***
– Этот язык явно придумали демоны, чтобы свести с ума честных католиков! — простонал Джотто, утыкаясь лицом в учебник. — Что именно вас так печалит, Джотто-сан? – с лёгкой улыбкой поинтересовался Асари Угецу, который как раз зашёл в комнату с подносом. — Зачем столько сложностей? Вот это слово... точнее, кандзи. — Гаку, а если приписано хираганой – манабу – «учиться», — сказал Асари, заглядывая в учебник. — Так гаку или манабу? И ладно бы, смысл менялся... — Это онное и кунное чтение. Второе – вообще отдельный глагол, — покачал головой Асари. — Да, здесь написано, — вздохнул Джотто. — Но с языками у меня никогда особо не ладилось. Он вздохнул, пожал плечами и повернулся к другу. — Прости, Асари, я вечно всем создаю проблемы. — Не стоит так переживать об этом, Джотто-сан, мы прекрасно понимаем, что вам сейчас очень непросто… но не стоит запирать себя в четырёх стенах. — Сейчас их три, — махнул рукой Джотто, показывая на раздвинуты створки сёдзи. Асари улыбнулся и снова покачал головой. — Вам, всё же, стоило бы иногда выходить, Джотто-сан. — Кстати, хватит тогда звать меня «Джотто-сан», а то я так точно никогда к новому имени не привыкну, — попросил он. — И потом, мне кажется, ты неспроста выбрал мне именно это имя… — Иэясу? Да, пожалуй, — немного смущённо улыбнулся Асари. — Ммм… это в честь Токугавы Иэясу, первого сёгуна династии Токугава. — Потому, что он тоже «Первый»? — Не только, он объединил всю Японию. Считается, что под его правлением Япония наконец-то обрела стабильность… — Как-то слишком круто… — скривился Джотто. — Не мог выбрать чего попроще? — А смысл? — удивился Асари. — Вы создали Вонголу, объединив в ней людей настолько разных, что практически невозможно представить… Даже если вы больше не возглавляете клан, он просуществует ещё долгие годы. — Даже если и так, сейчас Семья бесконечно далека от того, какой я хотел бы её видеть, — с грустью вздохнул Джотто. Он повернулся на бок, подперев голову рукой и уставился во внутренний двор. В очередной раз он чувствовал себя никчёмным и бесполезным.***
Джи, с его татуировкой в виде языков алого пламени, начинающейся на бедре, а заканчивающейся у виска, и на Сицилии производил на людей неизгладимое впечатление, а уж здесь… сложностей было немало. — Прикинь, мне тут предложили покрасить волосы, чтоб не так выделялся, — сказал он как-то раз, неодобрительно рассматривая кисет с табаком. Привезённые с собой сигареты закончились, и Джи пришлось купить трубку. — В чёрный… я представил, как на это безобразие ляжет краска. Он потянул пальцами за прядь и закатил глаза, рассматривая чёлку. Волосы у него были рыжие, огненные, практически красные – идеально сочеталось с его сутью – Пламенем Урагана. Он и татуировку делал, чтоб всем было видно, что он из себя представляет – молодой был, дурной, совсем не думал, что это будет идеальной приметой, когда его объявят в розыск… — А про татуировку больше ничего не говорили? — Почему не? – удивился он. — Каждый раз что-нибудь новенькое… Недавно вот рассказывали, как можно было бы избавиться. Целых два варианта на выбор – или содрать кожу и пришить новую, ободрав её с кого-нибудь другого, или зашить. Джотто почувствовал, что его начинает подташнивать – содрать кожу с лица Джи? Да он сам бы освежевал того, кто предложил такое! Ну или хотя бы скальп снял – взрезать острым ножом тонкую кожу на лбу, дёрнуть за волосы… не такая уж большая цена за то, что готов изуродовать столь прекрасное лицо! А Джи всё продолжал, то ли действительно не замечая его бешенства, то ли специально раззадоривая: — Не то чтобы это была отработанная технология, но тот коновал говорил, что ему доводилось такое делать… у меня ведь линии тонкие все, не то, что у местных – зашить было бы проще, чем срезать… А тут татуировки делают так, будто бы тело – холст, на котором безумный художник рисует картины… слова молитв