Как истинная дочь агностика и фаталистки, мисс Уивер не верила в удачу. Однако, если допустить, что в слове "везение" заключается хоть какой-то смысл, то следовало бы признать, что ей редко везло. И главным невезением в ее жизни, безусловно, был тот прискорбный факт, что она родилась женщиной. Разумеется, она ни в коем случае не стала бы высказывать столь крамольные мысли в лондонской гостиной Фосеттов, где их могли бы счесть пораженчеством или - того хуже - предательством идеалов борьбы за равенство полов. Но сейчас на пронзительном дублинском ветру можно было позволить себе минутную слабость.
Родись Агнес мужчиной, ей бы не приходилось переминаться с ноги на ногу в промозглом переулке, дожидаясь пока двое констеблей исчерпают темы незамысловатой болтовни и разойдутся каждый в свою сторону Ваппинг Стрит. О нет! Она бы надвинула кепку на глаза и независимой качающейся походкой моряка прошла бы у них перед самым носом. Еще бы и огонька попросила. А вот молодой женщине, если она только она не проститутка, невозможно появиться в районе доков в столь позднее время, не привлекая к себе лишнего внимания. За те полчаса, что Агнес мерзла в подворотне, она уже успела обдумать и отбросить идею использовать такую маскировку в будущем. Во-первых, лицедейство не входило в число ее талантов, а во-вторых, в каждом подобном решении скрываются потенциальные тупики. К примеру, что она будет делать, если какой-нибудь праздный прохожий пожелает воспользоваться ее услугами? Звать тех же констеблей? Агнес хорошо понимала, что справляться с подобными ситуациями, может лишь человек немалой выдержки и предприимчивости. Родись она мужчиной, с некоторой вероятностью обладала бы и тем и другим. Как ее младший брат Джеймс, в свои неполные четырнадцать умудрявшийся изыскивать тысячи пристойных предлогов увильнуть от воскресной службы, не вызвав при этом гнева матери.
От мысли о брате Агнес даже стало теплее. Или это ветер переменился? Она подняла край шерстяной шали, намереваясь проверить последнее предположение по колебанию бахромы. Скрученные в жгуты нити затрепетали и разлетелись каждая в свою сторону. Турбуленция. Еще одно напоминание о том, что простых задач в жизни не бывает. К слову о задачах. Если Агнес не сможет оказаться в назначенном месте в назначенное время, вряд ли ее невезение сочтут достаточным оправданием. И риск опоздать уже значительно перевешивал риск заблудиться в трущобах. Мисс Уивер в раздумье подула на заледеневшие пальцы, мысленно сверилась со схемой Оуэна, которую несколькими часами ранее, к ее немалому удивлению, положил ей на стол один из студентов-первокурсников, и еще раз осторожно выглянула из-за угла, просчитывая, как лучше обойти доблестных стражей порядка, не слишком отклоняясь от намеченного маршрута.
- Вот ведь холод собачий! - в который раз посетовал один из патрульных. - И какого хера этому Уолшу не сидится ровно по такой погоде?
- Известно какого, - меланхолично отозвался второй. - Намедни того пацана, что старику Мерфи карикатурку под дверь сунул, секли.
- Ну, и чего?
- Чего-чего! Деревня ты, Кайл. Да любая собака в Дублине знает, что Крэйг Уолш не свои карманы набивает. Сегодня он почтовую карету грабанул, а завтра на эти денежки Союз новых бумажек нашлепает. А уж кто там будет с плеткой и зубищами сам смекни, если не дурак. Вот и лютует старикан, ясное дело.
- Он лютует, а мы задницы морозь!
- Эге! Буржазия.
- Бур-кто?
- Жазия. Бур-жазия. Багатеи то есть. Все-таки темные вы там в своем Корке.
- Вы зато здесь больно умные! Одного бандита второй год зажопить не можете.
- Потому и не можем, что у каждого работяги свой такой пацан имеется. Вчера чужого лупили - завтра твоего. А руки в семье, поди, не лишние.
- Потому что самому пороть надо, пока еще под лавку ходит, чтоб бездельником не вырос.
- Тьфу ты! Да что тебе втолковывать! Язык только намозолишь. Иди вон, у причала фонарем посвети.
Названный Кайлом, буркнув напоследок что-то нелестное о дублинских причалах, дублинских фонарях и самих дублинцах, развернулся в указанную сторону и вскоре пропал в наползающем с Лиффи тумане. Второй патрульный не торопясь досмолил папиросу и, кряхтя и вздыхая, побрел вверх по улице.
