Музыкальная канва жизни

Все, что Цербер любил в этой жизни, могло бы уместиться в одном походном рюкзаке. Бандана, солнечные очки, «Магнум» 44-го калибра. Все то, что Цербер ненавидел на этом свете, не влезло бы даже в его родной округ Колумбия, а если он принялся бы перечислять, на это ушло, наверное, целое столетие. Грязь, разруха и нищета, вездесущая убогость, всепоглощающая тупость, всеобъемлющее отчаяние. Радиоактивная вода, просроченная пища, выдохшаяся ядерка. Поломанное, сожранное ржавчиной оружие, отсыревшие патроны, гранаты, готовые взорваться у тебя в руках. Незаживающие раны, постоянное несварение, постоянная ломка, мудак-врач, посмеивающийся, заламывая цену за лечение, мудак-шериф, толкующий об общественном долге, мудак-проповедник, вещающий о наступлении эры бесконечного атомного света, стоя по колено в облученной воде перед неразряженной ядерной бомбой. Бесчестные наемники, рейдеры, супермутанты и Анклав. К последним двум пунктам Цербер испытывал особенную неприязнь. Надо сказать, что отношение жителей Столичной Пустоши к нему самому было не слишком-то дружелюбное. Вот как думали о нем, например, в Мегатонне: мрачный наемник, возможно, бывший рейдер, лучше такого не злить. Если уж повстречался – опустить глаза, вежливо поздороваться и поскорее убраться. И вполне заслуженно так считали. Все после того случая с радио, обломками которого посекло пятерых посетителей и бармена. То ли водка была плохого качества, то ли винт совсем вскружил голову, да только Церберу тогда показалось, что президент Анклава Джон Генри Эдем обращается из радио лично к нему. А для Эдема у Цербера был припасен специальный разрывной патрон. В общем, все вокруг думали, что наемник излучает. Вроде радиации, только не радиацию, а ненависть. И, по сути, так и было. Потому что голову Цербера постоянно заполняли черные мысли о вещах, которые он ненавидел. Дрянная выпивка, дрянная пища, дрянные люди и дрянная гора крышек в кармане. Несмотря на то, что Цербер многое мог себе позволить, он не знал, зачем он вообще живет. Наверное, все-таки он жил ради вот таких моментов. Когда парочка ненавистных гадов садилась на хвост парочке других ненавистных сволочей, и между ними начиналась серьезная разборка. Просто невозможно отказаться поучаствовать в таком веселье. Цербер только что разжился целой кучей банок с консервированной свининой. Он эту дрянь не ел, но обыватели с удовольствием покупали все, что съедобно. Отдыхая в разграбленном магазине на первом этаже, он попутно набивал вещевой мешок, когда заметил этих двоих в силовой броне. Бравые парни, с характерными рожками на шлемах, теснили группу зеленомордых громил от станции Дюпон Восток куда-то вглубь квартала. Цербер испытал несказанное удовольствие. Он словно бы находился в партере театра, на сцене которого ставилась пьеса «Одни мудаки выносят других мудаков». Неважно, чем это все закончится, ему захотелось досмотреть спектакль до конца. Добыча не интересовала Цербера сегодня, и он не подумал о том, с какой целью солдаты Анклава вдруг наехали на супермутантов. Единственное, что ему хотелось – увидеть их конец. Консервы подождут – ждали же они двести лет, полежат и еще немного. Цербер выбрался из магазина и последовал за анклавовцами. Бой уже разворачивался на руинах школы. Супермутанты несли потери, но не сдавались. Огрызались ружейными выстрелами, швыряли гранаты. Цербер ухмыльнулся, увидев, как двое зеленомордых вытолкали на передовую упирающегося кентавра. Кентавр вяло пополз