рядом с демонами из преисподней, мифические существа, какие-то герои… цветочки всякие… хризантемы на заднице, прикинь? Этого Джотто уже не выдержал – перекатился, подмял его под себя, стиснул плечи и спросил хрипло: — И при каких же это обстоятельствах ты созерцал эти хризантемы? На чьей это заднице? Джи смотрел насмешливо, лукаво – будто и впрямь именно такой реакции и добивался. — В игорном доме – тот чувак сидел в одной набедренной повязке… э… как её? А, фундоши, кажется. Смешная штука! — он поёрзал, устраиваясь поудобнее, а потом притянул к себе начавшего было вставать Джотто за воротник. — А ты, значит, ревнивый, да? Я всё хотел тебя как-то растормошить, Примо, а ты всё в стенку пялился… надо было сразу что-то такое сделать? Хотя я ж ходил туда-сюда с какой-то бабой… и тебе было похуй! Последнее было сказано не столько с насмешкой, сколько с затаённой обидой. Джотто снова попытался приподняться, но Джи держал крепко, смотрел, сощурившись – не деться от этого взгляда никуда. — Я не могу дать тебе то, что может женщина… я вообще не могу дать тебе ничего, кроме собственной боли. — Дебил, — поморщился Джи. Больше они в тот вечер не разговаривали – незачем было.***
Из дома его всё-таки заставили выйти –слушать вечные поучения уже изрядно задолбало. На него, с его светлыми волосами и голубыми глазами, откровенно косились и показывали пальцами, шептались вслед – он ещё подумал, что надо спросить у Асари, что такое «кицунэ»[3]. По большому счёту, Джотто было наплевать на реакцию местных – самым нелепым в собственном внешнем виде ему казалась одежда. Но здесь все ходили в этих чёртовых халатах, так что без разницы. Сандалии, вот, неудобные, это да, а так – по погоде, и ладно. Неприятно вспомнился недавний разговор с Джи об азартных играх – «радуйся, Примо, теперь у нас есть деньги». Они уже чуть ли не полгода сидят на шее у Асари, и это казалось ему не самым правильным. Нужна была работа, но что они умеют, чёртовы итальянские мафиози? Кому они нужны в этой тихой и спокойной провинции? Они могут драться – это всё, чему они научились за свою жизнь. «А вот ладить с людьми – нет, не говоря уже о том, чтобы понимать, что творится у них в голове», — с горечью подумал Джотто, вспоминая племянника и Спейда. Зря Джи так превозносит его гипер-интуицию – толку с неё? Он без особой цели бродил то ли по большой деревне, то ли маленькому городу, где они жили. Когда он приехал сюда, был ещё не в том состоянии, чтобы как-то реагировать на происходящее – всё ещё слишком раздавленный предательством, едва ли он мог сосредоточиться на чём-то, кроме терзавших его душу демонов. Сейчас же он с интересом рассматривал всё вокруг – узкую и, прямо скажем, не слишком чистую речку, домишки, слишком хлипкие на его европейский взгляд, довольно смешно одетых людей: вот мужчина в чём-то национальном, но с котелком на голове и женской шалью на плечах… Хотя таких были единицы, в основном здешние люди предпочитали не заморачиваться с новомодными шмотками. Асари, как он теперь понимал, был человеком небедным – дом его был одним из самых больших здесь. Да и вряд ли бы он отправился в Италию «изучать вашу странную музыку», как он тогда сказал, если бы на дорогу пришлось потратить последние деньги. Когда же, спустя годы, он вернулся на родину вместе с полусвихнувшимся бывшим главой мафиозной семьи и его другом, оказалось, что от его некогда большой семьи кроме самого Асари никого не осталось – медицина здесь оставляла желать лучшего. Но попытки вернуть Джотто хоть сколько-нибудь вменяемости отвлекали его от собственного горя. Джотто смутно помнил дорогу в Японию – большую часть пути он или бредил, или страдал от качки. Господь свидетель, он не хотел проливать кровь, не хотел войны, тем более такой! Самая жуткая тема из учебника по истории – гражданская война. И если виновны все, то никто не виновен. Что ж, если