Лучшие друзья

Резво сорвав с двери записку, я пробежался по ней глазами. Сначала я даже не понял, что в ней написано, но Маша, забрав её из моих рук, прочитала: — Если… хотите увидеть своего дружка живым, звоните по этому номеру, — далее следовал стандартный восьмизначный номер. — Я сама позвоню. Дрожа, Маша зашла домой и взяла телефон в руки. Я зашёл следом за ней и смог наблюдать за разговором. Минут пять она набирала номер на старенькой облупленной «раскладушке», а после нажала на кнопку вызова. Сначала пошли гудки, а после из динамика донесся чей-то голос. Я не слышал ничего из того, что говорил похититель, зато прекрасно слышал слова Иркутска. — Да… да, это мы. Да, приедем. Куда? Хорошо, — после непродолжительной беседы она закончила разговор. — Они требуют нас приехать в Иркутск. Я знаю то место. — Какой выкуп они требуют? — Они об этом ничего… ничего не говорили, — после этих слов на глазах Маши выступили слезы. Мне больно было видеть её плачущей. Я до сих пор помнил, в каком состоянии она была после гибели этого загадочного «Платона», и не хотел ни того, чтобы подобная участь (насколько это возможно с нашим «бессмертием») постигла моего друга, ни видеть Машу в полном отчаянии. Поэтому я просто подошёл к ней и крепко обнял, как совсем недавно обнял меня Россия. — Всё будет хорошо, — вспоминая мимолетом услышанную в поезде русскую песню, произнес я. — Мы вместе справимся. Мы спасем Ивана вместе. И когда только я начал говорить про него в таком дружеском тоне? Помнится, всегда обращался к нему официально — «Россия-сан», а теперь коротко и ясно — Иван. Уж и не знаю, когда. Впрочем, сейчас это было не так важно. Сейчас важнее было успокоить Машу. Я выпустил её из объятий и усадил на диван, чувствуя своей рукой то, как она дрожит. Маша молча плакала, время от времени вытирая рукавом кофты слёзы и иногда тихонько всхлипывала. Мои слова не особо успокоили её. — Н-нам… надо ехать, — внезапно она заговорила, на время перестав плакать. — Собирай вещи, одевайся… и мы идём на автобус. После этих слёз у нее вновь полились слёзы, но теперь я хотя бы имел представление, что делать дальше. Сначала я налил Маше воды, чтобы она хоть немного успокоилась, а потом ушел одеваться в заднюю комнату. Всё-таки, ходить осенью в одной только пижаме было не лучше идеей. Из всех вещей, которые я взял с собой, чистой была только белая рубашка, в которой я хотел возвращаться домой, и тот свитер, который я так недавно повесил сушиться за баней. Бежать туда было бессмысленно, да и холодно, поэтому оставалась лишь рубашка. Перед выходом из комнаты мой взгляд упал на маленькую рукоятку под кроватью. Нагнувшись, я увидел, что это был складной нож. «Пригодится» — пронеслось у меня в голове, и я положил его в карман брюк. Дальнейшие сборы прошли намного быстрее: продукты убрать в холодильник, окна закрыть ставнями, воду из кувшина вылить, собрать вещи с едой в дорогу и достать амбарный замок на дверь. Когда я увидел его в руках Маши, то вспомнил свой недавний сон. Этот замок был точь-в-точь как тот, который я видел той ночью! Нет, я глазам своим сначала поверить не мог, это действительно был он! Такой же массивный, большой, и даже дверь в дом закрыл точно также! — Всё. Бери сумку и мы идём, — к тому времени Маша и вправду успокоилась, и единственным напоминанием о том, что она недавно рыдала, были красные глаза и нос. Я взял рюкзак и вместе с ней вышел за пределы участка. Она заперла калитку, и мы пошли вперед, за всю дорогу не перекинувшись ни словом. Время от времени я оглядывался назад и всматривался в то, что было за решетчатым дачным забором: вот промелькнул колодец, в который я упал в первый же день, вот огромный огород, в котором до сих пор спели овощи, а за ним — баня. Нельзя сказать, что это было лучшее времяпрепровождение в моей жизни, но на этой даче я чувствовал себя так комфортно, будто бы всегда жил здесь. Заговорила Маша со мной только на автобусной станции