Кошмар

Мастер всегда думал, что он на шаг впереди. Что ему ведомы мысли и чувства Доктора, в которых было так мало места для него самого. И он был готов мстить за это всей Вселенной снова и снова, завоевывая, уничтожая, подчиняя — лишь бы его стало чуть больше. А Доктор предпочитал делать вид, что не замечает этого. Такая маленькая игра, без конца и начала, в которую они играли не одно столетие, в которой Доктор неизменно выигрывал, так и не научившись распознавать поддавки. Доктор проснулся посреди ночи от кошмара. Холодный пот неприятно пропитал кожу, светлые волосы потемнели и прилипли ко лбу, а сердца колотились в ускоренном ритме. В дверь постучали. — Доктор? — голос Пери звучал неуверенно. — Доктор, ты в порядке? Ты кричал. — А... эм... все в порядке, Пери. Просто кошмар. Иди спать. Он потер рукой заднюю сторону шеи, разминая, надеясь, что его голос звучит непринужденно. Пери еще некоторое время постояла за дверью, неуверенно переминаясь, после чего ее шаги стихли в коридоре. Он позволил Мастеру сгореть. В памяти снова всплыл образ старого друга, вглядывающегося в его лицо, вопрошающего, протягивающего к нему руки, объятого древним пламенем Сарна. Сколько раз до этого они подвергали друг друга опасности, сколько раз пытались друг друга убить — в шутку или всерьез, но никогда еще Доктор не чувствовал столь ярко, столь близко, что эта смерть — действительно возможна. — Доктор, помоги мне! Я дам тебе все что угодно! А что Доктор? Он стоял и смотрел. — Неужели ты не проявишь милосердия к своему собственному... Он сделал шаг вперед и неизмеримо больше шагов назад. Он просто ушел. Доктор закрыл руками лицо. Образ Мастера, горящего ярче, чем факел, казалось, навеки выжжен на сетчатке этих глаз. Он считал, что поступил правильно. Доктор ведь всегда поступал правильно. Но разве же он никогда не ошибался? Эта мысль, возникавшая время от времени, не давала ему покоя. Он всегда отбрасывал, отметал ее, понимая, что сожалениями ничего не исправить. Нужно было двигаться дальше, продолжать свой бег по Вселенной, не оглядываться назад, подниматься, когда оступаешься, встречать новые лица, видеть новые миры, познавать все, что только можно познать, отдавая себя этому бегу без остатка. Повелитель Времени ослабил ворот пижамы и откинулся назад. Конечно, Мастер всегда выбирался. Он был поистине неубиваем, неистребим, как тень следуя за ним куда бы он ни направился. Но будет ли это так на этот раз? Как Доктор мог быть в этом уверен? Когда-то давно, когда они были детьми, смеялись, учились в Академии, всегда были вместе, он думал, что так будет продолжаться вечно. Но потом стало ясно, насколько по-разному они смотрят на Вселенную. Кошей был полон тьмы, в которую он пытался утянуть и Тету, сколько бы тот ни сопротивлялся. В конце концов Доктор отверг их дружбу и убежал, чтобы больше никогда не делать этот выбор между лучшим другом и тем, что правильно. Однако у Мастера было другое мнение. И вот к чему это привело. Доктор понимал, что рано или поздно они все равно должны были встретиться. Вселенная была слишком мала для них двоих, если они были не вместе. Мастер хотел, чтобы они были вместе. Доктор отвергал любую подобную возможность. Он гнал Мастера от себя, расстраивал его планы, изо всех сил стараясь не показывать, сколько затаенной боли ему это приносило. Миг осознания, что их двоих разделяет пропасть, разбил его сердце, побудив забыть, запереть глубоко в памяти все светлое, что связывало их раньше. Потому что невозможность вернуть все назад скребла когтями по стеклу, сводя с ума и ввергая в отчаяние, которое он не хотел испытывать. Но его все еще преследовали кошмары. Их маленькие сражения, приносившие Доктору удовольствие, в котором было тяжело признаться, говорили лучше слов о том, что он нуждался в своем друге. Как бы он ни отрицал, куда бы ни бежал и скольких спутников бы ни взял на борт ТАРДИС — ничто не могло заменить ему Мастера. Было ли кошмаром позволить ему умереть или кошмаром было не дать ему умереть? Повелитель Времени шумно выдохнул и снова закрыл руками лицо. Потеряв Кошея давным-давно, Доктор думал, что он утешился в тех, кто был рядом, и кто тоже неизменно покидал его рано или поздно. В стремлении всегда быть правильным и считать себя правым, он отрицал все, что могло нарушить эту картину мира. Даже если это значило не проявить милосердия к собственному сердцу. Даже если это значило разбить каждое из них снова.