if I could make days last forever

Телеграмма застает Галахада рано утром; в Лос-Анджелесе уже вторую неделю стоит жара, такая, что пальцы чуть скользят по рукоятке револьвера и раскаленный воздух буквально звенит, тонко и назойливо. Раскрасневшийся мальчишка бодро взбегает по лестнице, размахивая белоснежной, только напечатанной бумажкой, и отчитывает мелочь, прежде чем козырнуть Харту и со свистом помчаться вниз. В телеграмме пара сухих строк, ничего не значащая белиберда, но Гарри тянется к дребезжащему телефону, сообщая пилоту, мистеру Соулту, что возвращение в Англию придется отложить. О. Мерлин будет в ярости. Два скользящих ножевых ранения, множество раздражения под безупречной невозмутимой маской – вот чем запомнится Лос-Анджелес Галахаду. Как мила сейчас Англия с моросящим дождем; не чета истекающей потом и сладковатым лимонадом Калифорнии, запах розового масла от лавки с благовониями и иссохшие от солнца листья пальм. Рабочий в сдвинутой на глаза кепке что-то кричит подмастерью, гудят клаксоны, все шумно, живо, просто ужасно. Приходская больница полнится холодом смерти, криком детей, шуршащими юбками сестер милосердия. Заплаканные лица и резкий запах лекарств, слабая тень и тающий лед в повозке. Харт справляется о делах у миловидной медсестры; она смеется, заправляя за ухо выбившуюся рыжую прядь. Он раскланивается с ней по-джентльменски учтиво, проходя в темное здание. В нагрудном кармане наспех свернутая телеграмма, пара слов о том, что на его номер звонила женщина, просящая помощи. Харт помнит события девятилетней давности, безликие могилы на кладбище и судорожный поиск новых агентов, которые бы могли заменить павших в войне. Безутешную вдову и десятилетнего мальчика, который вертел в руках украшенную медаль, с выбитым на обороте номером. И теперь с миссис Анвин Гарри встречается у палаты; она утирает глаза ладонью, слегка гнусаво хмыкая на его дежурную шутку о погоде, покачивая ребенка на руках. Да, он получил ее просьбу, да, он здесь, и женщина заливается слезами пуще, берет Харта за руку, беспрестанно благодаря. На просьбу зайти к Гэри, ее милому сыну, Галахад сперва отказывается, и все же, тронутый чужим горем, ломается, пожав ручку маленькой принцессе, что цепляется за цветное жабо на блузке матери. В палате спертый воздух, слева тянет острым цитрусом от добродушного старика с газетой. Кровать Гэри завешена кристально-белыми шторами, она первая к двери. Харт придвигает стул, осторожно отдергивая занавесь, садится. Смотрит на бледное лицо, изломанные судорогой брови, напряженную линию губ. Его ноги укутаны теплым пледом горчичной расцветки; тщетно, мальчишка все равно не почувствует ни тепла, ни холода. Закрытая травма. Перелом. Параплегия. Паралич. В двадцать лет несколько слов звучат как смертный приговор, а роль палача отводится безучастному доктору, рассматривающему историю болезни как в первый раз и с фальшивой улыбкой сообщающий о некоем прогрессе. Харт справляется у миссис Анвин, чем он может помочь, предсказуемо получая в ответ отказ. Она только просит зайти еще хоть раз к ее бедному мальчику. И отказать ей Гарри не может. Бедный мальчик. Так говорит о нем старый Джордж, рабочий из подпольного бара, ссохшийся под нещадным солнцем. Кто теперь будет таскать коробки, набитые остро пахнущим яблоками кавальдосом? Старый Джордж? Бедный мальчик. Так говорит джентльмен, пропахший сигарным дымом, сжимая руку молодой племянницы, раздолбай, конечно, но бедный мальчик. Роксана должна навестить его на неделе; и девушка отводит взгляд, кашлянув. Полное учтивого недовольства сообщение от Мерлина настигает Галахада скоро; раздраженный кудесник язвительно желает ему приятного загара и шлет пару американских дел на пару с приветом. Гарри хмыкает – что-то в мире никогда не изменится, заглядывает в оружейную лавку, забирая ножи, и возвращается в больницу с букетом выдержанных сапфирово-синих ирисов. В палате три человека: старик сосредоточенно кромсает цедру апельсина тупым перочинным ножиком, не обращая внимания на вошедшего, в