Собственный ад

С некоторых пор Майкрофт Холмс живет в аду. Ад временно отступает на работе, потому что мозг Майкрофта занят ею весь. Или тогда, когда они с Грегом в машине — целуются, переплетают пальцы, или пьют пиво в баре, или смотрят на звезды на балконе какого-нибудь пафосного отеля — потому что все внимание Грега принадлежит Майкрофту, и кажется, что все под контролем. Или когда Грег входит в него или он сам — в Грега, потому что в тот момент в мире существуют только они двое, и персональному аду Майкрофта Холмса в нем просто нет места. Ад возвращается ночью, если Майкрофту не удалось уснуть. Грег спит большей частью спокойно, вздрагивает изредка и никогда не кричит. Но невозможно предсказать, чем это закончится. Поцелует ли Грег Майкрофта утром с веселым видом или будет бестолково «мять» чашку в руках, стараясь не встречаться с ним взглядом. Или проснется еще ночью и будет в любимой серой в тонкую полоску пижаме раскачиваться на своей половине постели, обхватывая себя руками и что-то бормоча. В лучшем — самом лучшем — случае он скажет: «Мне опять снилось, как твои люди пытают меня. Я должен сказать, что люблю тебя, и тогда пытка остановится, но я чувствую себя так плохо, что не могу и пары слов связать, и пытка все не кончается и не кончается никак, и ты не знаешь, что я тебя люблю». И тогда он позволит Майкрофту привлечь его к себе, и они уснут вместе, обнявшись, и Майкрофт будет чувствовать себя счастливым в руках Грега, и ад потом отступит на несколько недель. В случае, который Майкрофт характеризует «так себе», Грег уйдет в майкрофтов кабинет, заберется там с ногами в особое, очень глубокое, специально для него поставленное кресло и будет шептать что-то и всхлипывать, пока его наконец не сморит сон. При самом ужасном раскладе Грег так и не уснет и на следующую ночь опять забудется всего лишь на два-три часа, а то и этого не сможет, и Майкрофт будет зарываться в бумаги, потому что видеть мучения Грегори невыносимо. Потом Грег, возможно, придет к нему, сядет опять в то же кресло, и Майкрофт будет думать, как ему хочется выбросить эту его пижаму, нет — даже сжечь, потому что она слишком напоминает тюремную робу. А потом Грег попросит: — Поговори со мной. А Майкрофт, по сложившемуся уже ритуалу, ответит: — О чем ты хочешь поговорить? А Грег тогда вздохнет: — Расскажи, как меня похитили. Расскажи все. И Майкрофт тогда соскользнет на пол, сядет на ворсистый ковер у ног Грегори — чтобы не смотреть в глаза — и начнет в сотый раз рассказывать продуманную до мелочей легенду. И Грегори в конце со вздохом разочарования обязательно скажет: — Не помню. Не помню ничего. А потом погладит Майкрофта по волосам, и тогда ад опять ненадолго отступит. Но вернется. Непременно вернется. Потому что ад возвращается всегда. Тогда ли, когда Майкрофт думает, что был у четверых врачей, и двое из них сказали, что для рассудка Грегори лучше узнать правду как можно скорее, а двое других — что лучше его не травмировать заранее и важно, чтобы он вспомнил все сам. И ничего такого страшного, если не вспомнит совсем — амнезия для того и придумана природой, чтобы блокировать стресс. И Майкрофт боится, очень боится идти к пятому врачу. Иногда он уже готов сдаться и признаться во всем, без всяких дополнительных консультаций, особенно когда уже невыносимо лгать, но Грегори льнет к нему доверчиво, шепча: «Ты знаешь, что ты лучшее, что было когда-либо в моей жизни?», целует в шею, обнимает всем телом, и Майкрофт не может, просто не может ему сказать. Или когда Грегори отправляется к очередному психотерапевту. И Майкрофт в ужасе — вдруг тот вспомнит именно сегодня? А потом Грег возвращается с явным разочарованием на лице, и Майкрофт под любым предлогом убегает в кабинет, терзая себя вопросами: а вдруг именно он не дает Грегу вылечиться? Или — а вдруг Грег, если узнает, снова сойдет с ума? Иногда Майкрофт так устает от этого поминутного ожидания разоблачения, что ему уже плевать, кажется, на все, в том числе на чувства Грега, только бы прервать эту бесконечную