Заманчивое предложение

Зуб все-таки разболелся. Сначала тихонечко ныл, не особо напрягая. Потом стал давать о себе знать чуточку сильнее, но на работе я не обращал на него внимания, занятый проектом, а перед сном глушил боль таблеткой нурофена. Так все и тянулось до пятницы, когда стало окончательно ясно, что пора сдаваться стоматологам, благо что коммерческие клиники работают и по выходным. В районную бы не пошел и под страхом смертной казни, слишком живы воспоминания о криворукой бабище, не признававшей всяких извращений в виде анестезии. Записывался можно сказать не глядя – все равно не знал ни одного специалиста. На работе проблему не обсуждал, в запарке сдачи проекта было не до посторонних разговоров, друзьями помимо коллектива я так и не обзавелся, хоть и прожил в городе уже без малого три года. Так что когда приятный женский голос сообщил мне время посещения и номер кабинета, то фамилией специалиста я не поинтересовался. Надеялся только, что это не знакомая по посещениям городской поликлиники докторша, решившая подработать на досуге. И только у дверей кабинета на втором этаже, ожидая вызова и разглядывая табличку на двери, понял, что был неправ – фамилия доверия не внушала. С ходу я затруднился определить национальность ее владельца. Странный корень с привычным суффиксом «–ев» сочетался плохо, как и имя «Рауль» с отчеством «Изотович». Пока я малодушно размышлял, не слинять ли и не поискать ли другого врача – потому что на слуху было громкое дело о поддельных дипломах неких шустрых восточных парней, – как медсестра любезно пригласила пройти. Бежать было поздно, и я, затолкав сомнения поглубже, вошел в кабинет. – Присаживайтесь в кресло, сейчас доктор подойдет. – Медсестра подождала, пока я устроюсь, закрепила у меня на груди зеленую салфетку. Налила зеленоватой жидкости в пластиковый стаканчик, поставила рядом. Ее неспешные и уверенные действия успокаивали, но руки я все равно спрятал за спину, чтобы не видно было как они дрожат. Стыдно взрослому мужику так реагировать, но поделать с этим ничего не мог – подспудно ожидал боли и неприятных процедур. – Здравствуйте, – доктор появился неслышно из двери за моей спиной, – рассказывайте, что вас беспокоит. – Здравствуйте, – обреченно сказал я, – вот зуб разболелся… Доктор задавал наводящие вопросы, выслушивал ответы, кивал, просил открыть рот, тыкал в зуб разными железками, а я вслушивался в акцент, проявляющийся все сильнее, и пытался определить его национальную принадлежность. Нет, на самом деле это было совсем неважно, просто помогало отвлечься. Анестезии в этом кабинете не жалели, и я действительно ничего не чувствовал. Только рот было тяжело держать открытым, но на такие мелочи обращать внимание не стоило. Порадовало и то, что рентген был здесь же – в маленькой комнатушке за дверью. Доктор говорил все тише, мне почему-то показалось, что он стеснялся своего неправильного выговора. Медсестра, тем не менее, на едва слышные команды реагировала правильно, подавая то, что нужно – наверное, сказывался опыт. От нечего делать стал разглядывать врача. Попытался определить его возраст – не преуспел. Белая медицинская шапочка была надвинута на лоб, а рот и нос закрывала повязка, оставляя в пределах видимости только глаза. Теплые карие глаза с длинными загнутыми вверх ресницами. Обычные такие глаза. От уголков глаз разбегались лучики морщинок, намекая, что их обладатель уже не мальчик. Путем хитрых вычислений я решил, что доктору должно быть лет тридцать-тридцать пять. На погрешность я дал пять лет и успокоился – больше из скудных данных извлечь при всем желании невозможно. С зубом, по-видимому, было все плохо. Доктор командовал медсестрой все более отрывисто и хмурил темные брови. Я принялся разглядывать