вперед. Драться ему явно не хотелось, и он очень быстро погиб под свинцовым ливнем минигана. Анклавовцы вошли в здание школы. Некоторое время еще продолжались выстрелы, потом они смолкли. Видимо, солдаты разделались с последними супермутантами. Цербер решил было, что уже ничего интересного не произойдет, когда грянуло с новой силой. Этот рев он уже как-то слышал. Так мог орать только Бегемот. Причем, здорово подраненный. Цербер пулей взлетел по лестнице и притаился на втором этаже. Как раз в этот момент яркая вспышка озарила развалины. Если бы не солнечные очки, глазам Цербера пришлось бы несладко. Затем жестокий удар сотряс улицу, выбив из обветшалых стен пыль и последние куски штукатурки. Цербер не смутился, даже присвистнул. Последний раз он видел, как стреляют из «Толстяка», лет шесть назад. Похоже, все стихло. «Толстяк» – веский довод даже для Бегемота. Подождав еще минуту, Цербер высунулся из укрытия. Отсюда ему очень хорошо было видно тело – растоптанное тело одного анклавовца. Второго нигде видно не было, похоже, все, что от него осталось – воронка, по краям которой валялись куски горелого мяса. Цербер присвистнул второй раз. Анклав – отчаянные ребята. Стрелять из «Толстяка» почти в упор – настоящее самоубийство. В общем, спектакль закончился феерической сценой, и Цербер даже поаплодировал. В пустоту, потому что актеры перебили друг друга. Тем сильнее был эффект, когда один из «актеров» вдруг встал и поплелся к зданию напротив. Не супермутант и не солдат Анклава. Шел, пошатываясь, держась за бок левой рукой. Не то чтобы это было чем-то из ряда вон выходящим, а просто не сочеталось со злорадством Цербера. Он даже вскинул руку: – Эй! * * * Человек обернулся на лестнице, ноги не удержали его, и он с размаху сел на ступеньку. Кожаная броня, сильно поврежденная, местами обгоревшая. Лысая, облезлая голова. Гуль. Цербер перемахнул через парапет, спрыгнул на горячий асфальт. – Эй, – позвал он. – Чего тебе? – откликнулся гуль. – Что ты тут делаешь? – спросил Цербер, подходя. Гуль, вроде бы, не был вооружен. – Сижу. А ты? – Пришел поглядеть на ублюдков. Знаешь, сердце радуется, когда они друг друга уничтожают. – Ясно, – сказал гуль как будто удрученно. – Ну что, посмотрел? – Посмотрел, и знаешь что: все бы хорошо, да только вот ты подвернулся. – А я тут причем? – Почти ни при чем. Только я не люблю случайные жертвы. – Я не жертва, так что спокойно можешь идти. – Да? – Да. – А ну-ка покажи. – Что? – Вот это, – Цербер присел перед гулем и указал сочащуюся из-под ладони кровь. – Это что? – Это не твое дело. – Ну да, конечно, – проговорил Цербер. – И какого черта тебе здесь только понадобилось… – Уж извини, я не выбирал, попадать в переплет или нет. – Давай, пойдем. Встать можешь? – Не знаю. Эй, осторожнее. Кое-как они добрались до дверей, оказались в холле, заваленном мусором. – Что это за здание? – спросил Цербер, не особо рассчитывая на ответ. – Радиостанция, – ответил гуль. – Раньше тут была радиостанция. – Чудесно. Давай сюда. – Зачем ты это делаешь? – спросил гуль. – В смысле, тащишь меня куда-то? Цербер не ответил. Он и сам плохо понимал мотивацию своих действий. Еще пять минут назад он не чувствовал ничего, кроме ненависти и злорадства, и даже получал от этого удовольствие. А теперь… Этот раненый гуль, так некстати подвернувшийся супермутантам, все испортил. И не было как будто никакого удовольствия. Только горечь. – Как тебя звать? – спросил он. – Тебе-то зачем? – Для мемуаров, – зачем-то сказал Цербер. – Эрик. Так