Произведение искусства

Если бы кто-нибудь год назад сказал Дженсену, что он будет лежать связанный и голый на потеху публике, причем сделает все добровольно – наглец был бы застрелен на месте, как тупица Марк, назвавший его «Дженни» в присутствии важных людей. Не исключено, Дженсен пожалел бы Марка, и не пристрелил, а всего лишь переломал руки и ноги, и вырвал язык, если бы это случилось наедине, но дурачок пытался унизить его перед людьми, от которых Дженсен рассчитывал получить заказы. Например, Джареду он с легкостью прощал это инфантильное имечко, но Джаред называл его так исключительно в постели, и когда забывался от страсти, и Дженсен четко чувствовал разницу – где унижение, а где ласка, потому что в устах Джареда это имя звучало лаской, такой грубоватой, и насмешливой немного, но лаской. Тут, главное, дело было в интонациях, в чувствах. Он так произносил «Джеееенннии», хрипло, задыхаясь, закрывая глаза и закидывая голову назад, выставляя на обозрение длинную красивую шею, и так сжимался вокруг его члена, что об обидах думать было смешно. Какие уж тут обиды, когда от одного звука голоса Джареда хотелось кончить. Но до полного взаимопонимания они с Джаредом дошли не сразу, и, как думал Дженсен, все еще были в процессе, но таки Дженсен никак не мог понять, как так случилось, что он стоит перед кроватью без всяких спинок, просто черный квадрат, стоит голый, вокруг кровати черные же ширмы и стальные столбики с крюками и приваренными петлями. На черном шелке квадратной кровати аккуратной горкой были свалены мотки веревки, и прочие причиндалы. Как он подписался на это?! Как так вышло? За ширмой слышался деловитый гул, голоса, чьи-то смешки, кто-то кричал, чтобы несли еще ширму, и голова шла кругом – готовилось целое представление. Джаред это называл выставкой произведений искусств, взволнованно доказывал, что красивей человеческого тела, украшенного сложным рисунком веревок нет ничего, но так как они новички, и участвуют в деле впервые – они не будут делать что-то слишком сложное. Где-то вдали, невидимой за ширмами, хлопнуло что-то, люди побежали туда, и Дженсен, как будто опомнившись, схватился за джинсы. Но одеться не успел, через загородки проник Джаред, издали продолжая говорить: – Все нормально, упало что-то, уже поправляют. Дженсен, надо начинать, не то мы не усп... Он замолчал, увидев затравленное выражение на лице Дженсена. Вздохнул, и усевшись на кровать, провел широкими ладонями по черному шелку, Дженсен, не отрываясь, следил за его руками. – Дженсен, – вкрадчиво проговорил Джаред, – я вижу, ты напуган. Дженсен увидел, что вцепился в джинсы, сердито кинул их на пол и проворчал, то и дело шугливо оглядываясь на слишком громкие звуки из-за ширмы: – Еще бы. Я до сих пор не понимаю, как подписался?! – Очень просто, – терпеливо напомнил Джаред, – ты, ревнивая задница, не захотел, чтобы я это сделал. Еще не поздно переиграть, я подскажу, как вязать, мы это делали не раз... – Нет, – перебил Дженсен, и тоскливо прислушался к дальнему раскатистому многоголосому хохоту. – Господи, не знаю, как я это переживу, но точно знаю, что пристрелю всякого, кто захочет потрогать тебя. – Так что мы будем делать? Откажемся? В голосе Джареда прозвучало такое вселенское разочарование, что Дженсен решительно заявил: – Давай уже, начинай. Джаред все же оставлял ему шанс отступить, при каждом его героическом шаге на голгофу. И когда заставил лечь на живот, и предложил расслабиться и забыть обо всем. И когда аккуратно ввинтил пробку в смазанный и разработанный зад. И когда развел ему широко ноги, и закрепил их так, что не свести, у Дженсена был еще шанс отступить. И когда закручивал вокруг основания яиц и члена веревку, без конца заботливо спрашивая, не слишком ли ему дискомфортно. Дженсен только шипел. И когда связал ему руки, и закрепил их вместе, подтянув их наверх в своеобразной дыбе – даже тогда еще можно было отыграть назад, и сказать – развязывай, я передумал. С каждым шагом к неподвижности в крови все сильнее, острее плескало возбуждение, адреналин шибал в голову до головокружения, и невозможно было сказать – хватит – и уже хотелось проверить себя – какую степень ужаса, перетекающего в запретное, больное, стыдное удовольствие он может выдержать. Отступить стало поздно, когда Джаред надел на его лицо маску, плотную, кожаную, полностью закрывающую верхнюю часть лица, лишь крошечные прорези для глаз и носа, а сверху, на маску зацепил кляп с шариком для рта. Когда сзади, на затылке, щелкнула застежка кляпа, Дженсен испытал приступ невыносимо острой и сладкой паники. Он замычал, дернулся, но яйца и член потянуло, стало больно, и он замер, пытаясь усмирить взбесившееся дыхание, и умоляя мысленно – Джаред, сними, сними это все с меня немедленно! Джаред успокоительно погладил его по спине, и бодро проговорил: – Уже через десять минут начнется. Мы успели, вовремя все сделали. Сейчас ширмы начнут убирать. Ты полежи, расслабься, можешь даже поспать, а я пойду узнаю у администратора, как и что вообще. Дженсен обессиленно закрыл глаза, всеми силами справляясь со страхом, и ругая мысленно на чем свет стоит Джареда – поспи! Как тут поспишь, растянутый как лягушка, да еще сейчас зрители появятся, о, господи... Скоро, и