Рикардо считает, что он лучше справится с бременем власти – так тому и быть, лишь бы не поднимать оружие против своих, лишь бы не уничтожать то, во что вложил всю свою жизнь и душу. Ту самую душу, что уже заложил в обмен на Кольца… что сейчас были у Рикардо. «Не погуби души моей с грешниками и жизни моей с кровожадными, у которых в руках злодейство, и которых правая рука полна мздоимства»[4] – пробормотал он и невесело усмехнулся. Есть ли хоть одна заповедь, которую он не нарушил? «Жизни с кровожадными»? Да на его руках столько крови, что вовек не отмыться… нет, тут явно нужен другой псалом – «Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною»[5]… Грех… грехи Вонголы, что вместе с кольцом он отдал Рикардо, а он передаст своему сыну, тот – своему… и каждый раз тяжесть этих грехов будет всё больше. Джотто остановился, пытаясь привести мысли в порядок – не стоило думать об этом на улице… не стоило вообще выходить одному, пока он ещё не мог бы назвать себя полностью вменяемым. Крестик на его груди казался нестерпимо горячим, но люди в этой стране молились совсем другим богам… Он развернулся и попытался сообразить, в какой стороне дом Асари – было бы совсем невесело заблудиться… В торговом квартале было шумно – продавцы нахваливали товар, покупатели спорили из-за цен – ничего особенного, но так много людей… это напрягало, да и Джотто не помнил этой улицы, так что уже развернулся, чтобы уйти искать другую дорогу, как в толпе раздался пронзительный женский визг, потом причитания и какие-то крики. Не нужно было знать язык, чтобы понять – женщина истошно кричит «хватай вора!». И Джотто схватил, так, как привык делать дома, на узких грязных улочках портовых городов, где он не раз вот так хватал за шиворот мальчишек-карманников. С этого-то всё и началось – его упёртая уверенность, что на «его территории» всё должно быть спокойно… а то, что в ту пору он сам выносил припасы с армейских складов – так то совсем другое дело… Схватить-то схватил, и тут же почувствовал себя на редкость глупо – и что ему теперь делать? Вцепившись одной рукой в потрёпанный воротник серовато-коричневого кимоно, другой выкручивая руку с зажатым в ней кошельком, выслушивая поток сдавленных ругательств – по интонации, выражению лица – ругательств, но ни слова не понимая. «Джи прав, как и всегда – я идиот», — подумал он, но отступать было уже поздно. Подбежала женщина, та самая, что кричала – невысокая, чуть полноватая и, кажется, немолодая, но Джотто не был уверен. Он и о пленнике своём не мог бы сказать – мальчишка он или взрослый мужчина. Женщина что-то говорила, быстро, торопливо, выцарапала из руки вора свой кошелёк, кланялась Джотто, улыбалась, демонстрируя кривоватые чёрные зубы – сразу же захотелось убраться оттуда куда подальше. Женщина улыбалась, кланялась, а глаза были даже не настороженные – испуганные, а потом она и вовсе отшатнулась в панике. Над ухом у Джотто раздалось насмешливое: — Тебя очень просто найти, Примо, всего-то надо идти туда, где громче всего кричат. Джотто хотелось рассмеяться от облегчения, но было не время и не место. — Что мне делать с этим придурком? — спросил он. — Наверное, надо сдать его в полицию? — Ни разу не видел в этом городе полицейских – кажется, им насрать, — безразлично пожал плечами Джи, а потом повернулся к женщине, пытаясь изобразить немного дружелюбия, и принялся что-то ей втолковывать. Акцент у него всё ещё был ужасный, но он хотя бы что-то понимал. — Ну что ж, раз полиции насрать, то мы немножечко ей побудем, ты ведь не против? — спросил Джотто, толкая вора к стене и разворачивая его к себе лицом. По-итальянски он, конечно же, не понимал. Господи, ну как что-то объяснить по-японски? Джотто всматривался в его лицо, вслушивался в бессвязный лепет и наконец-то выдал: — Тоосю-ва ии кото дзянай[6]. Кажется, угадал, судя по тому, как осёкся и отвёл взгляд