ярко-синее небо за окном и задумчиво качающиеся под вечерним ветерком голые ветви какого-то куста. – Все, прополощите рот, – врач отложил инструменты и встал. – Не так энергично, – одернула меня медсестра, – у вас временная пломба, и вы ее сейчас всю выплюнете. Я нащупал языком мягкий бугорок пломбы, во рту снова образовался тот специфический привкус, который ни с чем не спутать. – Часа через два затвердеет, – успокоила меня медсестра, – подойдите к доктору, он вам про дальнейшее лечение расскажет. Я едва сдержался, чтобы не хмыкнуть: опекает как мать, хотя и по возрасту вполне годится. Она была уже в годах. Доктор сидел за столом и что-то писал. Маски уже не было, и я, пользуясь случаем, стал разглядывать его лицо. Достаточно симпатичное, надо сказать, лицо, с характерными признаками восточной крови. Он почувствовал взгляд, оторвался от бумажек. – Что? – Вы хотели мне что-то сказать, – вежливо напомнил я, маскируя внимание к его внешности интересом к подробностям лечения. – А, да… Минуточку, – он потер рукой подбородок с начавшей проступать уже щетиной и дописал в карточку еще несколько слов. – Нам придется встретиться еще раз. Сказано это было таким тихим шепотом, что скорее напоминало приглашение на свидание. По спине прокатилась волна неконтролируемой дрожи, и я резко выдохнул, сжав руки в кулаки. Рауль Изотович неверно истолковал это движение как страх перед предстоящим визитом и принялся уверять, что будет совсем не больно. Что сейчас он заложил лекарство, что через три дня я даже не замечу, как он будет пломбировать каналы. Все это говорил все тем же интимным шепотом, который пробирал до самого нутра, и проклятый акцент, заставлявший его перевирать слова, казался ужасно милым… Черт знает что! Медсестра гремела инструментами и крышками контейнеров, прибираясь. И я был ей безумно благодарен за это, иначе обязательно бы отмочил какую-нибудь глупость. А так постороннее присутствие держало в тонусе и помогало сосредоточиться на смысле произносимых слов, а не на их интонациях. Я хмурился и кивал головой. Доктор воспринимал эту мимику как сомнения и углублялся в дебри. Даже рисовал что-то на бумажке. – Вам все понятно? – Он дождался моего согласного угуканья и с облегчением назначил время повторного визита на вечер среды. Зуб после лечения пытался поныть, но был проигнорирован. Правда, пришлось отказаться от похода в бар, который я предвкушал уже неделю, но так как своим решением я никого не подводил, то и огорчаться по этому поводу не стал. Провалялся на диване все воскресенье, читал и спал. И не родился еще тот человек, который мне докажет, что такой отдых плох! После сдачи проекта на работе наступило временное затишье. Не то чтобы делать было нечего, но как-то все сразу стало мирно и спокойно. Появилось время попялиться в окно, где невыносимо ярко светило весеннее солнце, понаблюдать пару минут за воронами на соседнем дереве, которые, по моему скромному разумению, собирались строить гнездо, полюбоваться на рыжего кота, который на крыше трансформаторной будки беззаботно подставлял брюхо теплым лучам. На него март почему-то не действовал, в отличие от меня… Душа томилась, как будто запертая в клетку. Как будто заключенная в квартире, и ей, душе, только и оставалось что наблюдать за чужим счастьем через двойной ряд оконных стекол. И это томление выводило из себя, потому что было неясно, чего хочется: то ли любви и взаимности, то ли севрюжины с хреном… В этом плане ленивая нега рыжего кота вызывала острую зависть – у него все просто и ясно. А еще снился доктор. Боже упаси, никакой эротики! Он просто приходил по ночам и улыбался своей мягкой, чуть смущенной улыбкой, отчего от уголков глаз разбегались лучики тонких морщинок и на одной щеке была явственно