меня зовут, – гуль поморщился. – Больно? – Совсем чуть-чуть… – Погоди, тут должна быть аптечка. Цербер огляделся, увидел лесенку, ведущую к дверям туалетов. Там наверняка должны остаться стимуляторы. Пусть довоенные, но хотя бы что-то. А если повезет, то и морфин найдется. С везением у него сегодня, видимо, что-то приключилось. Стимпак в коробке на стене оказался только один, зато нашлась целая куча ментатов. Пока наемник обшаривал туалет, его внимание привлек какой-то звук с улицы. Цербер осторожно выглянул в окно и тихо выругался. Место недавней битвы прочесывали новоприбывшие анклавовцы, и их было чертовски много. Больше, чем Цербер мог побить даже в случае самого удачного исхода. – Похоже, они шли по следу передового отряда, – сказал он, вернувшись к Эрику. – Надо убираться отсюда. Вот, – он отдал стимпак гулю. – Коли, и пошли. Есть тут задний ход? – Со второго этажа можно выбраться в соседнее здание. Там нет северной стены, можно спуститься к эстакаде. – Отлично, давай, двигай. Цербер подставил гулю плечо. Тот с готовностью облокотился. – А тебя как зовут? – Меня? – Цербер не ожидал вопроса. – Цербер. – Цербер? Пес о трех головах? – Что? – не понял Цербер. – Нет, это означает… – он вдруг понял, что сам не знает, что его имя значит. – Слушай, это из мифологии, – продолжал болтать Эрик, пока они поднимались на второй этаж. – Цербер это огромный демонический пес с тремя головами. Он сторожит врата в подземный мир. – Как скажешь, дружок, только топай, не останавливайся, – сказал Цербер. – Не знаю, как там, в мифологии, а у нас в подземке одни супермутанты да дикари. Так, почти пришли. Он открыл дверь и застыл на пороге. Первым, что ему бросилось в глаза, был миниган. Оружие возлежало на столе посреди помещения, поблескивало в тусклом дневном свете, словно красуясь. Рядом стоял ящик с патронами. – Ого. – Впечатляет? – Еще бы. – Это лучшая аппаратура, что была до войны. Вот это микшер на двести каналов, а там мощная передающая антенна… – Да я об оружии. – А, это. Валялось тут, когда я пришел. Мне кажется, оно не работает. – Ладно, где выход? – Там… Погоди, Тридог. Я должен кое-что забрать. – Что? Постой, как ты меня назвал? – Тридогнайт. Понимаешь, Цербер тебе не идет. Как-то он тебя омрачает. А ты не такой. – Откуда ты знаешь, какой я? – Просто знаю, и все, – гуль доковылял до стола и вынул из-под него походный мешок, плотно набитый чем-то. – Что это? – спросил Цербер. – Еда? Крышки? – Нет, – гордо сказал Эрик. – Погляди. Он открыл мешок. – Старые диски? – удивился Цербер. – Зачем тебе это хлам? – Это не хлам, – обиделся Эрик. – Как ты можешь называть хламом самую полную и, возможно, единственную на свете коллекцию довоенной музыки? – О чем ты думаешь, когда нам надо убираться? – проговорил Цербер. – Да брось ты ее, она никому не нужна! – Нет, – ответил Эрик, – и ты не прав. Музыка нужна всем. Сюда. Они подошли к заднему выходу. – Хватит заливать. Прожили же мы без музыки двести лет. – Поверь, Тридог, это были ужасные двести лет. – Я так не думаю. Подожди тут, я выгляну наружу. Да, и хватит называть меня Тридог. – Это же тоже самое, что Цербер. И группа такая была. – Все равно не называй Тридогом. – Как скажешь, Тридог. Цербер проскользнул в дверь и очутился в офисе. Он вдруг поймал себя на мысли, что думает не о проклятом Анклаве, из-за которого весь сыр-бор, а о трех собаках и о музыкальных автоматах, внутри которых вращались какие-то диски, издающие звуки. Он вдруг почувствовал себя словно на