Холод

— Доброе утро, Мемо! — Чичарито лениво растягивает гласные, потягивается, лежа на кровати, как сонный котенок, щурится от солнечных лучиков, пробивающихся через светло-зеленые шторы. — Доброе утро, — Мемо немногословен поутру, и Чича прекрасно это знает, их было так много, этих рассветов: утро под жарким солнцем Мексики, когда солнце с девяти часов утра печет так, что дымится асфальт; удушливое утро Бразилии, когда невозможно дышать из-за влажности; дождливое утро Амстердама, когда город словно кутается в мокрый тюль; морозное утро Минска – солнце светит, но ни капельки не греет. Каждое утро они просыпаются рядом – Чичарито Эрнандес, Мемо Очоа и Джовани дос Сантос. Трое неразлучных друзей на время игр сборной. Трое непохожих друг на друга как внешне, так и характером: веселый и компанейский Чича, отстраненный, но дружелюбный Мемо и Джовани-я-сам-по-себе. Их номер – самый спокойный, после них не остается бардака, а если номер двухместный, то они сдвигают кровати, чтобы поместиться втроем. Они слишком хорошо знают друг друга, чтобы допустить ночевку Джовани с буйным Лаюном или неугомонным Морено. Джовани всегда стоит особняком в их компании, он вроде с ними – и отдельно, он мало разговаривает, но они всегда чувствуют его поддержку. Вот и сейчас кровать дос Сантоса пуста, он наверняка ушел на пробежку, проснувшись, как всегда, в пять утра. Неизменные пять утра, в какой бы стране они ни были, каким бы тяжелым ни был перелет. Чичарито переворачивается на живот, смотрит на другой конец комнаты — Мемо все еще лежит, завернувшись в одеяло, как диковинный, огромный кокон — и фыркает. — Чего тебе? — спрашивает Мемо. Ему не хочется разговаривать, ему хочется забрать у Чичи второе одеяло, накрыться с головой, скрывая надоевшие кудри, и лежать в спасительной теплой темноте до скончания веков. — Ты похож на гусеницу, — говорит Чича. В его глазах вспыхивает лукавый огонек, и Мемо, наконец, сбегает, накрывается с головой теплым одеялом, которое пахнет чем-то очень свежим и зимним. От Чичарито не так просто отделаться — он тут же наваливается сверху, дергает одеяло, случайно задевая волосы, говорит, что они опоздают на завтрак и тренировку, что Джовани уже давно нарезает круги в зале, что Эррера, по своему обычаю, будет громогласно ругаться, и вообще — хватит дуться, пора вставать, солнце светит и бла-бла-бла. Мемо выныривает из уютной норки — ему не хватает воздуха, раскрасневшееся лицо мрачно, волосы растрепаны, а Чича такой тяжелый, и так неудобно лежать, когда на тебя всем весом наваливается такой вот дурашливый друг. Как-то в гостях Мемо повалил на пол здоровенный ньюфаундленд, и сейчас он испытывает похожие ощущения, разве что шерсть в рот не лезет. — Отстань, Хавьер, — говорит Мемо, и Чичарито спрыгивает с постели, разом перестав улыбаться. Он не дурак, он далеко не дурак, и прекрасно понимает, что Мемо не шутит — Чичарито редко называют по имени, особенно он, его друг. Мемо вздыхает и неохотно отбрасывает одеяло, которое сегодня в его глазах стало гарантией безопасности и такого нужного Мемо тепла. Чичарито не дурак, он все замечает — и то, что до игры с Голландией Мемо счастлив и разговорчив, и то, что в самолете, который летит в странную холодную Беларусь, он внезапно мрачнеет, и мрачнеет все больше и больше, натянуто улыбается, натянуто шутит, натянуто оживляется, когда Эррера решает сделать селфи и шумно сгоняет всю сборную в одну большую толпу у себя за спиной. Чичарито знает: Мемо любит зимнее настроение и ожидание праздника, но не любит холод — неужели он так расстроился из-за минусовой температуры Минска? Мемо выходит из аэропорта и сразу же натягивает шапку — до самых бровей, почти закрывая глаза, его непослушная, но