Знамена Чапультепека

Груша, булькнув, плюхнулась в котел и закачалась на поверхности бурого варева. Кассий Колхаун, сощурившись, подозрительно уставился на зелье. — Что за бурда такая? — Кофе. — Перкинс отправил в котел следующую грушу. — Ты варишь груши в кофе? — Так вкуснее. — Что вкуснее — груши или кофе? — Тебе какая разница? Ты же пьян вдребезги. — Сейчас протрезвел. — Кассий бросил на котел неприязненный взгляд и, отойдя в сторону, плюхнулся рядом со своими приятелями на траву. Мимо прошла пара местных крестьян в широкополых шляпах и холщовых штанах и рубахах. Босые ноги почти бесшумно ступали по пыльной земле. Крестьяне тащили пустые корзины: то ли продали что-то американцам, вставшим лагерем в их деревне, то ли отдали даром, только бы откупиться от возможных бед. При виде Перкинса, отправляющего груши в котел, они переглянулись со странным выражением на лицах. Кассий проводил их взглядом. А не выбить ли кому из них мозги, если вздумают зубоскалить? Не то чтобы Перкинс и впрямь не чудил — просто чтобы свое место знали. Но крестьяне молча шагали себе дальше, и Кассий, довольно жмурясь, растянулся на траве, даже в вечернюю пору еще сохранявшей солнечное тепло. Перкинс затянул песню, размеренно мешая&; ложкой своё зелье. Кто-то из офицеров подхватил, не сразу заметив, что напевает что-то совсем другое. Отойдя на сотню ярдов, один из мексиканцев обернулся. — Los salvajes, — пробормотал он. Второй, не сказав ни слова, сплюнул сквозь зубы, перехватил удобнее свою корзину и зашагал дальше. То ли от выпитого виски звенело в ушах, то ли цикады в сумеречный час чересчур усердно пробовали голоса в зарослях акации. А возможно, слишком живо вспоминалась недавняя пальба. Сегодняшний бой стал звездным часом миссисипской кавалерии, подоспевшей на выручку своим соотечественникам в ущелье под обстрелом войск Санта-Анны. Мексиканцев было больше. Даже с учетом подкрепления, приведенного Джефферсоном Дэвисом. И что? Помогло им это? Да ни черта. Убрались, поджав хвосты, и туда им и дорога. Мало еще с ними рассчитались за свои потери. Впрочем, этого сброда все-таки полегло немало. Сколько их там осталось на поле боя, так называемых потомков Кортеса! Чумазые, чернявые, они так и валялись в пыли, разорванные ядрами, потоптанные копытами коней, изрешеченные пулями. Местечко, где все произошло, оправдало свое название — Буэна Виста. Прекрасный вид и есть. Кассий закрыл глаза в надежде, что в голове будет шуметь поменьше. В памяти тотчас всплыло круглое лицо с обвислыми черными усами, придававшими мексиканцу сходство с унылым моржом. Только глаза сверкали слишком уж яростно. Два круглых черных пятна, пылающих ненавистью. И третье черное пятно — дуло наведенного револьвера — было уж совсем лишним. В следующее мгновение одним из пятен стало меньше, вместо него брызнула во все стороны красноватая кашица, а еще через секунду мексиканец выпустил из рук револьвер и сполз с седла прямо под копыта лошадей, и его выбитый пулей глаз остался размазанным по потному конскому боку. Буэна Виста. — А я его саблей-то как, саблей! — давясь пьяным смехом, твердил кто-то рядом. — Теперь у него знаете, что между ушей? — Ну? — Две головы! Компания зашлась бурным гоготом. Кассий тоже фыркнул, представив себе очередную красочную картину. Кто-то ткнул его кулаком в бок. — Есть о чем домой написать, а, Каш? Ах ты, черт. Попал. Он же специально надрался, чтобы об этом не думать. Письма домой получались только тогда, когда первую строчку он проговаривал мысленно, не занося на бумагу: «Лу, дорогая моя, бесценная Лу…» Со следующим письмом будет так же. И после мысленного обращения побегут строки. «Сегодня довелось выручить наших ребят, сражавшихся против превосходящих сил неприятеля. Звучит, как в военных трактатах, верно? Хотя тебе, конечно, никогда не доводилось читать такие скучные вещи. Они действительно скучны и лживы, потому что, поверь, в жизни все гораздо яростнее, стремительнее и страшнее. Да, именно страшнее. Потому что я действительно боялся, что не смогу, не успею написать обо всем этом тебе, еще раз произнести твое имя…» А потом останется только вернуться к первой строке и медленно вывести плохо слушающейся рукой: «Дорогая Синтия». Какого черта? Лу. Дорогая Лу. Следующий тычок кулаком под ребра походил на дружественный не больше, чем щелчок взводимого курка смахивал на звук поцелуя. — Какая еще Лу, Колхаун? Мать вашу. Вот она, лишняя фляга. Неужели вслух ляпнул? Кассий