Недолго думая, Агнес метнулась через открытое пространство, каждое мгновение ожидая окрика в спину. Расстояние в несколько шагов показалось ей бесконечным: еще немного - и она бы просто задохнулась от испуга, сдавившего грудь. Когда благословенная тьма очередного безымянного проулка, на которые были так щедры дублинские трущобы, надежно укрыла ее от посторонних глаз, Агнес пошла медленнее, придерживая ладонью молотящееся сердце.
"Интересно, кто-нибудь прежде пробовал соотнести чувство времени и частоту сердечных сокращений?"
Свой маршрут Агнес вызубрила на память еще днем, так что по мере того, как дыхание ее выравнивалось, мысли, не слишком занятые однообразным подсчетом развилок и поворотов, делались все более рассеянными и беспредметными.
"Известно, что аномальные состояния, даже если они неприятны и болезненны, могут открыть больше, чем норма. Взять, к примеру, кровеносную систему. В норме кровь и не думает сворачиваться в венах, но, если такое случается, сердце разрывается в груди. Если бы только можно было предвидеть, кому грозит столь плачевная участь, и взять на анализ его кровь, то, возможно, удалось бы выделить те вещества, что способствуют или, напротив, противостоят свертыванию. Что конечно бы стало важным шагом к непрямому переливанию крови. Занимается ли чем-то подобным сейчас Ландштайнер у себя в Вене? Наверное, теперь, когда Англия примкнула к Антанте, и напряжение между Союзниками и Центрально-европейским блоком нарастает с каждым днем, ему не мешало бы поторопиться..."
"Белую птицу" Агнес опознала каким-то внутренним чутьем, еще раньше, чем увидела светлеющую в темноте вывеску с чайкой, и даже раньше, чем почувствовала соблазнительный запах чего-то вкусного и горячего, отчетливо контрастирующего с индустриальной вонью, которой здесь, между станцией и доками, был пропитан каждый вдох. Двухэтажное здание с мансардами, похожими на башенки, приветливо светилось всеми своими восьмью окнами, словно улыбаясь - и ей, и каждому, кому в эту пору случилось бы скитаться по мокрым подворотням. Теперь, когда цель ее небезопасной прогулки - да и самого путешествия в Ирландию, если уж на то пошло! - оказалась так близко, Агнес должна была ощутить волнение, но вместо этого почувствовала лишь облегчение и какую-то неуместную радость, будто пристанционный трактир, в который она собиралась войти, был не местом, откуда начнется избранный ею тяжелый путь, а конечной его точкой, спокойной и безопасной гаванью, которой жизнь порой награждает переживших шторм. Мисс Уивер отчитала себя за такие - во всех отношениях преждевременные - чувства, и, собравшись с духом, толкнула тяжелую, не скрипнувшую ни одной петлей дверь.
Весь первый этаж занимал просторный зал с длинной стойкой и крепкими деревянными столами, почти неотличимый от любого другого дешевого питейно-едального заведения в городе. Но именно что "почти". Первым, что бросилось Агнес в глаза, было то, что она заподозрила, еще рассматривая окна с улицы - газовое освещение. Конечно, газ не электричество, но, если учесть, что не во всяком доме по соседству найдется и керосинка, это было более чем примечательной деталью. Вторая необычность заключалась в том, что даже в такое позднее время зал "Белой птицы" был заполнен до отказа, причем здесь были не только постояльцы, но и местные - грузчики, докеры, рыбаки... И третье - всей этой гудящей и галдящей братии не было никакого дела до Агнес, которая, несмотря на простую одежду, одолженную у миссис Фарелл, наверняка выглядела чужеродной среди представителей рабочего класса, подавляющее большинство которых к тому же было мужчинами. Последняя странность отчасти объясняла и оправдывала выбор места встречи. Если, как намекал в своей записке Оуэн, товарищи, которым он собирался ее представить, действительно находились на нелегальном положении, ее появление здесь казалось несколько менее рискованным, чем их - в университете или на ее съемной квартире.
Решив, что привлекать к себе внимание, разыскивая в сутолоке Каннингэма, не слишком осмотрительно, Агнес пробралась к свободному пяточку у стойки и с любопытством принялась разглядывать тянущиеся между потолочными балками газовые трубы, шкафы с посудой и бакалеей за стойкой, двойные бочонки с любимым ирландским пойлом - стаутом - и коробки с не менее популярным виски. Агнес плохо разбиралась в выпивке и потому, к огромному своему сожалению, не могла с уверенностью сказать, видит ли дозволенные акцизные марки или продукцию какой-нибудь из бессчетных нелегальных винокурен-пивоварен. Во всяком случае, это был не "Гиннес".