видна ямочка. Или хмурился, и между бровями пролегала глубокая складка, и ее хотелось немедленно разгладить… Этот сон я не любил. Наконец настала среда. Половина рабочей недели осталась позади, и это радовало, потому что хотелось выходных, хотелось отдохнуть и собраться с мыслями и перестать витать в облаках, когда коллеги по два-три раза обращались ко мне с одним и тем же вопросом. Пока, конечно, удавалось списать все на проблемы с зубом, но дальше так продолжаться не могло. – Антон Андреевич? – уточнила медсестра у дверей знакомого кабинета. – Проходите. Я уже привычно уселся в кресло, приготовившись терпеливо сносить манипуляции. Доктор устроился рядом на крутящемся табурете и снова на грани слышимости командовал медсестрой. Оставалось только удивляться ее слуху. Мне показалось, что руки доктора подрагивают. Попытался присмотреться внимательнее, но из положения почти лежа это оказалось неудобно, потому решил забить – теперь-то уже что? Ну был у дока вчера выходной, ну расслабился. А может вообще был день рождения? Я попытался рассмотреть под маской следы похмелья, но глаза выглядели совсем как в субботу, не опухшими, без кругов и прочих знаков отличия качественно проведенного вечера. – Больно? – доктор свел брови и пристально посмотрел на меня, я промычал нечто отрицательное и с ужасом почувствовал, как отреагировало тело. Я чертов извращенец, возбудиться в стоматологическом кресле уметь надо! Но кто виноват, что доктор приходил ко мне во сне и что сейчас, наяву, он повторился почти точь-в-точь? Я закрыл глаза. Понимал, что если буду и дальше пялиться на Рауля как-его-там, то позора не оберешься. К сожалению, гей-радар у меня отсутствовал чуть больше чем полностью, и я никогда не был уверен, что приглянувшийся парень разделял мои взгляды на возможность отношений между нами. – Готово, – нарушил ход моих мыслей доктор. – Ничего не мешает? Я постучал зубами друг о друга, сжал челюсти, но все было идеально. – Спасибо, – поблагодарил я и вышел из кабинета, провожаемый медсестрой. Теперь мне предстояло оплатить стоимость услуг в кассе на первом этаже и постараться забыть дорогу в эту клинику навсегда. Даже если бы у меня разболелись все зубы разом, то возвращение к этому доктору отдавало бы чистым мазохизмом, а к другому – выглядело бы почти как предательство. Кассирша где-то гуляла, и ее пришлось ждать добрых двадцать минут. И пусть спешить было некуда, но вынужденная задержка раздражала. Так что, когда я вышел на улицу, было почти совсем темно. Уже зажегшиеся фонари заливали улицу розоватым светом, отражаясь в образовавшихся за какой-то час лужах, и я похвалил себя за то, что прислушался к прогнозу погоды и поехал на машине. Топать на проспект под дождем и потом ждать автобус, ежась от холодного ветра, радости мало. Я забрался внутрь моей малышки-«Хонды». Пусть она считалась дамской машинкой, но мне нравилась своей юркостью, неприхотливостью и тем, что не требовала много места при парковке. Человек, вышедший из дверей клиники, привлек внимание. Он с трудом нес перед собой большую коробку и пытался отвернуться от порывов ветра. – Рауль Игнатьевич, вас подвезти? – я приспустил стекло и ждал ответа. Видно было, что он борется с собой, но потом все же сказал: – Изотович, – поправил он. – Да, спасибо. – Ставьте свою коробку на заднее сиденье, ей там будет хорошо. – Спасибо, – еще раз повторил он, усаживаясь рядом. – Племяннику вот подарок на день рождения купил… Доставили на работу, хотел сюрприз сделать. Девочки помогли… – Куда едем? – уточнил я. – Тут недалеко, в общем. Проектируемый проезд. Это действительно было близко. Я включил поворотник и выехал со стоянки. Всю дорогу мы молчали. Я не знал, о чем можно говорить, он же просто сидел, откинувшись и