открыл глаза и сел. О’Брайен торчал рядом: рыжие патлы всклокочены, на щеке царапина — начнет теперь бахвалиться, что был на волосок от гибели, хотя наверняка расцарапал морду, пробираясь в кусты по нужде. А еще О’Брайен был почти трезв от злости. — Что за Лу такая? — Лейтенант, а вы шалун! — хохотнул Адамс. — Это моя кузина, болваны! — огрызнулся Кассий, молясь всем известным богам, чтобы не покраснеть. — Что вы еще напридумывали? — Ладно, не кипятитесь! — Адамс миролюбиво отмахнулся. — Пошутить нельзя. Красная лапа, поросшая рыжими волосками, тяжело легла Кассию на плечо. — Кто пошутил, а кто и нет. Кузина, говоришь, Каш? — У меня есть двоюродные брат и сестра. Какого дьявола тебя это так беспокоит? — Колхаун раздраженно стряхнул с плеча чужую пятерню. О’Брайен придвинулся почти вплотную. Черт его дери, чего он налакался? Судя по тому, как шибало у него из пасти, О’Брайен сдобрил виски перкинсовыми грушами, а потом пожевал сено. — А я тебе вот что скажу, Каш Колхаун. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, и мне ты голову не задуришь. — О’Брайен, — предостерегающе произнес кто-то у костра. О’Брайен отмахнулся. — Лу, стало быть? Прекрасная кузина Лу? А Синтия, получается, побоку? Уже наигрался? Кассий молча смотрел на него. Почти стемнело, и в отблесках костра физиономия О’Брайена смахивала на ком красноватого теста. Ноздри раздувались, делаясь едва ли не шире воспаленных, слезящихся глаз. Глядя на его рожу, Кассий почувствовал, как в висках начинает шуметь кровь. — А тебе что за печаль, О’Брайен? — проговорил он тихо и в свою очередь подался вперед. — Никак не перегорит? Это зря. На тебя моя жена все равно никогда бы не взглянула. Похожий разговор уже состоялся года три назад. В салуне Дюбросса как раз появился новый музыкант: прежнему прострелили руку. Никто не имел в виду, что он играл плохо: просто бедняга не успел сбежать из зала, когда за одним из столов вспыхнула перепалка. Новичок то и дело сбивался, бледнел и путал ноты. Может, не привык выступать при пестрой публике, может, помнил об участи предшественника. Салли поначалу тоже запиналась на сцене и злобно зыркала на недотепу. Потом махнула рукой и стала петь, не обращая внимания на аккомпанемент. О’Брайен, ввалившийся в салун, смотрелся как зримое воплощение этой какофонии: он нарядился в выходной костюм. Кассий при виде него не донес до рта бокал с вином. О’Брайен смахивал на беглое огородное пугало, принарядившееся, чтобы его не узнали и не возвратили на грядки. Сюртук свободно болтался при ходьбе, штанины висели мешками, а белоснежный жилет напоминал лягушачье брюшко. О’Брайен плюхнулся на свободное место за столом, и, не обращая внимания ни на кого другого, уставился на Колхауна. — Я тут нанес визит мисс Хупер, мастер Каш, — вымолвил он. Голос звучал хрипло, точно в погожие летние дни О’Брайена внезапно настигла лютая простуда. — Посвататься, понимаешь, собирался. Сидящие за столом переглядывались между собой. Один Кассий не сводил глаз с О’Брайена. — Боюсь, ты опоздал, — заметил он. О’Брайен медленно кивнул головой. — Верно, мастер Каш, верно. Кто-то пошустрей сыскался. — О’Брайен, — осторожно начал один из гостей. — Мы тут празднуем помолвку, и ты бы должен понимать, что… — Заткнись, — не поворачивая головы, коротко бросил О’Брайен. — Ни черта я никому из вас не должен. Только вот этому кое-что сказать надо. Он наклонился вперед. Открылся вид на рукоять револьвера за отворотом сюртука. — Ты всегда успеваешь быстрее, да, Колхаун? Порода у тебя такая. Твой дед поспел сюда из Ирландии наперед моего отца, и ты считаешь себя истинным американцем, а я так и хожу в «ирлашках», верно? И смазливая мордашка тебе досталась, и Синтия твоя, потому что ты первым подсуетился… — Мисс Хупер, — раздельно проговорил Кассий. — Раз и навсегда заруби на своем сизом носу, Оуэн О’Брайен: для тебя нет никакой Синтии, есть только мисс Хупер, будущая миссис Колхаун, которая на клопа посмотрит с большим интересом, чем на твою рожу. Кассий опять успел первым, выждав ровно настолько, чтобы О’Брайен наполовину вытащил револьвер. Иначе черта с два потом докажешь, что поневоле защищался. Пуля прошла сквозь плечо навылет. Пару мгновений после того, как смолк грохот выстрела, царила тишина, прерванная пронзительным воплем Салли: — Мать вашу, ублюдки сумасшедшие! Музыкант так и сидел неподвижно, занеся руки над клавишами. Он молча таращил глаза на пулю, выбившую из полированной крышки