недалеко от того места, куда мы ходили в магазин. Станция выглядела намного приличнее чем всё остальное поселение: само здание выглядело так, будто его построили года два-три назад, а возле него были новенькие автобусы. Хоть где-то в этом поселении всё было более-менее цивилизованно. — Повернись, я кошелек достану, — это была единственная фраза, которую Маша мне сказала тогда. Забрав кошелек, она ушла к кассе и вскоре вернулась с двумя билетами. Молча взяв меня за руку, она протянула меня к одному из автобусов. Там Маша села на одно из сидений и молча показала на место возле себя. Говорить она была не настроена. Хотя, я ее понимаю. Сейчас она вряд ли была в состоянии сказать ещё хоть что-то так, чтобы вновь её не захлестнули эмоции. Меня и самого сильно потрясло это похищение, и я действительно волновался за Ивана, но пока что старался сохранять спокойствие, в глубине своей души надеясь, что это была выдумка какого-нибудь шутника (впрочем, это было маловероятно). Всю дорогу мы ехали молча. Маша была напряжена и никак не могла успокоиться. Она то вязала узлы из своих волос, то стучала по стеклу, то дергалась. Это продолжалось так долго, что я начал повторять за ней, даже не понимая этого. Я накручивал на палец прядь волос, дергал ногой, озирался по сторонам. Так было до того момента, когда мы остановились в городе. — Приехали. Выходим, — пробурчала Маша, выталкивая меня с сидения. Я поспешил слезть и встать на ноги, чтобы она меня не зашибла. Мы вышли на улицу и отправились по дороге прямиком в город к тому месту, которые назначили злоумышленники. Города я не знал, ровно как и того места, где они назначили встречу. Иркутск, конечно, сказала, что это недалеко от её дома, но под такой формулировкой может иметься в виду многое, поэтому я решил даже не делать предположений. К тому времени, как мы приехали в город, уже темнело. Осенние дни коротки, и сейчас это было видно намного четче, чем, например, вчерашним вечером. — Скорее, они наверняка уже на месте, — слышался голос Маши впереди. Каждый раз, когда она меня окликала, я шел быстрее. Но всё же я хотел сэкономить силы на случай, если вдруг придется драться. Мало ли, какие мотивы у этих похитителей. Через какое-то время мы остановились у входа в какой-то подвал. Мы простояли у него минут пять, и старая ржавая дверь с отвратительным скрипом распахнулась перед нами. Я несколько отступил в сторону, посчитав, что она могла бы и на нас упасть, но этого не произошло. Секунды ожидания тянулись долго, казались бесконечными… усугублялось всё это начавшимся ливнем, и вскоре мы с Машей промокли насквозь. — Ну здравствуй, Машенька, — вдруг мы услышали чей-то низкий голос из темноты. — Почему же ты стоишь на пороге? Заходи скорее, забери того, зачем пришла. — Этот голос… Платон? — на глазах у Маши появились слезы. Она повернулась ко мне и посмотрела на меня непонимающим взглядом. — Он же… он же умер, да? — Д-да, умер, — тогда мне казалось, что у Маши просто помутился рассудок, и ей показалось, что голос похитителя был похож на голос этого «Платона», но тогда я не знал, насколько сильно ошибался. Мы осторожно подошли в дверному проему. Иркутск пошла первой. Она осторожно переставляла ноги по огромным ступенькам, стараясь не поскользнуться, а потом помогла и мне спуститься вниз. — С дружком пришла? — окликнул нас тот же самый голос. — Ну проходи, проходи. Я уже долго тебя жду. Маша молча повернулась лицом к этому человеку, а потом и я посмотрел на таинственного похитителя в свете горевшей на полу лампы. Насколько я видел, это был мужчина средних лет, волосы у него были темные с проседью, подбородок сильно выступал вперед, а одет он был в дождевик цвета хаки. Крайне отталкивающий тип. Но вот моя спутница смотрела на него так, будто увидела мертвеца. На её лице читался первобытный страх, а рука у нее дрожала как осиновый лист. — Пла-тон… — дрожащим голосом прошептала она. Тогда я подумал, что она вот-вот может хлопнуться