дальнем углу мужчина окидывает Харта подозрительным взглядом, вновь закрываясь газетой. Постель Гэри, как и в прошлый визит, задернута от всех остальных ширмой, но парень явно не спит. Шуршит бумагой, сквозь ткань виден неестественно прямой силуэт спины. На незнакомца он обращает мало внимания, скользит равнодушным взглядом, пока Гарри представляется, придвигая стул ближе к кровати. У юноши растрепанные волосы, потускневшие и неаккуратными прядями падающие на глаза, высохшая пергаментная кожа. Затравленное выражение лица и на локтевом сгибе красные точки от инъекций. Должно быть, больница рай для морфинистов, но Анвин не похож на блаженно радующегося. На самом деле, он выглядит умирающим больше, чем должно. Гэри смотрит куда-то поверх плеча Гарри, пока тот в нескольких словах рассказывает о себе, нервно теребя край легкого покрывала. Свет неровной полосой падает на его лицо, заостряя линию скул еще больше. Взгляд почти не двигается, застывая на некой точке в больничном коридоре, где видны тени от шуршащих юбок сестер. Анвин изредка хмыкает, кривя бледные, искусанные губы, и это все его участие в разговоре. На прощание Харт пожимает ему руку; пальцы у юноши оказываются холодными, как простаивающий во дворе больницы лед, но крепкими. Он говорит, слегка хрипя: - Спасибо, мистер Харт. До встречи. Спасибо. - До свидания, Гэри. У него уходит две недели на поиск разрозненных документов, так необходимых Мерлину; номер в гостинице встречает долгожданной прохладой. В больнице холод иного рода. Харт наблюдает, как санитары перевозят отчаянно упирающегося больного из корпуса в корпуса, и заходит в полутемную палату. Ирисы увяли, и посланные на той неделе герберы тоже клонятся к закату. Анвин наблюдает, как Галахад меняет их на свежий букет аккуратных пармских фиалок. Большая редкость, особенно в такие расплавленные лучами солнца дни. Гэри скупо благодарит, откидываясь на подушки. Словно увядшие ирисы или герберы, он иссыхает в прохладе палаты. Врачи озабоченно просматривают снимки на свет, говоря, что все идет к улучшению. В операции мистер Анвин не нуждается. Кости срастаются. Все наладится. Маленький колокол бьет удары к вечерней: ложь, ложь, ложь. Медсестра приносит таблетки, две; слабое болеутоляющее и витамины, которые Гэри глотает, едва пригубив воду. Мать не навещает часто, и он криво улыбается: - Она не хочет видеть меня таким. Разбитым, сломанным пополам, несчастным. Желающим получить в свое распоряжение бутылек морфина или заряженный пистолет – его слова. О собственной смерти Анвин говорит с завидным малодушием, словно читает давно заготовленную речь на бумаге. В больницах нередко встретишь такое смирение. Старик с апельсинами, от которого последние дни разит слабым коньячным запахом, полон жизни, насвистывая неизвестный мотивчик себе под нос. Харт приносит юноше свежие газеты, в которых тот просматривает заголовки, разящие свежей краской, скрываясь за ними полностью. В открытое окно задувает прохладный ветерок, едва ли не впервые за неделю, разгоняя сигаретный дым, когда Харт закуривает. Серьезное нарушение правил больницы, как раздается из-за передовицы, на что мужчина только усмехается. О. Неужели. За две недели посещений на лице Гэри Анвина мелькает что-то очень похожее на широкую улыбку. Следующая телеграмма от Мерлина весьма содержательна, и Гарри может только догадаться, сколько и какие конкретно ругательства координатор опустил при ее составлении. Мерлину не нравятся такие незапланированные задержки, политические новости и теплый киршвассер. Его терпение испытывать во многом опасно, но Галахад не может отказать себе в такой игре, отправляя заказной посылкой добытые сведения, аккуратные набранные на тонкой бумаге. Визиты Гарри в больницу нерегулярны, хоть он и исправно выплачивает чеки отсылаемых мистеру Анвину, первая палата, цветов. От каждого его визита, так хочется немного самонадеянно поверить в это, опустошенный мальчишка оживает, перехватывая тонкие плитки шоколада. Закрывая глаза, Харт чувствует: свежая