такая мягкая грива безжалостно сминается толстой шерстяной тканью. Чичарито любит трепать Мемо по голове, пропуская между пальцев упругие завитки — он терпеть не может свои волосы и стрижется коротко-коротко, как только можно, чтобы не дать волосам ни единого шанса завиться, но чужие кудри он очень любит. За спиной Мемо молчаливой тенью возникает Джовани дос Сантос, надвигает капюшон толстой пуховой куртки на лоб, выдыхает облачко пара и терпеливо ждет автобус. Джовани тоже заметил перемену в настроении Мемо, и поэтому он здесь, за его спиной. У Мемо какие-то остекленевшие глаза, и Чичарито это совсем не нравится, он любит, когда Мемо веселый и довольный, когда на его щеках появляются ямочки… хотя у него уже давно нет никаких ямочек. Мемо старательно обходит стороной все разговоры о «Малаге», на все вопросы отвечает сухо и коротко — он тренируется, команда хорошая, тренер делает то, что считает нужным для блага команды. Чичарито видит: со времени их последней встречи Мемо как будто похудел еще больше, под глазами залегли тени, но в Амстердаме он сияет широкой улыбкой, заключая Чичарито в объятия и определенно счастлив. Он счастлив находиться в окружении знакомых лиц, тонуть в привычном гуле голосов — совершенно точно, Чичарито уверен. Чича жалеет, что редко общается с ним во время клубного чемпионата, но так сложно найти время для того, чтобы позвонить Мемо, найти свободное время в своем плотном графике и подогнать его под свободное время друга. А когда он его находит и, желая пошутить, говорит Мемо: «Ну, скоро будем играть друг против друга!», тот долго молчит в трубку, а потом нарочито безразлично роняет: «Я не буду играть против тебя». Чича не может не обращать внимания на ползущие слухи: болельщики недовольны отсутствием игровой практики у их вратаря, газеты пишут о том, что Гильермо Очоа теряет хватку, просиживая штаны на скамейке, и совершенно непонятно, по каким соображениями Эррера ставит его в основу. Мемо небрежно отодвигает газеты, но Чича видит: карие глаза быстро пробегаются по колонке, улавливая суть написанного. В следующий миг Мемо улыбается, беззаботно и радостно, обращает свой взгляд к окну, за которым льет серый голландский дождь, и Чича переводит дух, — Мемо не расстроился, значит, все в порядке. А теперь Мемо стоит в холле гостиницы, суровый и неприступный, словно каменное изваяние, и Чичарито чувствует себя потерявшимся ребенком. Он не знает, как подступиться к этому новому, незнакомому Мемо — да он и не Мемо сейчас, он сейчас настоящий Франсиско Гильермо Очоа, чужой и холодный, как мрамор, из которого сделана лестница минской гостиницы, и Чичарито останавливается на полпути, не доходя до него. Мемо не видит замершего на лестнице Чичарито, пожимает руку тренеру, и тот, задержав на миг взгляд на лице своего лучшего вратаря, сочувственно хлопает его по спине. Они выходят из гостиницы, а Чича плетется за ними, изо всех сил желая стать таким же грубоватым и прямолинейным, как Мигель Эррера, подойти к Мемо, хлопнуть его по плечу и сказать что-нибудь этакое, от чего в его карих глазах появятся золотистые лучики, и губы сами по себе растянутся в улыбку. В автобусе Мемо сидит у окна, уткнувшись лбом в холодное запотевшее стекло и не обращает внимания на Чичарито, который садится рядом. Чичарито робко трогает Мемо за рукав пуховика и спрашивает: — У тебя все в порядке? — Да, — Мемо даже не поворачивается к нему, и Чиче хочется дернуть его за руку, тряхнуть за плечи: пусть лучше орет и багровеет от злости, чем это безразличие — ледяное, как ветер, пронизывающий насквозь. Но Мемо никогда не орет, да и за плечи его в этой куртке не особо-то и возьмешь. Чичарито вжимается спиной в мягкую обивку сиденья и обиженно