в обморок, поэтому решил взять инициативу на себя. Я сжал её руку в своей, чтобы она хоть немного успокоилась, и заговорил сам. — Мы пришли за нашим другом. На каких условиях вы нам его вернете? — Условиях? — он засмеялся. — Помилуй, мальчик, я не ставлю вам никаких условий. Ваш друг здесь! Хоть я и несколько опешил, что меня назвали «мальчиком», но то, что мы увидели после этого, заставило меня забыть об этой мелочной обиде. «Платон» откинул черный брезент с пола, и мы увидели… Россию. Он без сознания лежал на полу в одной только пижаме, избитый, с кровоподтёками, а в некоторых местах даже были порезы. Никаких признаков жизни на его пепельно-белом лице я не видел. В тот момент я забыл и о нашем бессмертии, и обо всем на свете. От такого зрелища мне просто-напросто поплохело. Страна страной, но мучения — это слишком. Если он смог так спокойно издеваться над Иваном, то что он вообще за человек? На что он еще способен? К горлу подступил комок, но я вовремя взял себя в руки, вздохнул и попытался опять заговорить, но пока ничего не получалось. — Нравится? О да, я знаю, нравится, — он подошёл к Маше и схватил её за подбородок, после чего отвесил смачную пощёчину, от которой она с вскриком упала на пол. — Именно так я себя чувствовал, когда увидел тебя с этими двоими, шлюха! Я осторожно нагнулся и помог Маше подняться, пока «Платон», обзывал её самыми последними словами (таких даже по телевизору не слышал), попутно рассказывая, как инсценировал свою смерть, как подговаривал людей в местной прессе написать о своей смерти, как договаривался с полицией по поводу своего «трупа; и все лишь для того, чтобы шпионить за нами. Маша слушала всё это, слушала… и слезы текли по её щекам. Казалось, она была морально раздавлена тем, кого любила. Я, слушая весь этот поток грязи из его уст, не мог ничего понять. Маша была для меня таким человеком, который просто не мог по природе своей сделать кому-то плохо (по крайней мере, доказательств обратного у меня не было), и мне безумно хотелось заступиться за него. Я встал, подошёл к «Платону» и самым серьезным тоном, на который только был способен произнес: — Извинись. — Чего? — он усмехнулся и посмотрел на меня сверху вниз. — Перед кем мне извиняться, шмакодявочка? Перед этой проституткой? — Я сказал — извинись, — на этот раз я рыкнул. Моё негодование нарастало всё с большей силой. В кармане я нащупал нож; хоть я и не надеялся его использовать, но мне безумно хотелось оборвать нить жизни этого мерзавца, уничтожить причину слез Маши навсегда. — Не извинюсь, — он с ухмылкой посмотрел на меня и отошёл в сторону Ивана, который до сих пор был без сознания. «Платон» резко пнул его в живот, отчего мой друг протяжно взвыл и открыл единственный глаз (на втором был огромный синяк) — Ваня… — Маша уже во всю силу рыдала. Я видел, у неё уже нет сил бороться с этим. Безусловно, она сильная девушка, но сейчас ей было слишком больно. Нужно было срочно сделать хоть что-нибудь. Но что? — А вот сейчас ты действительно можешь забрать своего друга… если унесешь его! — он засмеялся безумным смехом, обнажая свои гнилые зубы. Я не помню, что произошло дальше. В моей голове проскальзывали лишь отдельные моменты: безумный крик, лязг ножа, голос Маши, кровь на полу, чьи-то сильные руки, сжимавшие мои плечи, мои собственные вопли, визг сирены… Очнулся я от этого наваждения в крайне странном месте. Я сидел на деревянной полусгнившей скамье, облокотившись за стену с обшарпанной зеленой штукатуркой, на моё лицо падал свет от яркой лампы, а приглядевшись, я увидел решетку. Повернув голову, я увидел странных бедно одетых людей, спавших прямо на этой скамье, а у крайней стены двое мужчин бандитской наружности играли в карты. — Где… я? — попытавшись схватиться за безумно болевшую голову (и кто же умудрился меня оглушить?), я почувствовал на своих запястьях наручники, а на белоснежной рубашке — темную грязь, то понял одну страшную вещь — я был в тюрьме.