этот тип. Джотто, всё ещё удерживавший его запястье, резко сжал пальцы, выворачивая его, не отрываясь глядя в искажённое болью лицо. Потом сместил пальцы ниже, берясь за кисть. Ломать кости очень легко, если заниматься этим чуть ли не всю сознательную жизнь. Джотто с детства не переносил несправедливость… вот только его методы слишком часто шли вразрез с законом. Он сломал ему все пальцы, один за другим, а потом Джи всё-таки отвёл его домой, где всё так же доброжелательно улыбался Асари. А вечером к ним пришли. Те самые люди, с которыми Джи играл в кости – Джотто понял это по пышным цветам, расцветшим на груди одного из них, который будто нарочно распахнул кимоно пошире, показывая татуировку. Асари переводил, обращаясь к Джотто «Иэясу-сан», и от этого ощущение какой-то безумной раздвоенности только усиливалось. Эти люди говорили, что здесь их земля, и только они вершат закон, они говорили, что «Иэясу» не должен был калечить их человека. И, специально для Асари, – это уже как мог разобрал и прошептал ему на ухо Джи – что они, конечно, уважают его семью, но Асари остался последним, а самураев больше нет, и права ходить с мечами у него тоже больше нет. Да и самого его в любой момент может не стать – и никто не заметит. Джотто не любил, когда ему угрожают, или когда угрожают его людям – пусть Семья Вонгола осталась там, далеко на западе, здесь были Джи и Асари, а значит, ему было, ради чего жить. Кровь с пола потом так и не удалось отмыть – деревянные доски впитали её как губка, и сколько бы потом их ни скоблили ножом, свидетельства событий той ночи так и останутся, пока не придёт пора менять полы. И ведь не он начал – тот, с красными цветами на груди, первый достал оружие, а у Джи всегда была безупречная реакция. Пистолет против ножа – хреновый расклад, а ведь это было просто оружие, никакого Пламени, ничего, что лежало бы за пределами возможностей обычных людей. И, даже несмотря на то, что Джотто не помнил, когда в последний раз дрался так вот, без кольца, перчаток – силы, вместо благословения ставшей его проклятьем –оказалось, что забыть, как это делается, ему не удалось. Если убивать людей Пламенем – остаётся только обугленный скелет, жирная копоть и сладковатый запах горелого мяса. Если же подхватить выроненный кем-то нож – неудобный и непривычный, без гарды или упора на рукояти – и полоснуть по чужому горлу, то польётся кровь, широким алым потоком, заливая невнятно-бурую одежду, руки Джотто, капая в пиалы с недопитым чаем. Руки будут скользить на гладкой деревянной рукояти, зато практически никакого запаха. Ближе к утру Асари снова заварил чаю, разлил по всё тем же пиалам, разве что сполоснув их перед этим, и слегка покачал головой. — Боюсь, у нас с вами будут проблемы… Джотто ожидал чего угодно – от перспективы отсидеть лет двести в местной тюрьме до каких-нибудь крупномасштабных разборок с японской мафией, но Асари со скорбным видом продолжил: — Как и природа, человеческое общество не терпит пустоты… Якудза – что-то вроде мафии на вашей родине. Возможно, здесь у вас получится. Но то, что было его – Семья Вонгола – осталось там, а здесь он был чужак, не то что законов не понимающий, не знающий даже языка! Так что через пару месяцев на табличке у входа написали «Асари-гуми», но даймоном – гербом, эмблемой, или как там правильней – Асари взял ракушку с его герба, разве что уменьшив число бороздок. «Буду считать, что вы назначили меня главой японского филиала» – чуть улыбнулся он тогда. И Джотто всё-таки начал серьёзно учить язык, почти перестал удивляться, когда его называли «Иэясу» и даже мозги стали потихоньку вставать на место.***