- Могу предложить мисс настоящего флотского грога! - раздался у нее над ухом веселый голос.
Агнес вздрогнула от неожиданности и оказалась лицом к лицу с самым голубоглазым и медноголовым ирландцем из всех, что ей встречались до сих пор: он был до того неправдоподобно рыж - от ресниц до самых кончиков взъерошенных волос - что спроси кто-нибудь мгновение назад, существуют ли такие, и она ответила бы "нет". Все знают, что ирландцы рыжие и безумные, и это так же верно, как и то, что в действительности они в большинстве своем русоволосые и хмурые, как дублинское небо. Этот же поистине являл собой исключение из правил. Глядя на него, Агнес испытала прямо-таки энтомологический зуд: желание запечатлеть яркий образ, словно редкую диковинку. Хотя, конечно, ни один автохром не смог бы передать то, что она видела: рыжина незнакомца была столь всеобъемлющей, что выходила за понятие цвета - рыжей была его живая мимика, его лукавый взгляд и даже тембр голоса.
- ...крепкий индийский чай и крепкий карибский ром! - продолжал между тем болтать незнакомец. - Поверьте, мисс, ничего лучшего для такой погодки до сих пор не придумали!
- Употребление спиртного ведет к желтухе, - не раздумывая возразила Агнес. - Рене Лаэннек установил это еще в начале прошлого века. Анализ же уровня билирубина, проведенный Кюне…
Агнес осеклась: незнакомец взирал на нее - читающую лекцию о вреде алкоголя у стойки питейного (!) заведения - с изумлением не меньшим, чем она на него мгновение назад. Так смотрят на что-то в высшей степени курьезное. Мисс Уивер не любила чувствовать себя нелепой.
- Алкоголь вреден для печени, - неловко смяла она заготовленные доводы.
- Клянусь Пресвятой Девой! - рассмеялся рыжий, разом выдавая в себе и католика, и богохульца. - Вам следовало бы подумать о простуде, а не о печеночных хворях! Судя по вашему румянцу, мисс, у вас начинается лихорадка. Конечно, если это не я произвел на вас такое впечатление.
Если до этого обветрившиеся щеки Агнес всего лишь горели, то теперь они стали пунцовыми.
- Если рома не будет слишком много, - сдалась она с легкостью, которой сама от себя не ожидала. Впрочем, ничего удивительного: от взгляда этих нахальных пронзительно голубых глаз ей и вовсе хотелось спрятаться под стойку.
- Ни каплей больше, чем нужно! - клятвенно заверил рыжий, комично прижимая к сердцу обе ладони. - Не в моих правилах спаивать английских леди, цитирующих по памяти медицинские трактаты.
Агнес даже зажмурилась от досады. Она умела изображать вполне сносный ирландский акцент и, конечно же, умела ничего не цитировать, но вся ее маскировка пошла прахом в тот самый миг, когда она встретилась взглядом с этим, этим…
- Меня зовут Доналл, - как ни в чем ни бывало сообщил "этот", колдуя над возникшими откуда-то из-под стойки чайником, чашками, бутылями и жестяными банками. - Доналл О'Ши. Я заправляю этим безумным вертепом с тех пор, как помер мой старик. Вот кому стоило бы послушать ваши речи о желтухе и всем таком прочем. Хотя чего уж там! Толковать с ирландцем о трезвости, все равно что с чертом о райских вратах. А вас как зовут, мисс?
Называть свое имя не входило в планы Агнес, но рыжий спрашивал так прямо и бесхитростно, что уклониться от ответа не было никакой возможности.
- Айрин, - назвала она то из двух своих имен, которое никогда не использовала.
- Эринн, - повторил Доналл на местный манер, растягивая последний согласный. - Хорошее ирландское имя, мисс.
- У меня ирландские корни. По матери.
Прозвучало это отчего-то так, словно она врала, но рыжий и бровью не повел.
- Вот как! - одобрительно воскликнул он. - А в Дублине, значит, родня?
- Работа.
- Повезло! Нынче не у многих в городе есть работа.
- Я слышала, - уклончиво отозвалась Агнес, стараясь обойти опасную тему. Однако от Доналла ее осторожность, по-видимому, не укрылась. Сверкнув пронзительным взглядом, никак не вяжущимся с его широченной улыбкой, он покладисто переменил тему.
- Конечно, образованному человеку всегда есть чем заняться. Вы, должно быть, врач, мисс?
- Не совсем.
- Да? Вот незадача!