краю, к которому он никак не мог подойти. А за краем этим хранилось что-то очень важное. * * * Когда Цербер вернулся к ожидавшему его Эрику, он был мрачнее тучи. – Знаешь, – сказал он. – Я не помню своего детства. Я никому этого еще не говорил. – Если это правда, то это поистине ужасно, – ответил гуль очень серьезно. – Спасибо за доверие. А почему ты решил довериться мне? – Потому что, видимо, больше никому не успею, – ответил Цербер. – Там за дверью до черта супермутантов и дикарей. Тебя они пропустят, но я не смогу пройти. Эрик подавлено молчал. – Я не пойду без тебя. – Почему? Какое тебе до меня дело? – Дело есть. – Я не… Прошла пара минут в молчании. Двое сидели на полу, Цербер вертел в руке «Магнум», Эрик обнимал мешок с музыкой. – Я вижу, для тебя она нечто большее, чем просто музыка, – сказал вдруг Цербер. – Конечно, – ответил Эрик. – Для меня она память. – Ты что, жил до войны? – Да, жил. – Ничего себе, – проговорил Цербер. – Ты, наверное, тоже многого не помнишь. – Я стараюсь сохранить память, – ответил гуль. – А музыка, она помогает. Она не только раскрашивает нашу серую жизнь и побуждает людей к действию. Она помогает помнить. – Как это? – Просто. Ты услышишь знакомую мелодию, и твоя память сама собой вернет тебя туда, где ты ее слышал. – Так просто? – Да. – А если этой памяти уже нет? Гуль пожевал сгнившим ртом. – Ты о своем детстве, Тридог? Я не решался спросить… – Да ладно, все в порядке. – Ты совсем ничего не помнишь? – Я… – Цербер замолк на секунду. Он еще никому не рассказывал этого. – Я пытаюсь обратиться к той памяти, что была там, ну «до всего, что после». И слышу высокий звук, как будто визг. И опрокидывающаяся пустота. Голова начинает болеть. Эрик молчал, сочувственно глядя на наемника. – И еще я начинаю ощущать ненависть. – Ненависть? – Да. К ним, – Цербер мотнул головой, – Джон Генри Эдем и иже с ним. – Ясно. Может быть, Анклав виноват в том, что ты потерял память? Цербер пожал плечами. – Всякий раз, когда я слышу радио Анклава, меня захлестывает черная волна. Боль и ненависть. – Это память, Тридог, – проговорил гуль. – То, о чем я тебе говорил. Твоя память. Она никуда не исчезла. Она там. Они снова помолчали. – Я пришел сюда, чтобы возродить радиостанцию, – сказал вдруг Эрик. – «Новости Галактики». Аппаратура есть, надо только подключить источники энергии. Если бы я мог подарить миру всю эту музыку, мир, может, и вспомнил бы, что мы, люди, на самом деле не такие, не дикари и убийцы, готовые разорвать за пару бутылочных крышек. Цербер резко поднял голову. – Ну тогда иди, Эрик. Иди и возроди радио. Спрячься среди дикарей, пережди, пока Анклав зачистит здание и… Гуль сухо рассмеялся. – А зачем, по-твоему, Анклав прислал сюда вооруженный отряд? До Цербера наконец дошло. – Они хотят занять станцию и вещать отсюда. Этого нельзя допустить. * * * – Мотор не раскручивает барабан, может, в этом все дело, – Эрик склонился над миниганом, рассматривая его нутро. – Двести с лишним лет прожил и не научился оружие чинить, – упрекнул Цербер. – Кое-что я все же знаю, – гуль запустил лапу в раскрытый барабан и выудил пучок проводов. – Будем надеяться, что это только батарея сдохла. Если так, то ее можно подзарядить от ядерного элемента. В кладовке вроде есть пара. Тридог, что там Анклав? – Готовятся войти в здание, – ответил Цербер, выглядывая в окно. – Ты твердо решил? – Да. Цербер не мог найти рационального ответа, зачем он это делает. Можно было бы просто разбить аппаратуру и попытаться прорваться через