замирает, и Мемо чувствует эту обиду кожей щеки, обида колется сотнями тоненьких иголочек в ладони, проходится холодным ветерком по обнаженной шее. Мемо чувствует легкую тревогу сидящего сзади Джовани дос Сантоса и злится. Он злится на Чичу, который хочет помочь, но не знает как, он злится на дос Сантоса и его молчаливый упрек, но больше всего Мемо злится на самого себя. Никто в сборной не виноват в его поганом настроении, и никто не должен расплачиваться за то, что одно из открытий Чемпионата мира, мексиканский вратарь Гильермо Очоа не может держать себя в руках. Мемо косится на Чичарито: Горошек неподвижно смотрит на спинку переднего сиденья, и его упрямый подбородок заметно выдается вперед. Мемо знает, он всегда так делает, когда сильно сердится или расстраивается, и то, что вечная улыбка Чичарито погасла, как лучинка на ветру — это его, Мемо, вина, и ему хочется надавать себе пощечин за такое свинство. — Поговорим потом, ладно? — говорит он Чичарито, и тот поднимает на него несчастные глаза, ставшие от обиды еще больше, чем обычно. Чича кивает и хмурится, явно стараясь понять, что происходит с ним, с Мемо. Несколько человек тоже старались понять и решили, что это из-за двух пропущенных голов от Голландии — Мемо вспоминает, как они вместе с тренером подходили к нему в самолете, уверяли, что не винят его, что вся вина на защитниках, и как он натянуто улыбнулся, хлопнув ладонью по их протянутым рукам. Все в порядке, у него все в порядке, он просто устал. У него всегда все в порядке. У него было все в порядке, когда он подписывал контракт с «Малагой». И когда он пропустил два мяча от «Фиорентины» в товарищеском матче. Все было в порядке, когда Грасия недовольно цедил сквозь зубы, что даже мальчишка сумел бы отбить такие мячи. Все в порядке уже четыре месяца — да и что может быть не в порядке на скамейке запасных? Все сидят, ждут своего выхода, все — кроме него. Наконец-то в его жизни есть определенность — сидеть тебе, Очоа, на скамейке, пока контракт не истечет. Только как объяснить это вязкой темноте, которая засасывает его все глубже и глубже? Как объяснить это болоту отчаяния, в которое он погружается с головой, стоит подумать, что после матча против Беларуси ему придется возвращаться в «Малагу»? Как объяснить это глупому сердцу, которое радостно колотится в ребра, когда Эррера сообщает ему дату тренировки в сборной? Как объяснить это холоду — куда там Беларуси с ее морозами, — который проникает в это самое сердце и распространяется по всем сосудам, по всему телу, при мысли о матче с «Реалом», который он наверняка проведет на скамейке, глядя на то, как Чичарито сияет улыбкой с поля? И как, наконец, объяснить это самому Чичарито? Эррера догадался сам — он не так уж и прост, их тренер. Он молчит, слова ему не сказал, но Мемо чувствует — Эррера пытается найти выход, пытается придумать, как выручить своего вратаря, пытается поддержать его — так, как может: грубыми хлопками по спине, громовыми окриками во время тренировок, преувеличенной и гротескной заботой. И Мемо благодарен ему, и совершенно, совершенно не знает, как и о чем говорить с Чичарито, как сказать ему об этом ужасном холоде, из-за которого всегда теплые руки уже давно стали ледяными. В теплой куртке, перчатках и шапке Эррера похож на деятельного пингвина, а футболисты стараются двигаться как можно активнее в сизом тумане белорусского утра. Чиче кажется, что на его ресницах килограмм инея, а нос сейчас отвалится, и он яростно машет руками, стараясь согреться. Во время перерыва Чичарито подходит к Мемо, который заведенной игрушкой прыгает в воротах, и вопросительно смотрит на него беспокойными карими глазами. — Потом, — выдыхает с паром Мемо. — Я переживаю, — говорит