- У вас что-то случилось?
- Да тут… мальчонка у меня один. Кашляет. Боюсь, как бы не чахотка.
- Я могу посмотреть.
- И обязательно посмотришь, - раздался знакомый голос из-за спины. - В другой раз.
Агнес обернулась, уже зная, кого увидит, однако все равно удивилась. Стоящий у нее за плечом высокий сухопарый брюнет, в синем костюме-тройке, котелке и перчатках выделялся на фоне посетителей "Белой птицы", даже сильнее, чем она сама со своим университетским выговором. И не удивительно. Такого скорее ожидаешь встретить в зале суда, чем в трактире. Впрочем, Агнес хорошо помнила, что на фоне чопорных кембриджских студентов и преподавателей - сплошь выходцев из хороших английских семей - Оуэн Каннингэм выделялся не меньше: он был чопорностью, возведенной в степень. И дело было совсем не в лайковых перчатках, дело было в том, как он смотрел, как говорил и как люди вытягивались по струнке при одном его появлении.
- Оуэн! - имя сорвалось с ее языка раньше, чем Агнес успела сообразить, что он, вероятно, также соблюдает конспирацию. Сегодня решительно все шло наперекосяк!
Однако Каннингэм отнюдь не казался раздосадованным ее оплошностью, напротив, он чарующе улыбнулся и каким-то очень естественным жестом пригладил растрепавшиеся волосы девушки.
- Я жду тебя целую вечность, - укорил он, опуская руку на ее плечо.
- Я не опоздала, - растеряно возразила Агнес.
Каннингэм мягко и даже как-то завораживающе рассмеялся.
- Но это ведь не значит, что мое ожидание не заслуживает награды, правда?
Агнес сморгнула. Она решительно ничего не понимала. Их отношения с Оуэном были совершенно иного рода, чем он сейчас пытался изобразить… Изобразить! Ну, конечно! Агнес отвесила себе мысленную затрещину и попыталась представить, как бы отреагировала, будь все именно так.
- Если бы я знала, что ты намерен меня смущать, я бы не пришла, - прохладно заметила она.
- Как жестоко! - укорил ее Оуэн. - Женщины - бессердечные создания, вы со мной согласны?
Доналл, к которому был обращен последний вопрос, опустил голову, пряча что-то мелькнувшее в глубине глаз.
- Я бы так не сказал, сэр, - рассудительно заметил он. - Просто женщинам есть, что терять. Так уж устроена наша ханжеская мораль.
В следующее мгновение перед Агнес возникла глиняная кружка в облачке горячего пара.
- Ваш грог, мисс. Выпейте, пока не остыл.
Агнес пробормотала слова благодарности и принялась разматывать шаль, чтобы добраться до кармана в разрезе юбки, но прежде, чем она смогла справиться с непривычной одеждой, Каннингэм бросил на стойку пару монет и, не дав ей сделать ни глотка, подхватил под локоть и увлек прочь, в сторону лестницы. Девушке не оставалось ничего другого, как покорно последовать за ним. Когда они поднялись на один пролет, Оуэн отпустил ее руку и остановился.
- Прошу простить мне этот балаган, - сказал он в своей обычной манере. - В свете последних событий мы вынуждены соблюдать осторожность.
- Я так и поняла. Хотя было бы лучше, предупреди вы меня об этом в записке. Я могла все испортить.
Оуэн улыбнулся. Не так как минутой раньше - по-настоящему. Тепло и дружелюбно.
- Когда я писал вам, этой части плана еще не существовало. И если бы я думал, что вы можете что-то испортить, вас бы здесь не было.
Агнес сморгнула, не зная, как реагировать на этот не слишком-то заслуженный комплимент.
- Теперь о деле, - Каннингэм вновь был собран и строг. - Человек, которому я намерен вас представить, неоднократно нарушал законы Его Величества, и не далее, как сегодня, за любые сведения о нем было назначено щедрое вознаграждение. Если вы не готовы к такому, то вам стоит уйти прямо сейчас, потому что потом может быть поздно.
Агнес решительно мотнула головой, показывая, что отступать не намерена.
- Мы говорим о Крэйге Уолше? - спросила она.
- Почему вы так решили? - сощурился Оуэн, голос его едва различимо напрягся.
- Я слышала о почтовой карете по пути сюда, - поспешно объяснила Агнес, - естественно было бы предположить. Но... Вы уверены, что здесь безопасно? У меня сложилось впечатление, что полиция патрулирует Нордсайд.