пианино фонтанчик щепок, да так и застрявшую в древесине. О’Брайен показался потом на свадьбе. Со ступеней церкви Кассий заметил в приветственно кричащей толпе рыжую шевелюру и руку на перевязи. О’Брайен выдвинулся было вперед. Казалось, он хотел сказать что-то, но тут его взгляд упал на сияющую, счастливую Синтию, уцепившуюся за руку мужа. О’Брайен сник, попятился и через минуту затерялся среди гостей. О’Брайен облизывал губы и дышал так тяжело, как обычно бывает уже после хорошей потасовки. Колхаун следил за каждым его движением. Броска следовало ждать после короткого вдоха. Но О’Брайен, видно, еще не так сильно завелся. Или помнил, чем обернулась для него спешка в прошлый раз. — Это мы еще поглядим, — заявил он, отдуваясь. — Поглядим, на что ты сам ей будешь нужен, если она про твоих кузин узнает. Между ними вклинился Адамс. Двое офицеров резко оттянули О’Брайена назад, третий повис на руке у Кассия. — Хватит! Вы что, с ума посходили? — Адамс вскинул руки. — Лейтенант, уберите нож! — Я тебе язык отрежу и тебе же скормлю, скотина ирландская! — Кассий пытался достать О’Брайена через плечо Адамса. — Я тебе покажу ирландскую скотину! — пыхтел О’Брайен, беспомощно дергая плечами. — А то я сам не вижу! — Лейтенант, ради бога! — взмолился Адамс. — Норвуд идет! Руки у всех опустились. К костру неспешно брел адъютант Джефферсона Девиса. Тому крепко досталось в сегодняшнем бою. Жизни его ничто не угрожало, но все-таки ссору среди офицеров сейчас однозначно восприняли бы не только как нарушение дисциплины, но и как неуважение к раненому командиру. Кто-то из офицеров оттащил О’Брайена в сторону, от греха подальше. Возле костра Норвуд остановился. — Какого дьявола здесь происходит? — послышался его изумленный голос. — Ничего, сэр, просто О’Брайен джигу танцевать пробовал, — заявил Кассий. Из темноты донеслось мрачное сопение. — Я имел в виду вот это, — сказал Норвуд. — Что это за дьявольщина? — Груши, сэр, я сварил их в кофе! — сияющий Перкинс поднял липкую ложку. — Хотите попробовать? Если Кассию Колхауну была нужна лишняя причина, чтобы оставаться в Мексике, то этой причиной стал генерал-майор Уинфилд Скотт. Жилистый, жесткий, с резкими чертами лица, он даже в миролюбивом расположении духа напоминал подожженный фитиль, ведущий к пороховому заряду. У многих возникало инстинктивное желание держаться от него подальше, чтобы не накрыло взрывом, когда этот фитиль, наконец, догорит. Среди тех, кто попадался Скотту под горячую руку, числился сам Эндрю Джексон, которому на момент ссоры еще только предстояло сделаться президентом Америки. Колхаун, впервые увидевший Скотта в Веракрусе, где тот высадился, чтобы начать продвижение в глубь страны, был просто очарован. Главной же причиной не спешить с отставкой по-прежнему оставалась Луиза. Юная, нежная, она бродила где-то далеко на севере по усыпанному цветами поместью своего отца, и, кто знает, вполне возможно, вспоминала своего кузена, которого вела за руку по аллее, рассказывая о своем новом пони и весело смеясь при виде птиц, купающихся в прогретом солнцем песке. Она, может, и вспоминала. А ему следовало забыть – и не возвращаться домой, пока эти картины полностью не исчезнут из памяти. Война порой напоминала Кассию колоду карт, которую то и дело хорошо перетасовывали чьи-то незримые руки. Люди, рядом с которыми сидел еще вчера на привале, сегодня переводились куда-то или вовсе исчезали, перемолотые свинцовыми жвалами сражений. О’Брайен исчез как-то незаметно: сначала застрял в лазарете, по собственной дури повредив ногу на речных порогах, а потом кто-то обмолвился, что его, вроде, перевели в другой полк, но не припомнил, в какой именно. Кассий и не рвался это узнать. О’Брайен был как настырный комар: и серьезного вреда от него нет, и в то же время не успокоишься, пока не прихлопнешь. Сгинь он вообще, Колхаун бы выпил лишнюю пару рюмок в знак благодарности небесам. Последнее время, впрочем, О’Брайен почти не вспоминался. Армия Скотта врезалась в мексиканские территории, как нож в головку сыра, и яростные стычки чередовались с долгими переходами, во время которых расслабляться не приходилось. Крестьяне, изрядно хлебнувшие бед от иноземных гостей, нападали на обозы, похищая оружие и провиант и вырезая охрану. После ночных привалов некоторые из солдат не просыпались по утрам, а пыльная земля впитывала кровь из их глоток, раскроенных мачете. Звериная ненависть к проклятым гринго не только не