краска, шоколад и сигареты. Куда лучше трупного запаха смерти, что обволакивает каждого пациента подобно черной вуали. В следующий его приезд на юге собирается гроза, но лениво курящие санитары посматривают на мелькающие молнии недоверчиво. Калифорния месяц изнывает от жары, фальшиво обещая такие далекие громыхающие облака. Старик, мистер Доррен, ковыляет к приоткрытой двери с крестом, благожелательно улыбаясь, в палате, как обычно, закрыты наглухо окна. Гарри привычно двигает стул, оставляя на покосившийся столик корзинку, и только тогда замечает пустой взгляд. Словно он зашел сюда впервые, месяц назад, когда Гэри смотрел точно также, безо всякого выражения. Его пальцы чуть подрагивает, и когда он заговаривает, голос срывается. - Дайте закурить, - почти шепчет Анвин, игнорируя недоуменный взгляд, - дайте мне чертову сигарету! Его ломает изнутри, скручивая в тугой узел легкие, что невозможно становится дышать. Показывать это – совсем невозможно, чертов доктор заглянет в историю болезни получше, воскликнет «Черт возьми!», окончательно снизит дозу сладкого яда из мака снотворного. Анвин сжимает чужую ладонь крепче, по впалым щекам скатываются крупные слезы. Гэри трясет, он бормочет что-то совершенно невразумительное, и стал бы Харт его слушать. Забытая сигарета дымится в привезенной бронзовой пепельнице, пока Гарри обнимает, прижимая к себе, юношу. К черту летит весь устав, все телеграммы без ответа и особенно стерильно-белые ширмы кровати, которые пронзает луч ворвавшегося через окно солнца. Сухие губы на вкус как запах: дымный горький шоколад. Священник читает молитву через две двери, в приоткрытую щель видно, как истово крестится пожилой мужчина с перебинтованной головой. Гарри не верит в бога, но те слова, что говорит, ставя чадящую свечку перед иконой, искренни, и хочется, чтобы они дошли до сил всевышних. Он уезжает на три недели, оставляя крупную сумму на еженедельные букеты, отправляет подтаявший шоколад, пачку сигарет, коньяк, газеты – все, что только скопились за девять дней его отсутствия в приходской больнице. Харт проверяет наличие патронов, прежде чем приступить к активной части задания, и не может забыть тягучий поцелуй, отдающий краем, пропастью, куда он сорвался. Будто у него отказала голова, мозг бьется в параличе. Он не посмеет пожалеть. Гроза обходит Лос-Анджелес стороной, оставляя город сгорать бронзовыми закатами и маревами янтарным рассветов. Последний букет жемчужно-белых тюльпанов медсестра сбрасывает в ведро, говоря отрывистыми фразами: - Передозировка. И откуда столько морфина взял? Поразительно. А вы ему родственник? – Она смотрит на Харта пронзительным взглядом, и больше Гарри о смерти мистера Гэри Анвина не справляется, выходя из палаты. На столике у добродушного старика он замечает знакомую бутылочку в строгой этикетке. Мистер Доррен греется на крыльце, щурясь на солнце, улыбается проходящим мимо медсестрам, снимая невидимую шляпу. Приветствует Харта щербатой улыбкой, на которую тот кивает, останавливаясь рядом и тихо спрашивая: - О чем просил вас молодой человек, давший вам этот виски? - А? – Доррен оглядывается на него чуть испуганно, прижимая больную руку к груди и накрывая ее черной от загара жилистой ладонью. – Молодой человек хороший, да. Сказал, что у него есть утешение для бедного старика, да. – Он бормочет что-то совершенно бессвязное, и у Гарри почти заканчивается терпение, когда он различает в речи: - Просил вкусные таблетки от боли. Показал слово, да. Бедный Кристофер не умеет читать. - Старик немного стеснительно косит на Харта. – Слово. Восемь, легкое слово, хорошо запомнить. - Это? – Галахад сует ему практически под нос страницу чековой книжки, на которой выведено «Morphine». Мистер Доррен подслеповато моргает, кивает раз-другой, улыбаясь снова широко. - Молодой человек хороший. - Да, - хрипит Харт, сминая листок в руке. Молодой человек хороший, да, сдержал слово. Вкусные таблетки от боли. Восемь букв, простое слово. Легкое слово. «Сукин ты сын», - думает он. Лос-Анджелес изнывает от жары.