- Уверен, - отмахнулся Каннингем. - Если бы они действительно думали, что Уолш здесь - английские солдаты уже ломились бы во все двери, тыча своими винтовками во все, что шевелится. А десяток сонных ирландских констеблей на перекрестках - не более чем попытка выслужится перед высоким начальством.
- Ясно.
- Что ж, если вы все обдумали, следуйте за мной.
Они поднялись еще на три пролета и прошли по узкому сумрачному коридору - его освещал не газ, а свечи, вставленные в почерневшие от времени канделябры - до угловой комнаты, окна которой должны были выходить на задворки. Каннингэм замысловато постучал, потом еще раз, уже по-другому. Раздался звук отпираемого затвора и дверь распахнулась. Оуэн сделал приглашающий жест и мисс Уивер переступила порог.
В комнате было всего три человека. И Агнес, мгновение назад приготовившаяся увидеть решительно все что угодно - от собрания масонской ложи до динамитной мастерской - была вынуждена признать, что реальность умеет удивлять.
Одной из троих была женщина. Очень красивая женщина. Агнес не стала бы такой, даже если бы предпочла Кембриджу какой-нибудь приличный пансион, единственное назначение которого - готовить своих воспитанниц к охоте на мужей. Впрочем, справедливости ради, нужно было признать, что в красоте незнакомки искусственные ухищрения играли далеко не главную роль, главным было то, о чем так любили рассуждать Филиппа и мадам Фосетт и чем в действительности не обладали ни они сами, ни большинство суфражисток - подлинное чувство свободы. Даже поза незнакомки дышала презрением к любым рамкам и предрассудкам - она сидела по-мужски, откинувшись на спинку и вытянув ноги, в пальцах у нее была папироса без мундштука.
Вторым был человек, в котором Агнес без колебаний опознала Крэйга Уолша: он был не столь широкоплеч и могуч, каким рисовали его городские сплетни, зато глаза его смотрели из-под густых темных бровей так тяжело и пристально, что Агнес с легкостью поверила бы в то, что ограбляемые им бедолаги начинают выкладывать свое добро раньше, чем тот попросит. Во всем остальном он, впрочем, сошел бы за обыкновенного работягу: потертый костюм, стоптанные ботинки, неизменная кепка. Самая опасная разновидность хищников - те, которых не замечаешь, пока не становится слишком поздно. Уолш был именно из этой породы.
Третьим в комнате был парень, открывший дверь. На первый взгляд ему нельзя было дать и двадцати: русоволосый, худощавый, хотя скорее жилистый, нежели хрупкий, он всем своим видом излучал ту веселую беззаботность, что свойственна лишь ранней юности, не омраченной ни бедами, ни размышлениями о будущем. Если только память, имевшая неприятное свойство подводить, когда дело касалось лиц, не обманывала Агнес, он был тем самым студентом, что передал ей днем записку Оуэна. Словом, полиция, рыскающая по Дублину в поисках "дерзкой банды Уолша", даже не догадывалась, с чем в действительности имеет дело. Это было по-своему забавно.
- Смотрите-ка, улыбается, - заметила красавица, картинно склоняя голову к плечу. - Может, не так уж и безнадежна?
- Может быть, - раздумчиво отозвался Уолш.
Всякая веселость разом угасла, Агнес почувствовала себя зябко и неуютно. И не только потому, что ее бесцеремонно обсуждали в ее же присутствии, но и потому, что все смотрели на нее так выжидающе, словно это она собрала их здесь, а не они пригласили ее с абсолютно неизвестной целью. Краем сознания она зафиксировала щелчок затвора, когда вошедший следом Оуэн запер дверь. Этот будничный звук вызвал у нее неожиданно неприятное чувство. Так с ней бывало, когда, поддавшись азарту, она незаметно для себя переступала границу отделяющую безобидную шалость от настоящего проступка, влекущего за собой серьезные последствия. Отрезвляющим дыханием реальности - вот чем был этот звук.
Агнес стиснула пальцы и строго напомнила себе, что пришла сюда, руководствуясь исключительно твердыми убеждениями, а значит нет никаких оснований чувствовать себя загнанной в ловушку. Даже если опаснейший человек Дублина не сводит с нее прицельного взгляда, и глаза у него черные, как дуло винтовки. Сама того не осознавая, мисс Уивер вскинула подбородок. Да, порой упрямство доводило ее до беды, но никто из знавших ее не стал бы утверждать, что это хоть раз заставило ее отступить.
Губы Уолша дрогнули, словно он собирался улыбнуться, но передумал.