ему Чича. Он должен знать, что на его стороне все футболисты сборной, что на его стороне тренер и тренерский штаб, что на его стороне дос Сантос и он, Чичарито. Пусть отмалчивается и дальше, но он должен знать, что его друзья за него волнуются. Взгляд Мемо на минуту теплеет, и на его губах оживает призрак улыбки. — Я знаю. Вечером Мемо не торопится снимать с себя пару свитеров и толстый шарф. Чичарито видит, что его глаза блестят – лихорадочно, тревожно, щурятся, отчего в уголках глаз собираются морщинки. — Ты не заболел? Мемо мотает головой, отросшие кудри вздрагивают. Чича с сомнением смотрит на друга и отходит к окну. На улице холодно, они не привыкли к такому холоду, и кое-кто из команды уже начал покашливать. А минчане ходят в расстегнутых куртках, смеются, стоя в кружочках желтого света от фонарей, пьют горячий кофе из пластиковых стаканов, живут какой-то своей жизнью. На улице опять туман, и Чичарито кажется, что они все провалились в безвременье, что часы остановились с их прибытием в Минск, что стрелки завязли в густом тумане, замерзли на ледяном циферблате. И пока он смотрит на улицу, где стремительно темнеет, его внезапно осеняет — время могло остановиться для него, для Чичарито, но для Мемо оно бежит в ускоренном темпе, и брошенное им в трубку «Я не буду играть против тебя» обретает для него другой смысл, падает свинцовой плитой разочарования Мемо. И Чича радуется, что стоит спиной к другу, потому что он не знает, что ему сказать, он не знает, каково это — выходить на игру только со сборной, не знает, каково сидеть на скамейке запасных из раза в раз, отчаявшись дождаться вызова, не надеясь уже ни на что. Он жалеет, что дос Сантоса нет — тот, наверное, ушел в бассейн, и не может поддержать Чичарито, который опять чувствует себя растерянным мальчишкой, стоя у окна. — Я просто не знаю, что мне дальше делать, — голос Мемо слышится у самого уха и Чича непроизвольно вздрагивает — Мемо ходит тихо, а он еще и задумался, не ожидал. — Я не знаю, что мне делать, — повторяет Мемо, и Чичарито видит его руки — тонкие нервные руки, лежащие на подоконнике. Мемо стоит рядом, но на Чичарито не смотрит, его невидящий взгляд устремлен в быстро сгущающуюся чернильную темноту за стеклом. — Он обещал, что я буду играть, что он выпустит меня, — говорит Мемо, и сжимает кулаки. – Я не знаю, кому мне теперь верить и как оттуда уйти, я ненавижу эту команду. В карих глазах нет золотистых лучиков, в них только отчаяние и злость, и Чичарито думает, что он никогда не видел такого Мемо: покусывающего губы, яростного — Мемо, который явно ничего не услышит, если ему сейчас что-то сказать. И Чичарито молчит, слушает, смотрит то на запотевающее окно, то на этого нового, худого, иссушенного отчаяньем Мемо с его тонким носом и резко выдающимися скулами, и ему ужасно жаль его, и почему-то еще и себя. А Мемо говорит, быстро-быстро, глотая слова, словно боясь не успеть высказать все, о чем он думал все это время: и про вязкую темноту, и про болото, и, главное, про холод, который ничего не берет: ни теплый свитер, ни толстый шарф, ни горячий чай. Он не задумывается о своих словах, словно забыв о том, что Чичарито рядом, и прерывается, только когда Чича кладет свою теплую руку на его судорожно сжатый кулак — ледяной. Он переводит взгляд на стоящего рядом друга, смотрит на него чуть удивленно. В комнате темно, и Чичарито освещает только неверный свет фонарей, но Мемо видит его сочувствующий и теплый взгляд. В темной комнате на фоне окна стоят два силуэта, повыше и пониже. — Мы со всем справимся, — говорит один. И добавляет потише: — Я не дам тебе замерзнуть. — Хорошо, что ты мой друг, — тихо отвечает второй. — Друг… — тихим шелестом повторяет первый.