Столько всего надо делать одновременно

Поздним вечером в таверне очень людно и оживлённо. Не настолько шумно, как бывало в самый разгар событий, но всё равно громко, слишком громко. Громко не от просьб отчаянно нуждающихся в помощи: от них было некомфортно, но тут он мог помочь, смягчить и приглушить людскую боль. Нет, сейчас громко от раскатистого смеха Железного Быка, немного заглушённого стуком кружек по столу и плеском пива, от радостных воплей Сэры, радующейся своим же проделкам, от довольных смешков выигрывающей Жозефины. Они снова играют в «порочную добродетель», и Коул хочет присоединиться к ним, но когда таверна полна народу, там становится слишком громко. Это режет ему слух и царапает мозг. Люди могут быть спокойными внутри, но сегодня они все громкие, изнутри и снаружи, и он не может просто закрыть уши руками, чтобы ничего не слышать. Поэтому он исчезает. Он уверен, что его и так не особо замечали. Он неторопливо идёт по крепостной стене и останавливается в своём любимом месте. Это верхняя площадка отремонтированной Инквизитором башни, отсюда он может видеть сад, куда люди приходят в поисках утешения: многим этот уголок напоминает о доме. Ему тоже там нравится. Обычно там тихо, и у людей маленькая боль, которая часто заглушается той, что больше и сильнее. Он видит внизу почти весь сад, кроме самого дальнего уголка, где расположились купцы и конюшни; если он обернётся, то увидит бескрайние заснеженные просторы. Ему виден даже балкон комнаты Инквизитора: она стоит там и смотрит куда-то вдаль, облокотившись о перила. Она часто так делает в последнее время; днём она будто второе солнце, щедро льёт на всех яркие лучи надежды, ночью же похожа на самую яркую звезду, маяк сладостно-горькой печали. — Тебе следовало быть в таверне, вместе с остальными, — теперь он сидит на перилах её балкона, в нескольких футах от неё самой, и осторожно раскачивается вперёд-назад. Инквизитор лишь слегка вздрагивает — уже привыкла к его неожиданным появлениям, даже рада им. Она вздыхает, слезает с перил и поворачивается так, чтобы опереться на них спиной. — Я сегодня действительно не в настроении общаться с кем-либо. — Тебе нравится музыка, песни и пение, бренчание музыканта, перебирающего струны. Сердце поёт в такт музыке. Она тихо смеётся: — Да, но сегодня я хочу танцевать и не хочу, чтобы надо мной смеялись. Коул склоняет голову набок и смотрит на неё в замешательстве: — Почему они должны смеяться? Ты хорошо танцуешь. — Только те танцы, которым научила меня Жози перед балом. Но эти фигуры не совсем подходят для плясок в таверне. А ещё для них нужен партнёр. — Она морщит нос и высовывает язык. — Кроме этого… ты вообще видел, как я пыталась танцевать? Ты мог что угодно слышать об эльфах, но у меня это не получается само собой. Он опускает голову и продолжает раскачиваться на перилах. — Пьяные танцы, заплетающиеся ноги. Смех вспыхивает и ранит тебя, румянец полыхает, когда ты останавливаешься и садишься. Чувствуешь себя глупо, неуверенно; это полный провал. «Они не должны знать, что меня ранит их смех», — думаешь ты, глотая смущение вместе с горьким пивом. Улыбаешься, смеёшься, винишь во всём выпивку… — Коул… — Я потанцую с тобой, — решительность в его голосе застаёт её врасплох. Он соскальзывает с перил, переминается с ноги на ногу, теребит потрёпанный край рукава. — Я не очень хорошо умею, но я постараюсь. — Ладно… — она не ожидала его приглашения, но рада ему. — Я могу показать тебе один из танцев, которому научила меня Жози. Она отходит назад, в пространство комнаты, и жестом приглашает его следовать за ней. Ночная прохлада отступает перед потрескивающим в камине огнём. На краю стола, заваленного отчётами