- Проходите, - сделал он широкий жест, не поднимаясь, впрочем, со своего места. - Да смелее же! Мы вас не съедим. Эйдан, будь джентльменом, предложи мисс Уивер кресло.
Русоволосый юноша резво вскочил с подоконника, на котором уже успел умоститься, и, одарив Агнес неожиданно дружелюбной, даже заговорщицкой улыбкой, принялся со скрежетом двигать единственное свободное в комнате кресло поближе к камину. Каннингэм, скрестив руки на груди, с бесстрастным видом оперся о дверь. Мисс Уивер вновь была вынуждена отогнать навязчивые ассоциации с конвоем и напомнить себе, что Оуэн пусть не слишком близкий, но все же друг и - главное - единомышленник.
- Рассказывайте, мисс, - повелел Уолш и, морщась, попытался удобнее устроиться в своем кресле.
"Он ранен", - запоздало сообразила Агнес. И тут же мысленно укорила себя: правило, предписывающее вставать, приветствуя женщину, было не чем иным, как архаическим патриархальным пережитком с классовой подоплекой, так что ей не следовало обращать на это внимание в любом случае.
- О чем? - спросила она, с каждым мгновением ощущая себя все более и более потерянной и неуместной.
- Обо всем. Например, что привело вас в столь нереспектабельное заведение да еще и в такую ненастную погоду? И сядьте уже, наконец. Если вы, конечно, не собираетесь присягать на верность Республике.
Агнес сделал несколько нерешительных шагов и послушно опустилась в кресло, расправляя влажные юбки. Потерла пальцами ноющий висок. Как это нередко случалось, с холода у нее начался приступ гемикрании - мигрени, как именовал это расстройство доктор Эдвард Лайвинг в своем сочинении о тошнотворной головной боли. Там же он блестяще толковал его с помощью смелой теории нервной бури, и хоть Агнес находила последнюю несколько спорной, сию секунду она вынуждена была признать некоторые аргументы доктора чрезвычайно убедительными. Оставалось лишь надеяться, что внешние проявления бури не столь очевидны, как внутренние.
- Я полагаю, вам известны, обстоятельства нашего знакомства с мистером Каннингэмом, - кое-как собравшись с мыслями, начала Агнес.
- О, да! Знаменитая история с дебатами. Милая, ваш пыл и образованность поразили Оуэна в самое сердце, - красавица - имени ее так никто и не назвал - метнула в сторону Каннингэма взгляд, без которого сказанное могло бы показаться обыкновенной дерзостью, но который выдавал ее лучше всяких слов.
Впрочем спровоцировать подобным образом Оуэна едва ли представлялось возможным, мужчина не удостоил ее даже поворотом головы.
Агнес закусила губу. Ни университетские прения, ни суфражистские демонстрации, ни даже старательно скрываемые от родителей поездки в бастующий Ливерпуль, к немалому сожалению, так и не выработали у нее привычки к прямой конфронтации. Меньше всего на свете ей хотелось бы послужить невольным казус белли в чьих-то запутанных личных отношениях.
- Скорее наоборот, - осторожно возразила она. - То мое выступление без всякой ложной скромности иначе как провальным не назовешь.
***
...Затея, конечно же, принадлежала Филиппе. О том, что всеми обажаемую мисс Фоссетт некогда незаслуженно лишили чести быть названной Старшим Спорщиком по результатам математического трайпоса - традиционного общеуниверситетского выпускного экзамена - по одной-единственной причине - принадлежности к слабому полу, каждая воспитанница Ньюнхема знала с первого своего дня в колледже. И с первого же дня лелеяла в душе планы возмездия за эту вопиющую несправедливость. Приближение летних экзаменов, как правило, лишь подбрасывало хвороста в этот никогда по-настояющему не угасающий костер, и пламя Борьбы и Солидарности вспыхивало с новой силой, порождая на свет очередной Прожект. Тот год не стал исключением.
Дебаты между Ньюнхемом и Даунингом обрели флер скандальности еще прежде, чем успели состояться. Для начала от участия в них отказались все старшие колледжи, желая, по-видимому, продемонстрировать свое отношение к самой затее спорить о чем бы то ни было с женщинами. Но если они думали остудить тем самым пыл ньюнхемских тигриц, то жестоко просчитались. Принебрежительный жест угодил точно в цель, и раненное самолюбие свершило то, что не могло бы совершиться никак иначе, а именно: породило на свет опасное желание не просто одержать сокрушительную победу, но сделать это в контексте самой что ни на есть "мужской темы" - политики. Новость эта удивительно быстро достигла Лондона, и между берегом Темзы и берегом Кем заметались письма и проверяющие различных чинов, желающие доподлинно удостовериться в том, что зарвавшиеся студенты при преступном попустительстве преподавателей намерены дебатировать деятельность Тред Юнионов и - боже храни Короля! - континентальную заразу, именуемую "социализмом". Смешки за спиной Агнес сменились опасливыми шепотками.
