сад, горящие фонари, гости разъезжаются. Кручинина, Незнамов, Дудукин. Кручинина и Незнамов стоят, обнявшись. К ним подходит Дудукин. - Елена Ивановна, голубушка! Незнамов! - Нил Стратоныч, - перебивает Кручинина, - фамилия моего сына Отрадин. - Тем лучше. Я вас обоих прошу, останьтесь здесь и будьте моими гостями. - Что вы, Нил Стратоныч, это неудобно! - Да ведь в гостинице вам ни минуты покоя не дадут, сбегутся смотреть, как на диковину. Эта история сейчас же облетит весь город, а нравы у нас дикие, понятия о деликатности и уважении к чувствам ближнего хуже, чем у ирокезов! - Что такое здешние нравы, я очень хорошо помню. И все-таки это неудобно, мы вас стесним. - Ничуть вы меня не стесните, и я уж не в тех летах, чтобы компрометировать. Да и мыслимо ли вам сейчас расставаться? Мать и сын растерянно переглядываются. Похоже, мысль о расставании, даже на одну ночь, вообще не приходила им в голову. - Экий вы искуситель, право, - улыбается Кручинина. - Я и шантажист, если без этого никак обойтись нельзя. – Дудукин становится на колени перед Кручининой. – Сударыня, я перед вами виноват, эти мерзавцы составили целый комплот против вас, а я, старый дурак, проворонил. Если вы откажетесь быть моей гостьей, я буду знать, что потерял счастие быть вашим другом. - Нил Стратоныч, бросьте эти глупости, встаньте сейчас же!.. Вы сами знаете, что я ваш друг навсегда, - серьезно говорит Кручинина. – Хорошо, будь по-вашему, мы остаемся. *** Утро. Столовая в доме Дудукина. За столом сидят Кручинина и Дудукин, пьют кофе, беседуют. Дудукин смотрит на гостью, по-бабьи подперев щеку рукой. На стене за спиной Кручининой – портрет николаевского гусара на боевом коне, с саблей наголо. В гусаре можно признать хозяина дома, каким он был лет тридцать назад, во время Крымской войны. - Что-то вы рано встали, голубушка. - Да я и не ложилась почти, до трех часов с Гришей проговорили. - Ну так и выспались бы как следует. - Недосуг, нужно встретиться с антрепренером насчет Гриши, он увольняется и уезжает со мной. Потом репетиция, а вечером спектакль. - Да как же вы на сцену-то выйдете с этими подлецами? - А то я подлецов не видала! - Такую гнусную интригу нечасто встретишь. - Интриги, Нил Стратоныч, были, есть и будут. Возможность поиграть чьим-то добрым именем дает некоторым людям иллюзию власти над другими. Власти, которой в действительности они лишены, будучи зависимыми и перенося множество унижений. По лестнице спускается Незнамов. Он выбрит, тщательно одет и причесан, никаких следов вчерашней попойки, но глаза красные – видимо, плохо спал, боясь проснуться и увидеть, что вчерашний вечер ему померещился. Как в детстве, когда он видел мать во сне, просыпался в слезах и слышал аромат её духов, чувствовал на щеке тепло поцелуя, только не мог вспомнить лица. Увидев беседующих Кручинину и Дудукина, останавливается, прислушиваясь. - Елена Ивановна, вам удалось выяснить, как всё это произошло? Кто и зачем отдал вашего сына в приемыши, кто и зачем известил вас о его мнимой смерти? - Удалось… Это сделал его отец. Он решил спрятать все концы в воду, боясь скандала. - Он имел глупость опасаться, что вы станете его преследовать? - Он полагал, что я совершенно одинока, и страшно перепугался, когда в город приехала моя бабушка. Она была настоящая старая барыня николаевской эпохи, такая, знаете, львица. Она бы стерла его в порошок. - Вы видали его после того? - Я и вчера его видела. У него хватило бесстыдства пытаться подкупить меня, а потом и угрожать, чтобы я прекратила поиски сына. - Что же он за человек? - У него мелкая душа, - задумчиво отвечает Кручинина. – Знаете, как эта кофейная чашка - величиной с наперсток. Туда не помещается глубокая длительная привязанность. - Вы его простили? – тихо