прикрыв глаза. В свете неярких фонарей и красных сигнальных огней едущих впереди машин, его лицо казалось измождённым. – Остановите здесь, не надо во дворы, там сложно развернуться. – Ничего, справлюсь, – возразил я, глядя, как дворники едва справляются с припустившим дождем, и мне послышался вздох облегчения. В результате меня затащили на чашку чая с тортом за здоровье именинника. Я, конечно, сомневался в уместности позднего визита, но все возражения были отметены: мол, все равно сестра и племянник ждут и греют чайник. Я воткнул малышку между чьей-то газелью и стеной ЦТП – места как раз хватило – и пошел вслед за доктором в подъезд, про себя удивляясь поступку. Но внутри все равно зрела радость от возможности продлить знакомство хотя бы еще немного. Сестра встретила настороженно. Ребенок, мальчик лет десяти, обрадовался подарку и был потерян для общества. Меня же проводили на кухню, где усадили на самое удобное место – так понял, что оно принадлежало самому Раулю – и вручили чашку с чаем. Доктор попытался развлечь меня разговорами о погоде, я поддержал и просто физически чувствовал раздражение и неприятие со стороны его сестры. Она так и не присела, зачем-то изображая бурную деятельность и гремела посудой. Я пытался рассчитать тот идеальный момент, когда уже можно откланяться, но пока не удавалось. – Амира, – наконец, не выдержал доктор, – зачем ты так. Это невежливо… – Невежливо?! – взвизгнула та, с размаха швыряя в мойку несколько вилок. – А таскать в дом своих хахалей вежливо?! Родители в гробу перевернулись бы, узнав, что вытворяет их любимый сыночек! А какой пример ты подаешь ребенку? Постыдился бы, извращенец! – Амира! – доктор вскочил. – Я, пожалуй, пойду, – я встал и попытался бочком покинуть кухню, не хватало еще оказаться в эпицентре семейного скандала. Ориентация Рауля меня порадовала, но как намекнуть на свидание в такой обстановке я не представлял. – Я провожу… – Куда?! Уйдешь – не смей возвращаться! – Амира, перестань! Под женские вопли мы вышли в прихожую. Надо сказать, что ребенок так и не появился, видимо, был привычен к скандалам и не обращал внимания. – Простите, что так получилось, – на щеках Рауля играли яркие красные пятна; приглашая меня, он не представлял, наверное, чем может обернуться его внезапный порыв. – Да-да! Еще и прощения попроси! Я открыл дверь и вышел на лестничную площадку, доктор следом. – Еще раз извините за представление... – За спиной послышался звук запираемого замка. – Амира! Нет! – Убирайся и не смей возвращаться! Если ты не желаешь исправляться, иди к своему хахалю! – Идите, Антон. До свиданья. – А вы? – эти африканские страсти мне категорически не нравились. Что-то подсказывало: или доктор будет долго унижаться, уговаривая сестру пустить его обратно, или проведет приятную ночь на коврике перед дверью. – Ничего страшного. Амира немного успокоится и… – Есть другое предложение. – Какое? – Последовать совету вашей сестры и поехать ко мне. Кхм, как я понимаю, мы с вами в одной лодке. В смысле на одной стороне. И если я вам нравлюсь… – Нравитесь, Антон, – голос Рауля упал почти до шепота, и он коснулся своими губами моих. Мы стояли и целовались прямо на лестничной площадке, наплевав на все нормы морали и приличия. Я запустил пальцы в его оказавшиеся очень мягкими волосы и просто плыл. От него пахло чуть-чуть специфически, тем самым запахом зубоврачебного кабинета, который невозможно перепутать ни с каким другим. В любое другое время этот аромат показался бы отталкивающим, а сейчас принадлежал человеку, который нравился, и воспринимался почти дорогим парфюмом. – Ну что, идем? – я с трудом оторвался от его губ. – Идем. И мы спустились на первый этаж как два влюбленных подростка, у которых впереди еще целая жизнь.