Накануне дебатов мистер Уивер отложил газету, которую имел привычку читать за завтраком, и, окинув свое старшее чадо внимательным взором поверх очков, провозгласил:
- "Свобода иллюзорна, если она не является всеобщей".
- "Гнет царит там, где свободный порыв страстей ограничен и предоставлен только крайнему меньшинству", - без запинки продолжила Агнес.
- Шарль Фурье, - завершил отец с одобрительным кивком. - Впрочем, - добавил он, - цитаты из французских мыслителей вряд ли придутся по вкусу нашим замшелым патриотам.
В тот же вечер Агнес аккуратно переписала тезисы набело, всюду заменив Фурье и Сен-Симона Робертом Оуэном и чартистами. Никогда прежде она не чувствовала такого душевного подъема: принадлежать к угнетенному полу в классовом обществе колониальной империи впервые казалось ей едва ли не подарком судьбы. И если бы мир можно было переменить словом, то он бы, без всяких сомнений, не остался прежним в тот день, когда мисс Уивер под несколькими сотнями напряженных взглядов поднялась на трибуну произносить свое блистательно-эпатирующее pro.
После, вновь и вновь оживляя произошедшее в памяти, она поняла, что все было предопределено еще прежде, чем огласили имена спикеров. И дело было не в том, что право выбирать победителя дебатов принадлежало тем же самым людям, которые двенадцать лет назад единогласно решили, что женщины не должны получать ученые степени и носить мантии. И не в том, что старшие колледжи, ранее презрительно отвергнувшие приглашение на дебаты, теснились перед трибуной, словно по команде разражаясь то свистом, то аплодисментами в зависимости от того, кто брал слово. И, конечно, не в том, что что позиция pro всегда уязвимие, чем contra, уже в силу установленного порядка аргументации. Нет. Представить Ньюнхем сборищем пустоголовых взбалмошных девиц, которых в унверситете никто не воспринимает всерьез, было единственным способом не только избежать чудовищного политического скандала, но и сохранить вид пристойности и верноподданичества, столь ценимого в тревожные времена стачек и хартий.
Обидно до слез. Столь же бесполезных и бессильных, как и каждое произнесенное слово.
- Посмотри на меня, Нэн, - строго сказала Филиппа, с трудом разыскав свою любимую ученицу в потайном закутке Ньюнхемской библиотеки. - Однажды, когда ты будешь говорить с трибуны Парламента - а ты будешь, это я тебе обещаю! - они вспомнят сегодняшний день и поймут, что самый страшный их кошмар стал явью, и всех их сил было недостаточно, чтобы этому помешать. А теперь вытри глаза, умойся и ступай в обеденный зал. Тебя ищет некий ирландский джентльмен по фамилии Каннингэм.
...Вспыхнул Лондон, за ним - Ливерпуль, следом - Лленоли.
Затаенная гордость и предвкушение чего-то по-настоящему большого и важного кружили голову Агнес, когда она пробиралась по мирным, с детства знакомым улочками Кембриджа к нелегальной типографии с текстом очередной листовки, полной воззваний и разоблачений, написанных в горячке праведного гнева по свежим следам событий, замалчиваемых и перевираемых официальной прессой. И существовавшая лишь в ее воображении, не признаваемая ни одним законом Общественная Справедливость ненадолго обретала иллюзорную реальность в отточенных бескомпромиссных фразах, которые затем превращались в осмотрительные полунамеки прогрессивной общественности, громогласные речи пролетарских агитаторов и истеричный визг парламентариев-консерваторов.
"Вы рождены с редким даром убеждения, - сказал ей Оуэн в тот памятный вечер после дебатов. - Как вы намерены распорядиться им?"
Агнес выжимала свой - действительный ли? мнимый ли? - дар до капли, не позволяя ни намеку на разочарование или сомнение проникнуть в слова, обращенные к тем, кому нечего было терять, кроме своей беспросветно тяжелой жизни. И когда они умирали, веря в то, что она писала - что бастующих с каждым днем все больше и больше, что борьба не безысходна, что справедливость будет торжествовать - их смерти ложились на ее плечи бременем ответственности и вины. И она превращала это бремя в новые слова...