Джи был первым, кто назвал его «Джотто», давно, когда они были детьми, и он лазил за яблоками в их сад. — Амброджио – слишком длинно, фу! Амброджио – Амброджотто – Джотто! Я буду звать тебя Джотто, идёт? От настоящего имени осталась одна буква, та самая, что он оставил от полного имени самого Джи… Джи Арчери – Лучник, потому что не было никого более меткого, чем он во всём мире. Годы скитаний по стране, фальшивые документы, ордера на арест, награда за головы… где остались те мальчишки, что верили, будто могут сделать этот мир хоть капельку лучше? В какой сточной канаве? Или вся их беда, что женщинам они предпочитали друг друга? Это ведь тоже грех, но Джи свои грехи не считал с самой первой кражи, не исповедовался и, кажется, даже не молился. — Амброджио – это так высокопарно! «Бессмертный», ну надо же! Ты слишком много о себе возомнил, щенок! Джотто предпочёл бы забыть и своё прежнее имя, и всю прежнюю жизнь, но теперь его звали «Иэясу», как первого сёгуна, чья династия была прервана всего несколько лет назад. Первого властителя уничтоженной страны? Асари часто говорил, что Япония теперь стала совсем другой… А потом пришёл Джи, сел рядом, долго вертел в руках местную длинную трубку, которой едва ли хватало на пару затяжек, и сказал: — Тебе надо жениться, Примо. И стало так больно, что легче было бы умереть, но Джотто нашёл силы криво усмехнуться и спросить: — Что, совсем надоел? Ну так оставался бы на Сицилии… Джи вспыхнул, как лист тонкой бумаги, к которой поднесли спичку – на острых скулах заалел гневный румянец – но взял себя в руки практически сразу. — Нет, — резко сказал он. — Но я придумал отличный план – как бы тебе стать бессмертным. Ты отдал власть Рикардо, с этим я сделать ничего не могу, но если однажды во главе Вонголы встанет твой сын, или внук… правнук? Это было бы отличной местью, разве нет? По-настоящему изысканной… — А я-то думал, что именно мне принадлежит роль главного сумасшедшего в этом городе, но у тебя с головой вообще что-то невообразимое! — всё ещё злясь, прошипел Джотто и отвернулся. Джи положил ему руки на плечи, уткнулся лбом в затылок и спросил: — Злишься на меня, Примо? — В бешенстве, — признался Джотто, невольно расслабляясь. — Если у меня есть ты, мне не нужна ни одна женщина, но если ты говоришь, что мне нужно жениться – значит, у меня больше нет тебя. Я не прав? Пальцы на его плечах сжались сильней, а Джи выдохнул судорожно: — Нет, не так! Я – есть, всегда, что бы ни случилось! До самого гроба, а потом и в аду – с тобой. — Тогда тебе тоже нужно жениться, — не удержался от шпильки Джотто. — Чтобы у моего сына, или внука, или правнука, или кого ты там придумал, тоже был тот, кто останется с ним до гроба. — Примо… — с болью прошептал он, разжимая пальцы. Джотто обернулся, схватил его за воротник, притянул и зашептал в лицо: — Что, не нравится? А ведь ты только что мне сказал то же самое! — Я… — Джи нахмурился, но прямо посмотрел в ответ. — Я не уверен, что у меня получится… с женщиной. — Подержать для вас свечку? — предложил Джотто, всё ещё не успокоившийся, не знающий, как выплеснуть скручивающую его боль. Джи закрыл глаза и ничего не ответил. В неверном вечернем свете татуировка на его лице казалась практически чёрной, и Джотто не удержался – провёл языком, очерчивая каждую линию, а потом впился в губы требовательным поцелуем. И Джи отвечал – отчаянно и безумно, заваливаясь на спину, гулко стукаясь затылком об пол, отвечал, будто просил прощения за всё, что сейчас здесь наговорил. Нужно было достать футон, но тогда пришлось бы прекратить целоваться, а это значило почти то же, что прекратить дышать. У Джи, как у многих рыжих, кожа была светлая, и языки алого пламени на ней выделялись почти пугающим контрастом. Он спускался всё ниже, обводя пальцами, губами, языком тонкие линии на светлой коже, от правой щеки, по шее вниз, на грудь, ниже, стягивая одежду, по животу, вниз, на бедро, где и начиналась эта красота. Джи был его, и никого им не надо больше, и всё же… — Не сможешь с женщиной? Но с ней же даже проще будет! — чуть ли не в истерике шептал он. — Поцелуешь, помнёшь