спрашивает Дудукин. - Нет. – Слово падает, точно тяжелый камень. На миг Кручинина делается похожей на ту молоденькую барышню, указавшую любовнику на дверь жестом разгневанной королевы. - До тех пор, пока я не знала об этом чудовищном злодеянии, я думала, что не способна ненавидеть, - продолжает Кручинина. – Оказывается, я это умею. Я не нахожу в себе душевных сил простить этого человека, но мстить ему не желаю. Я предаю его правому суду Божьему. - Каковы же ваши планы теперь? – заботливо спрашивает хозяин дома. - Придется задержаться здесь, чтобы выправить документы Грише. Сведения об его рождении и крещении должны храниться в здешнем архиве, но, сколько я знаю, такие дела быстро не делаются… - А вы поговорите с губернатором об этом предмете. Он большой поклонник вашего таланта и будет рад оказать услугу вам лично. Или позвольте, я сам с ним поговорю? Мы с ним старые товарищи, когда-то служили вместе. - Да что вы, право! Мы и так уж бессовестно злоупотребили вашей добротой. - Злоупотребили, да не вы, - неожиданно жестко отвечает Дудукин, и пышные нафабренные усы гусара на портрете грозно встают дыбом. *** Кручинина, Незнамов, Дудукин. - Нил Стратоныч, нам пора на репетицию. Можно воспользоваться вашей коляской? - Сейчас велю закладывать. Да и сам с вами поеду, буду празднолюбопытствующих от вас отгонять. Кручинина уходит наверх одеваться. Незнамов тоже собирается уйти, но Дудукин его удерживает. - Я вчера прижал этих мерзавцев хорошенько, они во всем сознались. Нина Павловна затеяла эту интригу, чтобы убить двух зайцев – избавиться от вас и насолить Елене Ивановне. - За что? - Зависть, молодой человек. Ваша матушка знаменита, всеми уважаема, богата и независима, может, если захочет, хоть завтра оставить сцену. А что такое Нина Павловна? - Дрянь, - убежденно отвечает Незнамов. - То же самое ей сегодня сказал антрепренер. И такую пощечину влепил, что хоть гримируйся, хоть нет. Да пощечина-то еще полбеды, ведь он её увольнять собирается. - И отлично сделает. Пусть в содержанки идет, - зло говорит Незнамов. – Самое её ремесло. *** Театральная уборная. Трюмо, кресло перед ним, другое кресло для посетителей, ширма. Повсюду вазы с цветами. Кручинина сидит перед зеркалом. На ней тяжелое платье-роба, какие носили знатные дамы в семнадцатом веке. Высокая прическа, прямой столб шеи, тяжелые висячие серьги. В зеркале отражается холодное, отрешенное лицо королевы. Дверь приоткрывается, на пороге Незнамов. Он с трепетным обожанием смотрит на мать. Кручинина замечает его отражение в зеркале и улыбается прежде, чем оборачивается. Надменное чужое лицо мгновенно исчезает, она уже не в образе. - Я помешал? - судя по всему, он просто хотел убедиться, что мать за то время, что он её не видел, никуда не исчезла. Не растаяла в воздухе. Никто не знает, как холодно и одиноко жить, когда ты ничей. Как хочется кому-то принадлежать. Быть чьим-то. - Иди сюда, я тебе воротник поправлю, - отвечает Кручинина. Незнамов входит. Он тоже одет в костюм кавалера по моде семнадцатого века, который ему идет. Кручинина тщательно расправляет его отложной кружевной воротник. На лице изумленное выражение: когда же её маленький мальчик успел вымахать в гвардейского правофлангового? И ему трудно поверить, что эта неправдоподобно прекрасная, как жасмин посреди лопуха и крапивы, женщина – его мать. - Гриша, скажи Миловзорову, чтобы он поменьше завывал в пятом акте. А то он так воет, что меня разбирает смех. Незнамов фыркает. - Сама и скажи. Тебя-то он скорее послушает. - Да ведь ему обидно будет услышать это от меня, а ты – другое дело, с тобой он давно знаком. Незнамов целует руку матери и идет к двери. - Гриша! - Да, мама? – юноша с готовностью оборачивается. - Гнев, сынок, – это очень