ложь. Святые отцы ошиблись, запугивая адом. Самое страшное наказание — это не котлы с кипятком, это даже не раскаленные котлы без кипятка, самое страшное наказание — это жить во лжи. Ежедневно жить во лжи. Но потом, потом он вспоминает про тех двух врачей, которые настаивали, что рассказывать ничего нельзя. И слова застревают в горле, останавливаясь на полпути. Сегодня Грегори опять ушел к психотерапевту. А еще он должен был вернуться в семь — больше двух часов назад. Телефон его выключен. При том, что обычно Грег включает его сразу после сеанса и у него привычка звонить Майкрофту, если он задерживается даже на полчаса. Майкрофт стоит у окна, смотрит в темный сад, на неподвижные кусты, и мнет в пальцах штору так сильно, что сам удивляется, как до сих пор не протер ее до дыр. Работать не получается. Он представляет, как Грегори все вспомнил на сеансе, а теперь мотается по улицам, не желая его видеть и даже говорить с ним, пьет где-нибудь в завалящем кабаке. Камеры в том районе сегодня отключены, и Майкрофт только знает, что Грег в Сити — так показывает встроенный в телефон маячок. Когда стрелка приближается к двенадцати, Майкрофт сползает по стене, стискивая ладонями горящий лоб. Грег бросил его — это очевидно, а хуже всего, что Грег совсем один, он не в ладах даже с бывшей женой, а Джон сейчас вместе с Шерлоком в Европе, и… «Господи, Господи, Господи, — повторяет Майкрофт на грани обморока, почти на грани экстаза. — Если ты где-нибудь есть… пусть он будет хотя бы не один. Он ведь заслуживает, Господи». Дверь в глубине особняка хлопает, и раздаются быстрые шаги. Майкрофт вскакивает, отирая ладонями слезы. Грегори, не замечая его состояния, на ходу стаскивает плащ, отправляя его на диван у противоположной стены, и падает в свое кресло. — Вообще дурдом! — восклицает он. — Два трупа в Темзе, а у меня телефон сел. Хотел позвонить тебе с телефона Хоппера и не смог вспомнить номер — в голове одни трупы. Пока вылавливали, пока оформляли — а они не наши, несчастный случай, а не преднамеренное, это уже понятно, так что их передаем. А этот новенький, Брасс, вообще ни черта не смыслит в бумагах, пришлось ему помогать оформлять. Потом вышли, а на набережной — авария. И тут ребятам хоть на двадцать минут, но тоже пришлось помочь. И, конечно, я все шесть твоих номеров вспомнил, когда уже по саду шел. Ой бляааадь! — говорит Грег. — Я уже готов просить тебя о помощи, чтобы ты мне сделал назавтра выходной. И тут Майкрофт начинает смеяться. Снова и снова. Он никак не может остановиться. Грег вскакивает и с озабоченным видом подходит к нему, кладет руку на спину, вглядывается в лицо: — Майк, ну ты что? Что случилось-то? Что-то случилось? Майкрофт с облегчением качает головой, утирая выступившие — на этот раз от смеха — слезы. Грег обнимает его, прижимает к себе: — Я так скучал. Просто безумно. Так надеялся сегодня на вечер с тобой, и хорошенько потрахаться, между прочим, а тут такой облом. И, кстати, я все еще ужасно хочу жрать. Может, ты приготовишь мне хоть яичницу с сосисками, пока я схожу в душ и смою с себя всю эту грязь? Майкрофт кивает: — Там есть для тебя антрекот. И вино. Хочешь вина? — Конечно хочу. А еще — чтобы ты мне кофе сварил. А больше всего — тебя хочу. Прямо на столе, как только закончу с кофе. Грег целует его в губы и делает шаг к двери, потом возвращается и снова целует, на несколько мгновений очень сильно прижимая к себе. И уносится в душ, расцвечивая темный особняк своим счастливым смехом. Майкрофт кивает, подбирает с дивана плащ, воняющий чем-то средним между дохлыми крысами и дохлой же рыбой и, вытряхнув из карманов кучу самых разных предметов, запихивает его в мусорное ведро. А потом идет на кухню готовить ужин. Дверь в ванную не закрыта, и из нее сквозь шум воды продолжает доноситься смех Грега. Майкрофт, вслушиваясь в него, повязывает фартук и ставит сковородку на огонь. И пока пламя под ней разгорается, чувствует, как его собственный ад отступает, и в эти короткие минуты Майкрофт даже — в очередной раз — верит: не вернется никогда.