***
- Таким образом, вы прибыли в Дублин, намереваясь предложить себя в качестве орудия в борьбе против классового неравенства? - невозмутимо заключил Крэйг Уолш, когда мисс Уивер закончила объяснять характер своих связей с английским рабочим движением.
- Так и есть, - кивнула Агнес.
Оуэн Каннингэм, бывший ее неизменным проводником и посредником в мире стачек и забастовок, мог рассказать - и наверняка уже рассказал - Уолшу обо всем во всех мало-мальски интересных подробностях. Тем не менее тот слушал внимательно, не торопя, не перебивая и ничем не выдавая своего отношения к сказанному. Это тревожило Агнес. В выжидательном молчании человека, за которым охотилось не меньше людей, чем восхищалось - а восхищалось им пол-Дублина - решения и поступки, которые давались Агнес отнюдь не просто и которыми она до этого дня заслуженно гордилась, даже ей самой начинали казаться не стоящими упоминания. В конце концов, сколько мужества требуется, чтобы писать пусть крамольные, пусть необходимые, пусть не написанные никем другим, но все-таки только слова?
- Похвально, мисс, - снисходительно одобрил Уолш, подтверждая худшие опасения Агнес. - Но к чему именно вы пригодны в качестве орудия?
Агнес не ответила.
- Вы можете предложить движению деньги? - предположил Уолш.
- Нет, - качнула головой Агнес. Скулы ее горели, туманящийся взгляд остановился на сцепленных в замок пальцах.
- Связи? - продолжал Уолш, игнорируя ее смущение.
- Нет.
- Информацию?
- Нет.
- Тогда, быть может, вы видите себя в фенийском братстве?
"Он ведь сам позвал меня, - Агнес стиснула зубы. - Зачем он издевается? Это несправедливо, просто несправедливо..."
Агнес подняла голову. Несправедливость была тем, что она не способна была терпеть ни в каких проявлениях.
- Возможно, - медленно произнесла она.
- Вот как! И вы смогли бы, к примеру, убить человека?
- Нет, мистер Уолш.
- Ранить?
- Да, мистер Уолш. Ранить определенно смогла бы.
- И откуда такая уверенность?
- Я никогда не держала в руках огнестрельное оружие, мистер Уолш, но слышала, что те, кто делает это без должной подготовки, довольно часто кого-нибудь ранят. Хоть и редко тех, кого намеривались.
Тишина, последовавшая за этим словами, показалась Агнес такой же нестерпимой, как раскаленный уголек на ладони. Она опять сделала это. Сколько раз она обещала себе, что больше не будет? Не будет говорить то, о чем обязательно пожалет. Не будет, потому что это глупо, и бесполезно, и по-детски, и...
Тишину прорезал негромкий музыкальный смешок. Взгляд Агнес метнулся к источнику звука: демонстративно скучавшая весь разговор красавица подмигнула ей и прикрыла ладонью кривящиеся в усмешке губы. И прежде, чем Агнес успела осознать произошедшее от двери, где стоял Оуэн, послышались отчетливые звонкие хлопки, а следом забарабанил по подоконнику русоволосый Эйдан, в одиночку имитируя одобрительный шум и свист студенческой аудитории. Уолш обвел взглядом своих скоморошничающих товарищей и уголок его губ дрогнул в болезненной гримасе.
- Ответ по-своему хорош, - признал он, когда аплодисменты стихли, - хоть и удивителен. Я слышал, будто английские аристократы - заядлые охотники.
- Я тоже об этом слышала, - согласилась Агнес. - Но мой отец считал охоту бессмысленным, жестоким занятием, и, боюсь, я разделяю его взгляды на этот вопрос.
Ирландцы переглянулись.
- Признаться, я в полном замешательстве, мисс Уивер, - объявил Уолш. - Если жестокость столь претит вам, не лучше ли было остаться в Кембридже? Эйдан, - кивок в сторону русоволосого, - очень хвалил ваши лекции. Вы, должно быть, неплохой математик.
Агнес нахмурилась, вздохнула. Нет, она не будет. Не будет. Не. Будет.
- Я не просто неплохой математик, мистер Уолш, - произнесла она, отчетливо выговаривая каждое слово и неотрывно глядя в черные глаза-дула, - я - хороший математик. Лучшая в своем выпуске. Но беда в том, мистер Уолш, что в наше время нельзя быть хорошим человеком, будучи только лишь хорошим математиком.
Крэйг Уолш кивнул. И улыбнулся.
- Мне кажется, - сказал он, обводя взглядом присутствующих, - пора обсудить причину, по которой мы пригласили вас сюда, мисс Уивер.