заднюю дверь. Но так, он чувствовал, Анклаву можно нанести больший урон. – Как у тебя? – спросил он. – Почти готово. – Гуль развернул миниган на столе, Цербер увидел идущие от внутренностей оружия провода, прикрепленные к элементу питания на полу. – Был миниган, стал станковый пулемет. Надо только пару минут подождать, пока зарядится. – И этой пары минут у нас, может, и нет, – сказал Цербер, слыша, как внизу распахиваются двери. Он замер у входа с пистолетом наготове. Он сделает все, чтобы Эрик успел. – Что ты делаешь?! – воскликнул он, увидев, как гуль возится у пульта. – Хочу еще кое-что попробовать… – Да брось… Топот на лестнице красноречиво возвестил о том, что времени больше не осталось. Цербер высунулся из-за угла и несколько раз выстрелил. В ответ ком плазмы влепился в косяк двери, раздробив его в щепу. От визга сразу же заболела голова, а потом какой-то звук коснулся его слуха. Что-то очень знакомое, что-то до боли родное, потянулось с глубины сознания, а когда раздались слова: «I don`t want to set the world on fire…», опрокидывающаяся пустота в его голове разорвалась в клочья, как завеса, и за ней, как на холсте, проступила картина, которую Цербер не видел очень и очень давно. От того, что нахлынуло на него, Цербер закричал. Он не мог это принять вот так сразу. В студию полезли солдаты Анклава, и гуль Эрик под лазерным дождем бросился к минигану. * * * В тот день отряд зачистки Анклава потерял многих. Выполняя приказ – найти и занять радиовышку в центре Вашингтона, они напоролись на серьезное сопротивление, которое не смогли преодолеть. Сколько человек окопалось в здании бывших «Новостей Галактики», выяснить не удалось. Второй этаж оказался недоступен по причине непрерывного пулеметного огня. Пулеметчик удерживал позицию в течение двух часов, пока с востока Анклав не начал теснить штурмовой отряд Братства Стали. Остатки анклавовцев отступили в коллекторы и покинули занятую территорию. Когда бойцы Братства заняли площадь перед зданием, усеянную трупами и фрагментами тел, двери радиостанции распахнулись. На пороге появился чернокожий парень в бандане и солнечных очках. На себе он тащил миниган, а ногой двигал за собой ядерный элемент питания, хитро подключенный к мотору оружия. – У вас все на лицах написано, – сказал он, обращаясь к застывшим от изумления солдатам. – Вы не сечете, кто я такой, и не рубите фишку, что я тут делаю. Готовьтесь к просветлению. Я – Тридогнайт. А это моя радиостанция. В смысле того, что я ее отвоевал. Не то чтобы Братья Стали поверили этому странному типу, но когда они вошли в здание «Новостей», увидели, что весь первый этаж и лестница усыпаны трупами солдат Анклава. Кто их всех убил – сейчас было не важно. Главное, что была захвачена важная стратегическая позиция. Братство решило удерживать ее любой ценой. Тридогнайт попросил об одном: помочь доставить тело его погибшего друга на Арлингтонское кладбище. – Эрик заслужил почести, – сказал он, – и я не могу отказать ему в этом. А когда я вернусь, я подарю человечеству кое-что очень ценное. Куда более ценное, чем оружие и еда. В тот день Тридогнайт подарил миру музыку в надежде, что она вернет память людей, как вернула его собственную. В этом, по его словам, и заключалась битва на светлой стороне, как учили его родители, что погибли от рук Анклава много лет тому назад. Говорить правду и делать мир лучше. Пусть он серый, как пустой холст, но в наших силах раскрасить эту канву жизни и сделать ее такой, какой мы ее хотим видеть.