сиськи, она раздвинет ноги… Он говорил, и будто бы демонстрировал на Джи то, что он должен будет делать с женой – целовал, сжимал пальцами соски, гладил бёдра, когда Джи действительно раздвинул колени и притянул его к себе, не открывая глаз. — И вставишь ей – это будет проще, там же есть куда… — продолжал он, пытаясь хотя бы слюной смазать свой член. Спали друг с другом они часто, так что нужды в подготовке не было, но без смазки всё равно было не слишком приятно. Джи цеплялся за плечи, рвано дышал, а потом застонал, глухо и протяжно. — Лучше уж злись, чем бессмысленно в стенку пялься, — рвано прошептал он, подаваясь навстречу. — Когда даёшь себе волю – тебе же легчает, разве нет? Злись на меня, трахай, только живи, мать твою, а не хорони себя заживо! Джи был чёртовым рациональным психом, а Асари решительно не понимал, в чём проблема – ну женятся они оба, так это хорошо! Сам он тоже собирался, когда дела новообразованного клана пойдут на лад. Джотто почему-то подумалось, что для него выбор жены – что-то вроде ответственной покупки. И всё же… даже если Джи тогда просто злил его, в этом был безумный, совершенно безумный, но всё-таки смысл.***
— Смотрите, Джудайме! Здесь есть фотографии! — Гокудера осторожно перекладывал ветхие пожелтевшие фотокарточки. Тсуне пришлось привстать на цыпочки, чтобы заглянуть ему через плечо. — Удивительно, как вы похожи на Примо! — Ты тоже похож на первого Хранителя Урагана, — справедливости ради заметил Тсуна. — Всего-то и разницы, что он, кажется, был рыжий, да ещё и татуировка эта… На снимках были и другие хранители, но Джотто и Джи были на большинстве фотографий и всегда рядом друг с другом. «Удивительно похожи, — подумал он. — И совсем не во внешности дело». Он аккуратно развернул листок пожелтевшей бумаги, пробежался взглядом по выцветшим от времени строчкам, потом принялся вчитываться внимательнее, продираясь сквозь устаревший на полторы сотни лет итальянский. — Так вот оно в чём дело! Странно, что отец до сих пор не сказал мне! — воскликнул Тсуна, откладывая бумагу. — Что такое? — тут же встревожился Гокудера. — О, ничего страшного, не волнуйся, – поспешил успокоить его Тсуна. — Это завещание Джотто, в нём он просит, чтобы его потомки называли сыновей в честь сёгунов династии Токугава, пока один из них не встанет во главе Семьи… тогда он сможет вернуть себе фамилию Вонгола и творить всё, что вздумается! — Вот прямо так и написал? «Всё, что вздумается»? — удивился Гокудера, но заглядывать в завещание сам не стал – видимо, считал это слишком личным. — Может быть я немного ошибся в переводе… сейчас, давай посмотрим вместе? — «Делать то, что посчитает нужным», — поправил его Гокудара, а потом сбился. — «Вместе с потомком моего драгоценного Урагана» — закончил предложение Тсуна. — «Потому, что дети – это была его идея». ________________________ [1] Ватаси-но намаэ ва... Савада, мать его, Иэясу, дэсу (яп. 私の名前は・・・沢田 - o’mazz e sorette! - 家康です/わたしのなまえは。。。さわだいえやすです) – Меня зовут Савада, мать его, Иэясу [2] Орэ (яп. 俺/おれ) – выраженно-мужское «я», в отличие от нейтрального «ватаси» [3] Кицуне (яп. 狐/きつね) – лисица-оборотень [4] «Не погуби души моей с грешниками и жизни моей с кровожадными, у которых в руках злодейство, и которых правая рука полна мздоимства» – фрагмаент Псалма 25 [5] «Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною» – фрагмаент Псалма 50 [6] Тоосю-ва ии кото дзянай (яп.盗取はいいことじゃない/とうしゅはいいことじゃない) – Воровать нехорошо Согласно генеалогическому древу(http://i.imgur.com/MQhc8iS.png), которое Реборн показывал Тсуне в первой главе – все представители японской ветви Семьи Вонгола носят имена сёгунов династии Токугава. В семейном додзё Ямамото на фонаре написано あさり組 – «Асари-гуми»(http://i.imgur.com/MKFwd7j.png), а на косоде Ямамото Тсуёши вышиты вот такие гербы(http://static.diary.ru/userdir/6/9/0/2/690209/80790560.jpg).