утолялась, но и, наоборот, крепла с каждым удачным нападением. — Сущие дьяволы, — проворчал капитан Пейтон, сдвигая назад фуражку, чтобы отереть мокрый от пота лоб. Отряд медленно двигался по гористому краю. Дорога, петлявшая среди отрогов, нырнула в лес, и слава богу: сюда уже не долетал свежий ветер с побережья, и адова жара сводила с ума. Колхаун решил, что Пейтона донимают мухи, и промолчал. Но капитан не умолкал: — Сам Санта-Анна признавал, что этот так называемый народ еще не дозрел до независимости. Так какого черта отбиваться от тех, кто мог бы навести здесь порядок. — А говорят, образованный человек, — поддакнул лейтенант Берк, ехавший по другую руку от капитана. — Что доказывает: дикарь не может быть образованным, — подытожил Пейтон. — Санта-Анна, кажется, креол? — спросил Кассий. Пейтон пожал плечами. — Да как только они себя не называют. Эти, с позволения сказать, потомки конкистадоров столько веков смешивали свою кровь с индейской, что им бы впору так и бегать нагишом, воткнув в волосы перья. Видали того, которого парни подстрелили минувшей ночью? Рожа красная, хоть лепешки на ней пеки. Прошлой ночью из лагеря пытались увести лошадей. Тревогу забил один из рядовых, маявшийся бессонницей после того, как наелся арбузов, намазанных маслом. Лошадей отбили, и кто-то даже сумел подстрелить в темноте наименее расторопного из нападавших. Но счет получился неравный: единственный мексиканский ублюдок на троих часовых, глотки которым, казалось, не перерезали, а разорвали зубами. — Этой ночью утроить охрану, — распорядился Пейтон. — Чем глубже мы продвигаемся, тем больше сатанеет этот сброд. — Есть, сэр. Ох, чтоб тебя!.. Лошадь Колхауна оступилась. — Что такое, лейтенант? — Кажется, отвалилась подкова. Кассий свесился с седла, пытаясь получше разглядеть конскую ногу, и пуля свистнула у него над головой. Пейтон взмахнул руками и опрокинулся на круп своей лошади. Вокруг загремели выстрелы. Кассий скорее инстинктивно, чем осознанно скатился с седла, прихватив винтовку, и метнулся к зарослям. До деревьев удалось добраться не сразу: его едва не сшибла ополоумевшая лошадь, несшаяся, не разбирая дороги. Безжизненное тело в синем мундире волочилось за ней, зацепившись ногой за стремя. Кассий отпрянул, и безвольно откинутая рука мертвеца скользнула по его сапогу. — Какого дьявола?! — орал Берк, вертясь во все стороны. — Засада, мать вашу! — гаркнул Кассий. — В лес! Уйдите с открытого места, болваны, если не хотите, чтобы из вас решето сделали! Дорогу обстреливали с обеих сторон. Продравшись сквозь заросли под лесной полог, Кассий прижался к стволу ближайшего дерева, вскинул винтовку и огляделся. Ни черта. Через густо переплетенные ветви к нему проломился Берк. За кустами промчалась еще пара лошадей — эти уже с пустыми седлами. Кто-то из солдат тоже нырнул под деревья, но тут же свалился, получив пулю в бок. Берк мигом развернулся туда, где секунду назад полыхнула вспышка, и пальнул пару раз из револьвера. После второго выстрела в зарослях, с треском ломая ветки, рухнуло что-то тяжелое. Пальба рассеивалась: на дороге не осталось почти никого, по крайней мере, живого. Кассий, озираясь, заметил русло пересохшего ручья в каких-нибудь пяти-шести ярдах. Он дернул Берка за рукав. — Туда, живо! Укрывшись в самой природой созданном окопе, удалось слегка отдышаться. Заряженные винтовка и револьвер, плюс кольт с оставшимися четырьмя пулями у Берка… который, мать его, винтовку с собой захватить не догадался. Да еще запас пуль и пороха уехал в седельной сумке неизвестно куда. — Видали?! — изумленно воскликнул Берк. Он вертел в руках фуражку, пробитую пулей. — Выблядки мексиканские, — пробормотал Кассий, озираясь в поисках места, с которого удобней было бы отстреливаться. — Думаете, этот сброд сумел бы так хорошо организовать засаду? Наших передавили, как цыплят в курятнике. — А кто еще это мог быть, чтоб их на куски разорвало? — Эй, есть кто живой? — крикнул из глубины зарослей голос с сильным ирландским акцентом. Живые стиснули зубы, точно боялись неосторожным вздохом выдать свое присутствие. Однако пуля, просвистевшая над их убежищем, ясно растолковала, что их местопребывание уже не является секретом. — Если есть среди вас добрые католики, то мы приглашаем вас одуматься! — прокричал тот же голос. — Что за дьявольщина? — вырвалось у Кассия. — Ирландцы! Католики! — продолжал невидимый оратор. — Опомнитесь! Английские свиньи вынуждают вас убивать ваших братьев