дорогое чувство. Его не разменивают и не тратят на ничтожных людей. *** Уборная Миловзорова. Зеркало, пара стульев, продранные обои, наполовину прикрытые афишами. Миловзоров одевается. Прежде чем надеть камзол, тщательно проверяет, не связал ли кто-нибудь, намочив, рукава и нет ли в карманах какой-нибудь гадости. Обнаруживает прореху и грустно разглядывает её, растянув камзол в руках. Входит Незнамов. Миловзоров пятится. - Бить будешь? - Тебя не бить, а убить нужно, чтобы одной сволочью меньше стало. Не трясись, не трону я тебя, герой-любовник. Одно спросить хочу – почему ты такая дрянь? - Мамочка, это всё Нина, а я не хотел, ей-Богу, не хотел! Она меня заставила, что же я мог?.. Ведь у нее связи, она, коли невзлюбит кого, всенепременно из труппы выживет. Вот тебя чуть не выжила, да только против Кручининой у неё труба пониже и дым пожи… ып! - Поговори у меня! – строго отвечает Незнамов, встряхивая Миловзорова за шиворот, как борзая пойманного зайчика. – Я за себя не в обиде, я знаю, что вы до меня не охотники. Но мать? Её-то за что? - Скажу, а ты драться полезешь? - Нет. - Мог бы и сам догадаться. Первое – публика на Кручининой прямо помешалась, а Нина за цветы да аплодисменты душу продаст, завидно ей. Второе – Нину здешние господа за камелию держат, да она, сам знаешь, такая и есть, а Кручинина – благородная дама, дворянка, образованная, и всё при ней. А третье и главное – Нил-то тоже на старости лет с ума сбрел, так и стелется ковриком перед Кручининой, прежних протеже позабыл! А Нина привыкла, что он со всеми своими деньгами у неё вот где! (показывает сжатый кулак) Ну? Понял, мамочка? - И что из того? – недоумевает Незнамов. – Матери же только два спектакля сыграть оставалось. Уехала бы она, и стало бы всё как раньше. - Ну, знаешь, мамочка, не тебе жаловаться! Именно что уехала бы, а ты бы остался. Ненадолго, до первой драки в трактире или еще где. - Это, брат, не твоя заслуга. – Незнамов угрюмо качает головой. – Да знаешь ли ты, Петька, что, кабы не медальон, я бы теперь в другом театре обретался, в анатомическом? - Шутишь! - Это вы с… - Незнамов делает жест, означающий нечто воздушное и одновременно противное, - шутники. Комики. - Что ты, что ты, Бог с тобой! – пугается Миловзоров. – Да всё бы разъяснилось тотчас же! Дудукин бы вступился, он всё знал, Кручинина сама ему рассказала. А уж он нам с Ниной по секрету шепнул, чтобы не сболтнули чего лишнего, не расстраивали её. Незнамов молчит. - Мамочка, я же не думал, - с искренним огорчением говорит Миловзоров. – Разве я душегуб какой-нибудь. Извини. - Ладно… - после длительной паузы отвечает Незнамов. – Сделай милость, вопи сегодня в пятом акте потише. (Выходит) Врывается Коринкина. На её скуле лиловеет припудренный, но хорошо заметный синяк. - Чего он хотел от тебя? – набрасывается она на Миловзорова. - Не догадываетесь? Спрашивал, зачем мы с вами эту подлость сделали. - Вот это мило! – Коринкина истерически хохочет. – В чем же подлость? Как бы то ни было, пригулка-то наша святоша родила! И достаточно один раз посмотреть на сынка, чтобы понять, какова скромница была мамаша в молодости! Яблочко от яблони… (всхлипывает) Зачем, зачем! А зачем он, дурак, поверил? И Коринкина принимается самозабвенно рыдать, как несправедливо наказанная четырехлетка. Она в отчаянии: Дудукин-то придрался к вчерашнему скандалу и дал ей отставку. Спасибо, что дареные наряды и побрякушки не отобрал – не так воспитан, барин, не «его степенство» какое-нибудь, хотя сейчас Нина Павловна и степенству была бы рада. Пожилой волокита, конечно, не внушал ей нежных чувств, но как теперь жить без его денег, его подарков, его экипажа?! Этот экипаж, запряженный прекрасным орловским рысаком, вороным в муаровых яблоках, доставил