Тёплый мёд

«Я дерьмовый врач. Профессиональная этика где-то глубоко в заднице. Так глубоко, что аж в желудке». Николас признался себе в этом уже довольно давно, но до сих пор так и не понял, что с этим делать. «Доктор Гарриган, ты мудак», — Николас улыбнулся своему отражению в зеркале. Мерзенькая такая улыбочка, подумалось ему. Искренняя и широкая — чудо, и оттого мерзенькая вдвойне. Он должен улыбаться криво и некрасиво, это было бы честнее. — Ямочки на крестце, — у Николаса чуть колени не подгибаются от этого голоса, и так каждый раз. — Ямочки на крестце, — нараспев. Николас закрыл глаза, слушая шуршание сзади, и в следующий момент этих самых ямочек коснулись тёплые пальцы. Аккуратные, тёплые, длинные пальцы Фрэнка. У него не руки — просто загляденье. Николас мог часами смотреть, как он играет на фортепиано, как нежно касается клавиш, поглаживает их. С любовью. Ямочки Фрэнк тоже потрогал нежно. Он весь был такой — как его клавиши, как его тёплые коричневые кардиганы, — нежный. Он весь — с любовью. Николас опустил голову, чтобы было удобнее завязывать глаза. Сначала он пробовал шёлковую ленту — Фрэнку нравилось её трогать. Но шёлк всё время соскальзывал с мягких волос, так что теперь у него в руках была обычная хлопчатобумажная ткань. Чуть длиннее, чем нужно, — сзади остались висеть длинные концы. Фрэнк убрал их со спины Николаса на плечо лёгким жестом, чтобы провести ладонью от лопатки к лопатке. Колени снова подводили Гарригана, он весь размякал от этих прикосновений. — Булочка, которую окунули в какао, — сказал про это Фрэнк, снова нараспев. Рука исчезла со спины, сзади снова что-то зашуршало, а потом Фрэнк приподнял волосы у шеи Николаса, и к первому позвонку прижались губы. Интуитивно Николас угадал, что огромная голова из папье-маше теперь лежит слева, на стуле, там же, где вся их одежда. Фрэнк скользнул ладонями по плечам Николаса, предплечьям, развернул его и взял за руки. Получилось так естественно, как если бы с плеч Гарригана медленно падала накидка. Николас ступал неуверенно. Не потому что не доверял. Любому зрячему будет сложно привыкать к временной слепоте. Вообще-то Николас уже видел лицо Фрэнка — не успел рассмотреть подробно, но в первый свой визит заметил. Он тогда только договаривался с родителями Фрэнка о сеансах психотерапии. Но Фрэнк и теперь не хотел снимать эту голову из папье-маше лишний раз. Его на это толкало только желание целоваться, и обязательным условием были завязанные глаза Николаса. Так что теперь он осторожно шёл за Фрэнком, который аккуратно сжимал его пальцы в своих. Фрэнк сам мягко уложил его на постель и сразу обнял. Со всех сторон Николаса окутала нежность. «Он к тебе со всей огромной тёплой душой, а ты? Спишь с пациентом, доктор Гарриган. Чёрт тебя вообще дёрнул сменить специальность», — Николас не планировал становиться психотерапевтом. А теперь вот — лежит голый, прижимается к голому Фрэнку, и тот медленно трётся, плавно двигает бёдрами. Фрэнк любил целоваться, он почти не отрывался от губ Николаса. Это всегда так. Они целовались влажно, долго, тягуче — бесконечно, пока от трения члена о член не кончали в первый раз. Пропущенное через такой поцелуй, время становилось горячим, похожим на густой мёд, который медленно струится с ложки. — Мёд струится с ложки, — прошептал Николас, когда немного отошёл от оргазма и перестал дрожать. Фрэнк заулыбался ему в губы, легко погладил влажный от спермы живот — самыми подушечками пальцев. — Тёплый мёд, — подхватил он, мечтая, что они вместе с Николасом напишут песню.