по вере! Берк поднес к лицу стиснутые кулаки. — Вот сволочи! Сразу понял, что здесь что-то не то. — Да что все это значит?! — Святой Патрик. — Что? — На мгновение Колхаун решил, что Берк повредился умом. — Батальон Святого Патрика, — пояснил лейтенант. — Ирландские дезертиры, перешедшие на сторону мексиканцев. — Сучьи дети… — Лейтенант! Сэр!.. Кто-то с шумом раздвигал ветки на противоположном берегу ручья. Солдат в разодранном мундире выбрался из кустов, но спрыгнуть в укрытие не успел: из глубины леса грохнуло несколько выстрелов, и он рухнул на потрескавшийся глинистый склон. — Не передумали? — издевательски крикнул самозваный проповедник. Колхаун положил винтовку на землю и крепче сжал рукоять револьвера. — Берк! — шепотом позвал он. — Займите этого болтуна разговором. Он медленно пополз вверх по склону туда, где над руслом ручья раскидывало ветви кряжистое дерево. Его ствол мог служить неплохой защитой. Берк поднял голову. — Это кто там говорит о добрых католиках? — заорал он. — Иуда, изменивший присяге и убивающий исподтишка? Противник, по счастью, попался словоохотливый. — Иудой я был бы, если бы по слову английских свиней убивал своих братьев по вере! — последовал из зарослей немедленный ответ. Кассий добрался до дерева и осторожно выпрямился, стараясь не задеть ни одного сучка. — Где ты здесь видел англичан? — продолжал Берк. Кассий задержал дыхание и осторожно выглянул. — Вы такие же хищники, как те, кто веками пытался вторгнуться на нашу землю. Английские псы остаются английскими псами по любую сторону океана. За темной листвой угадывался силуэт человека с поднятой винтовкой в руках. Умница Берк. Соображай он в драке так же хорошо, как и в трепотне, цены бы ему не было. Наступи со всего маху ирландской крысе на любимую мозоль — та вмиг позабудет об осторожности. — Так зачем ты присягал этим псам, как ты выражаешься? — весело крикнул Берк. — Я-то? — Человек с винтовкой подался вперед — и Кассий всадил пулю ему в голову. — Риордан! — завопили в зарослях. Но Риордан свое уже отговорил. Колхаун торопливо съехал вниз, осыпаемый градом щепок: разъяренные ирландцы открыли пальбу по дереву, сообразив, откуда стреляли. — Попал? — возликовал Берк, привстав и выглянув из убежища. На кой черт ему понадобилось это делать, Кассий так и не выяснил. Голова у Берка мотнулась, как от мощной зуботычины. Он нелепо взмахнул руками и опрокинулся на спину. Колхаун скрипнул зубами. Неизвестно сколько ополоумевших фанатиков-дезертиров, затаившихся в лесу, и два трупа для компании. Чудесный день. За ними должен был следовать еще один отряд. Кто знает, далеко ли они отстали. По идее, у Кассия были шансы их дождаться, особенно если солдаты, вырвавшиеся из ловушки, бросились за подмогой. Значит, нужно было только одно: продержаться достаточно долго. Ага, всего-то-навсего. Из чащи снова грохнул выстрел. Кажется, стрелок подошел довольно близко. Не хотелось стрелять наугад, но выхода не оставалось. Кассий поднял винтовку, направил дуло в сторону деревьев и нажал на спуск. Дэвис выбил для миссисипских стрелков лучшие капсюльные винтовки, какие можно было сыскать, — да что с того толку, если палишь наудачу. В ответ на выстрел на укрытие снова обрушился град пуль, но ближе дезертиры уже не подходили. Зато у них нашелся новый говорун. И хотя он не был и вполовину так речист, как покойный Риордан, Кассий много бы отдал, чтобы влепить пулю в голову именно ему. — Колхаун! — раздался до тошноты знакомый сиплый голос. — Что-то я не приметил среди дохлых твоей рожи. Это ведь ты там в яму забился, словно крыса? На мгновение Колхаун оцепенел. Он почти забыл об О’Брайене — а тот, оказывается, и не думал прекращать свое настойчивое преследование. Каких только масок не надевает смерть на войне; но до чего же мерзко сознавать, что для тебя она выбрала клоунскую личину озлобленного ревнивого болвана! Пуля сбила ветку у Кассия над головой. — Это ты там, подлец, я знаю. Я тебя всегда вычислю, в любой норе разыщу. Кассий подполз к Берку. Лейтенант лежал, устремив застывший взгляд на древесные кроны, пронизанные солнечными лучами. На усах запеклась кровавая кашица с крошевом зубов. Колхаун поднял валявшийся рядом с трупом револьвер и, подавив отвращение, сунул руку Берку за пазуху, проверяя, нет ли у него другого оружия. Ничего не нашлось, а во рту мертвеца что-то хлюпнуло, как в болоте, и Кассий, передернувшись, отшатнулся. — Твой дед в Ирландии не букву "О" от фамилии