сегодня в театр Кручинину с её пригулком. Это по-французски «бастард» звучит благородно и загадочно, а по-русски – пригулок и есть. И ведь самое обидное, что стоит Кручининой бровью повести, и всё это будет её: и конь с коляской на новеньких рессорах, и поместье, и денежки. Мелькнула мысль пробраться к сопернице в уборную и налить ей клея в туфли или насыпать в пудреницу крепчайшего нюхательного табаку, но за это, пожалуй, можно дождаться еще одного бланша – от бывшего покровителя. Коринкина хорошо помнила полный отвращения взгляд Дудукина и его жесткое, неузнаваемое лицо. *** Вечер. Только что закончился спектакль. Зрители бурно аплодируют, слышны восторженные возгласы. Дудукин, скрытый кулисой, смотрит на сцену, где бравый молодой офицер – адъютант губернатора – козыряя, вручает Кручининой роскошный букет. Какая ирония судьбы – полюбить прекрасную женщину на склоне лет. Но ведь душа-то не спрашивает, ни когда ей любить, ни сколько лет бренному телу - она бессмертна и вечно молода. Кручинина об руку с Незнамовым проходит за кулисы, в руках у неё цветы. Дудукин неожиданно замечает, что мать и сын похожи. Они как королева и принц. Следом идут другие актеры. Коринкина шмыгает красным распухшим носом. Со сцены она весь спектакль стреляла глазами, высматривая богатых господ: синяк на таком расстоянии незаметен, а нового покровителя искать надо безотлагательно, - но никто не клюнул, ни одного букета с амурной записочкой не поднесли. Кручинина останавливается, сильно прижав локоть сына, смотрит на Коринкину и вдруг отдает ей букет. Та машинально берет и стоит с оглушенным видом. Толпа обтекает её. Все в недоумении, но в конце концов у знаменитостей свои причуды. И только Дудукин, прячущийся в кулисах, понимает, почему она так поступила. Потому, что любовь и доброта струятся от неё, как сияние, как аромат от цветка. И еще потому, что сильная. Цветок-то цветок, но на стальном стебле. Великодушие – добродетель сильного человека. *** Перрон. Кручинина и Незнамов уезжают, их провожают артисты и местный бомонд. Незнамов, одетый с иголочки и такой очаровательный, что актрисы переглядываются с выражением «И куда мы смотрели??», прощается с товарищами. Те источают патоку и мед, только и слышно: «Господин Отрадин, не забывайте старых друзей!», «Мы будем скучать без вас!», «Пишите!» Молодой человек сдержанно отвечает, раскланивается и подходит к Шмаге. Они о чем-то беседуют, затем обнимаются, при этом Незнамов незаметно опускает Шмаге в карман пальто несколько купюр. Дудукин смотрит на Кручинину, и ему хочется плакать от того, как она прекрасна. Её красота сверкает так, что больно глазам. - Елена Ивановна, выходите за меня замуж. - (поражена) Нил Стратоныч, разве я дала вам повод? - Я понимаю, вы не можете меня любить, я стар, а вы еще молоды… - Я не молода, но любить вас не могу. Извините. (пожимает плечами) - Да ведь в мои годы хочется уж не внушать любовь, а заботиться о тех, кто дорог. Разумеется, это смешно – пожилой бонвиван, набивающийся в рыцари к прекрасной даме. Но что ж делать, если вы пробуждаете рыцарские чувства даже в пожилых бонвиванах? - Нил Стратоныч, поверьте, если бы я имела намерение вступить в брак, я бы не искала другого спутника жизни. Доброта – главное качество, необходимое в супружестве. Но я привыкла быть себе хозяйкой, мне нравится быть независимой. - Елена Ивановна, я не намерен просить вас оставить сцену, сохрани меня Бог от такого кощунства! А с Григорием мы поладим, не сомневайтесь. Он и раньше был со мной учтивее, чем с прочими, а теперь и вовсе подобрел. И правда, подобрел. Оказалось, что вся его злость – это перебродившая любовь. Уксусное брожение любви, которую некому было отдать. - Нил Стратоныч, каждому человеку Богом отпущена