и прочими бумагами, стоит открытая бутылка вина; забытое перо торчит из покинутой чернильницы. — Итак… Встань ко мне лицом. Он встаёт в метре от неё. Инквизитор делает шаг вперёд, чтобы сократить расстояние между ними, вторгается в его личное пространство — и натыкается на препятствие в виде края его шляпы. — Ваша шляпа, месье, — смех пронизывает её наигранный орлесианский акцент. Он снимает шляпу и протягивает её Инквизитору. Она чопорно идёт с ней в лучших традициях напыщенных придворных дам в необъятных дурацких юбках. Когда шляпа аккуратно пристроена в изножье кровати, Инквизитор поворачивается, делает реверанс и возвращается к нему. Улыбается, широко и искренне — так, как не улыбалась давно. Она размещает его руки: одна на её талии, другая — сжимает её ладонь. Несмотря на внешнюю миниатюрность и изящество, у неё сильные, крепкие руки. Пока они движутся под её руководством в медленном темпе, шаги кажутся простыми. Несмотря на всё проворство в бою, остальное вызывает у него затруднение: он спотыкается о булыжники и путается в собственных шнурках. Намного проще перемещаться быстро и помогать так, как он привык, будучи духом, но друзьям — тем самым, которые помнят, которые хотят, чтобы он был настоящим — это не нравится. Когда они в очередной раз заканчивают повторять движения, она останавливается: — Готов попробовать быстро? — Да. Наверное. Она начинает напевать мелодию и срывается с места. Теперь они движутся намного быстрее, и он пытается поспеть за ней, не отрывает глаз от её ног, двигающихся с отточенной лёгкостью, неуклюже спотыкается. Так трудно и слушать, и чувствовать, и думать, и помнить одновременно. Инквизитор отрывает руку от его плеча и подносит к подбородку, осторожно поднимает ему голову: — Смотри на меня, а не на ноги. Он так и делает, хотя и боится, что если не будет смотреть, то сделает всё ещё хуже. Как будто ему завязали глаза и бросили в самую гущу битвы — и приказали победить на одной лишь вере. Он смотрит ей в глаза. Как будто они снова в Зимнем дворце, сначала она танцевала с плохим человеком, а потом с ним. — Сильная рука на талии, уверенные шаги, он ведёт с лёгкостью. Откуда он так хорошо знает движения? Все мысли улетучиваются, когда он кружит тебя в танце и притягивает ближе. Утешение и покой после долгого и тяжкого пути через дворец. Голова покоится на его груди, слышишь, как громко и надёжно бьётся его сердце… Коул, сам того не замечая, повторяет все движения. — Коул, невежливо читать чужие мысли во время танца, — шутливо упрекает Инквизитор и продолжает напевать мелодию. Он снова сосредоточен на настоящем и снова спотыкается. — Извини, — он не уверен, продолжают ли они танцевать до сих пор, и снова смотрит вниз, на ноги. — Коул… — её голос звучит беспечно, но в нём чувствуется предупреждение. Да, точно, он не должен смотреть на ноги. Он наступает ей на ноги; ступни прикрыты тканью, но пальцы голые. Он видит, как она морщится; это, наверное, больно… >«Бывало и хуже», — бежишь по лесу, легко и быстро, следом за кем-то. Путь знаком, но преодолеваешь его быстрее, чем обычно. Спешишь сказать, что приближаются охотники… «Осторожно, вода!», — кричит он в ответ, но ты едва его слышишь. Первый шаг разбрызгивает воду, на втором нога скользит на камне, рассекая кожу… — Коул. Он разочарованно вздыхает и отстраняется от неё. — Это слишком сложно. Столько всего надо делать одновременно! Он отворачивается готовый исчезнуть и оказаться снова в башне или, может быть, в таверне. Она легко касается его руки, уговаривая вернуться. — Всё в порядке. У тебя прекрасно получалось, когда мы тренировались, так что… — её руки возвращаются в прежнюю позицию, — давай попробуем ещё раз.