оставил, он свои корни потерял. И ты ничем его не лучше! Голос, кажется, звучал ближе, и Кассий выстрелил пару раз, чтобы отогнать О’Брайена и тех, кто составлял ему компанию. Оставалось три пули, и четыре в револьвере Берка. Может, что-то было припасено и у убитого солдата. Кассий перебрался к нему и обшарил покойника. Черта с два. У мертвеца нашелся только нож — и толку от него сейчас было, как от духового оркестра. Из глубины леса послышался свист, затем незнакомый голос выкрикнул что-то по-ирландски. О’Брайен ответил раздраженным возгласом. У Кассия появилась надежда, что дезертирам дали команду отступать. — Эй! Ты как там, не заскучал? Или развлекаешься, мечтая о прекрасной кузине? Черт. Если свист и был сигналом к отступлению, то О’Брайен ему, похоже, не внял. Конечно, дезертирам закон не писан, каким батальоном они себя ни провозгласи. Кассий выстрелил еще раз. И сделал это зря. Тот склон высохшего русла, где он сейчас находился, кажется, просматривался из леса лучше, чем противоположный. Пуля взрыла глину в двух дюймах над его головой. Колхаун метнулся в углубление, вымытое когда-то водой у корней ближайшего дерева, и замер, затаив дыхание. Переплетенные корни образовывали своего рода занавес, давая хоть какую-то защиту. На буром кружеве алел цветок. Какого черта он делал в ручье, было непонятно, но какая разница. Из леса громыхнул еще один выстрел, и пуля выбила фонтан серой пыли там, где Кассий лежал пару секунд тому назад. Сволочи, неужели опять начали подкрадываться? Пришлось пальнуть еще дважды, разрядив свой кольт. Цветок шевельнулся. Кассий медленно перевел взгляд на него. Огромный красно-черный паук сидел на сухом корневище на расстоянии ладони от его лица, угрожающе вскинув две мохнатые лапы. Кассий замер, на сводя глаз с приготовившейся к нападению твари. Что за зверюга такая? Наверняка ядовитая, но насколько? И может ли она прыгать? — Ну как, Колхаун? Могу я передать Синтии, что ты глубоко сожалеешь о том, что ее обманывал? Пуля расщепила одно из корневищ. Паук дернулся и внезапно начал быстро тереть об себя волосатые красно-черные лапы. Кассий смотрел на него, как завороженный, позабыв об О’Брайене и всех ирландцах, вместе взятых. Паук казался оборотнем-колдуном, выползшим из глубин мексиканских джунглей, чтобы наслать проклятие на незваного чужеземца. А потом Кассий перевел дыхание — и ему показалось, будто он вдохнул жар, поднимающийся от горящих угольев. Горло пылало. Кашель душил его так, что сотрясалось все тело. А хуже всего было то, что обожгло глаза. Кассий, уже не думая об осторожности, замахнулся на паука, но куда там! Проклятая тварь со всех ног удирала в гущу тесно сплетенных корней, где ее было не достать. А от дерева наверху уже отлетали отбитые пулями куски коры. Черт их всех побери! Отчаянно жмуря глаза, Кассий вскинул револьвер Берка. Сухо клацнул спусковой крючок. Все. Чертов придурок Берк расстрелял часть пуль на дороге, где ни в кого не мог попасть. Проклятие. Лишь бы только выбраться отсюда — и тогда уже ни шагу никуда без запасного револьвера. Да вот только шансов выкарабкаться оставалось все меньше. О’Брайен насмешливо выкрикивал что-то издалека, но Кассий уже не разбирал слов. Он сполз на дно ручья и хватал ртом воздух, пытаясь продышаться. Глаза он сдуру вытер тыльной стороной ладони, не заметив, что руки у него перемазаны в земле. Теперь все вокруг расплывалось, превратившись в мутные буро-зеленые пятна. Выстрелы превратились в настоящий шквал. Хрустели ветки, кто-то орал. Кассий по-прежнему ничего не видел. Он валялся на дне, задыхаясь, словно живший здесь когда-то тритон, из воспаленных глаз катились слезы, и какой-то ублюдочный ирландский дезертир готовился вышибить ему мозги за женщину, которая давно уже не была ему нужна. Что-то тяжелое упало на землю в нескольких шагах от него. — Какого черта тут происходит? — заорал наверху, перекрывая пальбу, чей-то голос — без акцента, хвала небесам, без малейшего проклятого ирландского акцента. — Лейтенант Колхаун! Вы там что, ревете? Кассий, наконец, узнал голос. Капитан Лестер, чей отряд должен был ехать следом. Слава богу, он их дождался. — Лейтенант! — Кто-то тряс его за плечи. — Что с вами? Кассий замотал головой, пытаясь вернуть себе зрение. — Паук. — Слова давались с трудом. — Тут сидел паук размером с конское копыто. — К воде, — распорядился кто-то из солдат, помогая ему подняться на ноги. — Там, дальше, ручей еще не пересох. Промойте