впрямь, убрали ширмы, и Дженсен из своей неудобной позы рассмотрел рядом еще одного закрученного буквой зю парня – на такой же, как у него, черной кровати, разве что спинка одна была прикручена. Несчастного вообще поставили на лопатки, привязав его ноги к изголовью кровати – Дженсен не понимал, как можно долго находиться в таком положении, и слегка даже ему посочувствовал. Джаред появился в поле зрения, и скороговоркой произнес: – Дженсен, помнишь, мы говорили, что зрители могут трогать экспонаты? Если хочешь, я договорюсь, и никто... Дженсен сердито замычал сквозь кляп, и Джаред согласно отступил: – Ну ладно, ладно. Тогда не жалуйся. И отошел, недовольный, а Дженсен вспомнил, как они подбирали флоггеры, вибраторы, фаллоимитаторы для выставки. Он вообще не верил, что кто-то осмелится использовать все эти штуки на, хм, экспонате. На чужом человеке. *** Оказалось, он никогда так сильно не ошибался. Возможно, извращенцев в городе оказалось больше, чем Дженсен предполагал, или они наехали со всех городов, или такое уж привлекательное тело было у Дженсена, но к нему тянуло всех, как магнитом. Дженсен не видел, как дело обстоит с другими, кроме того парня, что попадал в обзор – а там некто в костюме Дракулы втискивал в несчастного фиолетовый прозрачный хуй. Со всех сторон слышны были охи, вскрики, шлепки плети – зрители отрывались, прячась за масками и веерами, и Дженсен – он давно забыл про стеснение. Как-то вот совсем было не до того, когда рыжая красивая стерва, нацепив на себя черный член, обхаживала его зад, другая блондинистая красотка с оттяжкой лупила по спине, а третья, губастая брюнетка обнимала его за лицо и облизывала его кляп и маску, приговаривая: – Какой аппетитный... сладенький... наверняка под маской ты такой же? Или, может быть, Квазимодо? Это еще круче, хочешь, я вылижу твои яйца, а ты покажешь мне лицо? Позади уткогубой маячил бледный Джаред, кусающий губы, и смотрел так умоляюще на Дженсена – ну подай хоть какой-то знак, пожалуйста, я их всех разгоню – что Дженсен начал даже испытывать странное, неправильное удовольствие. Он не кончил от манипуляций рыжей с нацепленным хуем только потому, что яйца с членом были передавлены веревкой, и страдания от невозможности кончить были, на удивление, где-то даже приятны. Троица озабоченных девиц скоро отвалила от него, окружив парня закрученного бубликом, девицы, затянутые в черный латекс, фоткались на фоне него, трещали, смеялись, а Джаред ходил вокруг Дженсена, и издали сумрачно на них поглядывал. Дженсен даже вспомнил «Дженни», так Джаред этими прицельными взглядами наемного убийцы напомнил его самого. Дженсен даже немного расчувствовался, но вскоре к нему подошла парочка, явно гейская, и один из них решил испробовать на Дженсене флоггер, да так, что скоро вся задница Дженсена горела огнем, а еще ныли-ныли невозможно яйца. Боже, как же хотелось трахаться. По-настоящему, живой, теплый хуй, чтобы по самые гланды, и чтобы Джаред. Парочка пофоткалась на фоне распятого Дженсена, и отвалила дальше блуждать по залу, а Джаред рухнул перед его лицом на колени и прорычал: – Если еще хоть один подвалит с намерением «потрогать» тебя, я ему руки переломаю. Дженсен зафыркал в намордник, но представил себя на джаредовом месте и затих. В самом деле, что-то они как-то не рассчитали с этим невинным «потрогать». Он бы вообще сразу убил. Он бы даже не понял, само собой бы случилось, а потом бегай снова от копов. Далее выставка протекала мирно – посетителей отпугивал зверский вид Джареда, стоявшего на страже своего сокровища, а через полчаса выставка закончилась, снова принесли ширмы, и едва только Джаред снял с его вспотевшей головы намордник, Дженсен выдохнул: – Трахни меня! Немедленно, сука, не могу терпеть больше, ох, яйца, яйца развяжи. Джареда не нужно было просить дважды, он распустил веревки, закрученные у основания члена, вызвав тем самым вздох облегчения Дженсена, а потом вбил его в кровать, не снимая остальных веревок, и это было, черт возьми, круто. Дженсен кончил так быстро и бурно, что даже отключился, и пришел в себя, когда Джаред отвязывал его и разминал затекшие руки и ноги. Особенно сладко ныли руки, но Джаред так умело разминал его, так оглаживал, так ласкал, что очень скоро дженсенов член окреп. Джаред с коротким довольным «хых» немедленно обхватил ствол губами, насадился до самой глотки, и Дженсен опять поплыл – он даже забыл, где находится, стонал от каждого движения джаредового юркого языка, и просил – еще. Давай, сука, еще, глубже, ооооо! За ширмой кто-то ходил, рабочие собирали кровати, загородки, но Дженсену впервые за много лет было похуй – на всех людей на планете вместе взятых. Джаред сосал и вылизывал его так страстно, так сильно, так хорошо. Уже выгибало тело в судорогах и приближался сладкий финал, который, сука, перевешивал все неприятности этой дурацкой выставки – и еще было одно, ценное. Дженсен стал, кажется, немного свободнее. Как это ни было парадоксально – поторчав пару часов в зале полной людей связанным и беспомощным, он стал свободнее. Может быть, это нереальное, пьянящее чувство свободы подарил момент, когда с него сняли веревки, а может осознание, что он смог, что сумел переступить через страх, что научился доверять.