известная мера любви, и я свою уже потратила. Когда-то я мечтала о замужестве, думала, что у меня будет не меньше троих детей. Но это было давно. Не сердитесь. - Да Бог с вами, сударыня. Не всё, что любишь, можно схватить и удержать. - У меня еще просьба к вам, - быстро говорит Кручинина. – Этот чудак, Шмага, – я оставила антрепренеру денег на случай, если ему нечем будет платить за квартиру или еще что. Но он, кажется, спивается. Не могли бы вы известить меня, если ему срочно понадобится помощь? Лучше всего телеграммой, письмо может не застать меня. - Не беспокойтесь, - серьезно отвечает Дудукин. – (помолчав) А вы не сочтете меня назойливым, если я иногда без особой надобности вам буду писать? - Ну что вы, я буду очень рада. Спасибо вам за все. Вы такой хороший! Возвращается Незнамов. В ту же минуту Кручинина замечает в толпе провожающих подъехавшего Мурова. Её подбородок вскидывается, а брови сходятся в одну линию, придавая лицу строгое, даже суровое выражение. Она идет навстречу Мурову – прямая, как копье. Дудукин и Незнамов переглядываются. - Какая удивительная женщина ваша матушка, - говорит Дудукин. - Берегите её, как святыню. Незнамов кивает. Дудукин смотрит на него с легкой завистью: этот юноша имеет право заботиться о ней, защищать её, а ему этого счастья не дано. Хотя в какой защите нуждается дама, которую не сломило ни предательство, ни одиночество, ни актерские шутки вроде прибитых гвоздями туфель – непонятно… Если человек не просто стал старше, а дорос душой до своих лет, его любовь обретает новое качество. В ней становится меньше инстинкта собственника и больше благодарности и доброты. *** Поезд трогается. Дудукину подводят оседланного коня и подают букет кремовых роз. Он вскакивает в седло, не жалея щегольского костюма, и, к изумлению окружающих, рысью едет по перрону. Поезд набирает скорость. Конь уже летит галопом, как в атаку под Балаклавой. Ветер сдувает с всадника цилиндр. Поравнявшись с вагоном, Дудукин привстает в стременах и подает букет прямо в окно Кручининой. - Мама, а что, собственно, происходит? – спрашивает Незнамов. – Я что-то пропустил? - Нил Стратоныч только что просил моей руки. - Что?! (возмущенно) Да он же старый! (осознав услышанное, с беспокойством) И что же ты? …Григорий сотни раз видел в мечтах встречу с матерью. Ему казалось – они сразу узнают друг друга, обнимутся и заплачут. И больше никогда не расстанутся. А что же дальше? Об этом он не задумывался, потому что, стоило начать думать, как становилось ясно: прижитых вне брака детей сбывают с рук отнюдь не для того, чтобы впоследствии заключить их с любовью в объятия. Так что плакать, скорее всего, придется ему одному, а его мать будет вести себя как леди Микелсфилд, растрогать которую Ричарду Сэведжу удалось, лишь скончавшись в долговой тюрьме. Определенно не тот вариант семейной идиллии, к которому нужно стремиться. Однако ведь был же медальон… Может быть, тогда обстоятельства не позволяли матери воспитывать незаконнорожденного сына, но могли же они, эти обстоятельства, с тех пор измениться?.. И была лютая, звериная тоска по родительской ласке, непонятная никому, кроме таких же сирот… Когда лежащая в обмороке женщина шевельнулась и открыла глаза, на юношу разом обрушились жгучий стыд, надежда и страх. У него просто подкосились ноги от страха, что мать, повидавшая его сегодня во всей красе, отвернется от такого чада с презрением. Тут не обнимать и плакать, впору вскочить и убежать! Сейчас этот страх окончательной, непоправимой потери нахлынул на него снова. Но лишь на мгновение – Григорий больше не боялся оказаться ненужным. Он учился любить и доверять. - Так что же ты? – переспрашивает он почти весело. Кручинина задумчиво улыбается. - Поживем - увидим.