глаза и прополощите горло. — Что там стряслось? — спросил Лестер. — Ядовитый паук, — доложили ему. — Я таких здесь видел, сэр. Жуткие твари, они даже не кусают: могут на расстоянии отравить. Вода помогла. Опустившись у ручья на колени, Кассий полоскал рот, пока не восстановилось дыхание. Горло, правда, еще саднило, но не больше, чем при простуде. Зрение несколько прояснилось, хотя глаза по-прежнему щипало. — Хреновы ирландские твари! — разорялся Лестер. – Это же надо! Большая часть отряда перебита, у двоих офицеров прострелены черепа, а третий рыдает в канаве, как обесчещенная монахиня. Клянусь, эти выродки от меня не уйдут, даже если придется гнаться за ними до самого Мехико. Кассий побагровел. «Обесчещенная монахиня» была вписана в счет О’Брайена. Только сейчас он заметил, что в яме лежит три трупа, а не два. Солдат, помогший ему подняться, качнул носком сапога тело третьего убитого. — Целился в вас, лейтенант. Капитан в последнюю секунду успел его срезать. Кассий подошел к мертвецу, лежавшему среди засохших пучков водорослей. Темные волосы, худое лицо. Рука со скрюченными пальцами покоилась на стволе винтовки. Незнакомец. Какая-то совершенно незнакомая ирландская тварь подкрадывалась, чтобы пустить в него пулю, пока О’Брайен отвлекал его болтовней. Кассий ногой оттолкнул от мертвеца винтовку и наступил ему на руку, с хрустом вдавив остывающую ладонь в сухую глину. Гнаться за ирландцами до Мехико не пришлось: все кончилось гораздо раньше, у Чурубуско. Речка, за которую отошли мексиканцы и примкнувшие к ним дезертиры, защитить их не смогла. Лестер, едва перебравшись на другой берег, словил пулю, смахнувшую его в воду. Колхаун по нему не печалился: не мог простить «монахиню». Но обида обидой, а отомстить за однополчанина все-таки следовало, и он с удовольствием направил коня на ирландца-дезертира, спешно перезаряжавшего винтовку. Под копытами хрустнули кости; развернувшись, Кассий разнес выстрелом голову корчившемуся на земле солдату. Потом он долго разъезжал по полю, высматривая О’Брайена среди раненных и убитых. Земля у стен францисканского монастыря была взрыта конскими копытами, деревья изломало пушечными ядрами. То тут, то там копошились люди, цвет мундиров которых даже не сразу удавалось определить. Группа американских бойцов остановилась у пары лежавших в пыли человек. Кто-то из солдат наклонился и поднял зеленое знамя с золотой арфой, поникшее знамя батальона Святого Патрика. Один из лежавших не шелохнулся, а второй приподнялся на локте и слабо взмахнул левой рукой, точно пытался отобрать у врага захваченный трофей. Рыжая шевелюра почти засверкала в солнечных лучах. Колхаун дал шпоры коню и подскакал к солдатам. Рыжий был тощ, долговяз и, несмотря на мексиканскую жару, очень бледен. На губах пузырилась красная пена. Словно все еще надеясь вернуть свою реликвию, он мутнеющими глазами смотрел туда, где еще минуту назад стоял американский солдат, и даже не замечал, что тот давно уже шагает прочь, унося с собой знамя. С немеющих губ срывалось невнятное бормотание. — Что он несет? — спросил Кассий. Один из солдат, стоявших возле умирающего, пожал плечами. — Кто его знает. Вроде, на немецком лопочет. — Откуда здесь взяться немцу? — К этим чертовым ирлашкам откуда только католиков не набежало, сэр. Вон там, под деревом, дохлый черномазый валяется. Немец уже не говорил, а хрипел. И вдруг приподнялся из последних сил, — взгляд у него прояснился, он пристально посмотрел на что-то вдали, а потом рука у него подогнулась, и он опустился наземь. Пена у него на губах осела и больше не выступала. Кассий оглянулся в поисках того, что в последние секунды привлекло внимание немца. Ничего особенного видно не было, только над стеной монастыря Санта-Мария де Чурубуско поднимался церковный купол, белизна которого в летнем солнечном свете казалась почти слепящей. О’Брайена отыскали возле раздробленной телеги с припасами. Ядро перебило ему ноги, и когда его поднимали на носилки, лоскутья от штанин и ошметки мяса болтались, словно красно-серая бахрома. — Почему не я эту скотину нашел? — посетовал Кассий, провожая носилки взглядом. За плечом у него хмыкнули. Кассий оглянулся. Лейтенант Вуд, рослый весельчак с лучистыми морщинками возле глаз, озорно подмигнул ему. — Да он бы сам предпочел, чтобы его здесь прикончили. Догадываетесь, какая участь ждет дезертира, а? Кассий ухмыльнулся. Дорогая Луиза! Я мог бы написать, что все в порядке, но есть два обстоятельства, которые сделали бы неискренними мои слова. Нас донимает жара, и я тоскую по тебе. Ты уже, конечно, догадалась, что важнее. Но, судя по всему, конец уже не за горами, и это значит, что скоро я снова смогу тебя увидеть. — Будь здоров сегодня работы у нашего костоправа, — изрек Вуд. Кассий, выйдя из задумчивости, бросил в костер ветку, которую рассеянно скармливал огню, и оглянулся. Из палатки, отведенной под лазарет, вышел один из помощников лекаря и направился к яме, наскоро вырытой на краю лагеря. В руках он нес продолговатый куль, из которого торчала покрытая пятнами ступня. Помощник лекаря сбросил отрезанную ногу вниз, и со дна ямы тучей взвились потревоженные мухи. Два бродячих пса, кружившие возле стоянки, замерли и как по команде насторожили уши. Даже издали видно было, как подергиваются их носы. Кассий снова повернулся к огню. Хренов О’Брайен, напомнил. Дорогая Синтия. Высокий рыцарь был молод. Всего полтора десятка лет стоял он над крепостью Чапультепек, в безмолвии глядя на кипарисы, растущие на залитой солнцем равнине. Так же бесстрастно смотрел он на месиво из сотен человеческих тел, сабель и пуль, клокотавшее вокруг него ранним сентябрьским утром. Он не шелохнулся ни под ядрами, со свистом врезавшимися в каменную кладку, ни под штурмовыми лестницами, по которым взбирались люди в синих мундирах. Он остался неподвижен, когда вместо красно-бело-зеленого знамени с орлом над ним поднялся звездно-полосатый флаг. Кадет Хуан Эскутиа был сверстником Высокого рыцаря. Ему нравилось имя дозорной башни. Глядя на рыцаря, он думал о том, как многие века тому назад предки, отделенные от него и временем, и океаном, дрались у средневековых цитаделей, защищая от чужеземцев свои святыни. Когда передали приказ отступать, он решил, что таких приказов быть не может. Он взобрался на башню, и когда люди в синих мундирах подошли совсем близко, снял с флагштока знамя и завернулся в него. И шагнул с каменного плеча башни навстречу своим предкам. Высокий рыцарь стоял неподвижно, глядя на кипарисы равнины и на своего сверстника, который лежал на склоне холма и которого накрывал раскинутыми крыльями орел с красно-бело-зеленого знамени. — Всегда верил в Скотта, — заметил Вуд, прикладываясь к фляге. — Спорили-спорили с ним на совете, нет, настоял на своем — и вот они, наши ворота на Мехико. Теперь — почти все. Они с Колхауном стояли на одном из холмов, покрывающих долину между Чапультепеком и Молино дель Рэй. Ветер чуть смягчал зной и теребил звездно-полосатое знамя, развевавшееся над крепостью. — Соскучились по дому, лейтенант? — усмехнулся Колхаун, забирая у него флягу и в свою очередь отпивая глоток. После такого денька, как сегодняшний, не напиться было просто кощунством. Вуд покачал пальцем. — Отвыкайте от этой привычки, Колхаун. В лейтенантах будем ходить ровно столько, сколько генералу понадобится, чтобы дойти до стола и подписать приказы о повышении. Под очередным порывом ветра заскрипели веревки. Оба офицера оглянулись. На огромной виселице с несколькими опорными столбами, установленной на вершине холма, покачивалось тридцать тел. Вуд покачал головой. — Железный человек этот полковник. Велели вздернуть тридцать — он и вздернул тридцать, даром что от одного только половина. — Нужно было найти еще пол-ирландца, — буркнул Кассий. Вуд расхохотался так, что согнулся пополам. Они приканчивали уже вторую флягу, и он был в весьма жизнерадостном расположении духа. — Пол-ирландца! Уморили, лейтенант… а, что я. Почти капитан! Колхаун ткнул ему в руки флягу и подошел к виселице. Тридцать дезертиров были повешены утром, в тот самый миг, когда над Чапультепеком взвилось американское знамя. О’Брайен, лишившийся обеих ног, висел с краю. В отличие от земляков, ему сплясать последнюю джигу в воздухе было не на чем. С этого дня надо ставить на пулях свое имя. Точнее, инициалы – К. К., и без всякой буквы О. И вколачивать это имя в потроха каждой ирландской твари, которая вздумает перейти ему дорогу. При приближении Колхауна целое облако мух поднялось с жидкой кучки дерьма под трупом. Пара мух села О’Брайену на язык, распухший на солнце так, что его уже не удалось бы засунуть обратно в рот. — Отлично выглядишь, О’Брайен, — прошептал Кассий. — Расскажу о тебе Синтии, посмешу ее. И уеду к Луизе. О’Брайен молчал. Голова его склонилась набок, и выпученные глаза словно в изумлении таращились на захваченную крепость. Воистину, это было прекрасное зрелище.