Самурай

Дым над родной деревней Кикутиё увидал задолго до того, как добрался до спуска в долину Садаки. Чёрный, густой, он валил безостановочно, клубами взмывая в ясное синее небо. В какой-то момент вытянулся в длинную косую линию, и впоследствии Кикутиё говорил, что увидал черту, разделившую его жизнь на «до» и «после». Даже не разум, а некое шестое чувство, присущее каждому крестьянину, заставило парня шмыгнуть в чахлые придорожные кусты и затаиться там, подобно напуганному зайцу. По дороге промаршировало несколько «чайников» — так отец когда-то называл таких механических самураев. Вправду ли они так назывались, или деревенский староста просто ругался, срывая на чём попало злость, Кикутиё не знал. Затем в небе пролетела величественная «Крепость урожая» — огромная штуковина, на которой бандиты перевозили рис и украденных женщин. И лишь когда вся процессия скрылась с глаз, Кикутиё выскочил и стремглав помчался к родной деревне. В руках он сжимал бумажку, выданную странным человеком по имени Масамунэ, суетливым маленьким горожанином, пахнущим железом и чем-то острым, резким. Сам Кикутиё читать не умел, но старая жрица Воды утверждала, будто Масамунэ можно доверять. В бумаге говорилось о больших деньгах, переданных деревней, и о том, что получатель денег берётся взамен сделать удивительнейшую вещь под названием «трактор». С ней у крестьян имелся шанс удивительно разбогатеть. Кикутиё хотел разбогатеть. Тогда он смог бы взять вторую жену. С первой всё было ясно: ей станет Канако Мачида, дочь старосты соседней деревни. Девушка неплохая, можно даже сказать, миленькая: пухлая, с ямочками на румяных щеках... но если отстроить собственный дом и получить во владение неплохой участок земли, то можно ведь посвататься ещё и к Юке, дочери вдовы Мидори... Тело Юки Кикутиё увидал первым, едва вступил в разрушенную деревню. Девушка лежала в луже тёмной крови, уже начавшей буреть по краям. Юбка задрана, согнутые в коленях ноги широко раздвинуты, и между ними торчит глубоко забитый в тело деревянный кол, вытащенный из соседнего забора. В рот Юки был воткнут ещё один кол. Ветерок бесстыже трепал обрывки кофты, маленькая грудь казалась неуместно белой — ни единого красного пятнышка, даже гарь и пепел не запачкали её хрупкую красоту. Кикутиё застыл, глядя на тело любимой девушки. Ум отказывался воспринимать происходящее. Почему? За что? Ведь Юка так прекрасна! Бандиты же забирают красивых женщин с собой! Юка умная, хоть и дерзкая, она себе не враг, она не могла оскорбить господ бандитов, просто не могла... Затем Кикутиё увидал рядом с телом большой разделочный нож. Просто брошенный в лужу крови, Юка наверняка не хваталась за него! Она не могла, нет-нет... Всё это сон. Скоро Кикутиё проснётся и пойдёт, расскажет о своих кошмарах жрице Воды, и умная Маэ-сан даст какой-нибудь отвар. Больше ничего подобного уже не приснится. Не сможет присниться, ведь отвары Маэ-сан удивительно хороши. Кикутиё бросил отчаянный взгляд в сторону старой хижины, где жила Маэ-сан, но увидал лишь гору остывающих углей. Тогда он запрокинул лицо и как следует вгляделся в небо. Если долго спрашивать у богов ответа, то правильное решение обязательно найдётся! Небо молчало. А вот шея начала затекать. Но ещё раз оглядеться было свыше человеческих сил. В тишине хрипло каркнула ворона, и Кикутиё очнулся. Он побрёл по деревне, спотыкаясь об обгорелые брёвна, выпавшие из разрушенных хижин, о невесть откуда взявшиеся камни, глядя на трупы и части трупов, некоторые удавалось узнать, а некоторые — нет. Кое-где пламя ещё бушевало, но большая часть деревни уже выгорела. Тлели угли, вспыхивая красными точками, похожими на прицелы оружия механических самураев. Затрещав, рассыпался в прах обугленный деревянный столб на месте деревенской площади. Взвихрился сноп искр, на миг скрыв от глаз Кикутиё наполовину сгоревший труп. Судя по остаткам сапог, это было тело господина Накамару, толстого лавочника. Из-под обломков рухнувшей избы семейства Ханаби почти вертикально торчала рука — чёрная, пахнущая горелым мясом. Кикутиё замутило, он быстро отвернулся. Как оказалось, зря: почти рядом с ним лежало ещё одно полусожжённое тело. Руки, согнутые в локтях, тянулись вверх, к небу. С лица сползли кожа и мясо, глаза лопнули от жара, а обнажившиеся зубы скалились, будто насмехаясь над творившимся вокруг. Трёх передних не хватало, и Кикутиё почти с ужасом осознал, что гадает: кто этот несчастный? Вроде бы, в деревне никого с таким недостатком не было... Горло сдавили спазмы, и Кикутиё наконец вырвало желчью. Он давно не ел и предвкушал сытный ужин в родном доме... Дом! Отец! Мать, сестрёнка! Кикутиё бросился бежать. По крайней мере, ему так казалось, хотя на деле он еле перебирал ногами. Ещё никогда путь к дому не был для него таким длинным. Бандиты не пощадили дом старосты точно так же, как и все остальные. Только старосту с семьёй заперли на внушительных размеров амбарный замок, украшенный двумя оскалившимися тиграми. Во время сбора урожая это огромное чудовище красовалось на дверях деревенского склада. В огне и дыму, видимо, погибли все. Мир закружился перед глазами Кикутиё, и он рухнул на колени перед руинами своего дома. Затем, плохо понимая, что творит, набрал полные ладони ещё горячего пепла, который когда-то был его родными. Просеял его между пальцами и зачерпнул ещё одну горсть... Отец. Мать. Сестрёнка. Незамужняя тётя Кохэку. Отец. Мать. Сестрёнка. Кикутиё перебирал пепел долго, пока тот совсем не остыл. Затем устало огляделся. Солнце давно зашло за горизонт, и звёзды — колкие, холодные — лили приглушённый свет на то, что когда-то было деревней Садаторэ. Хотелось надеяться, что механические самураи забрали хотя бы часть женщин. Не все же настолько строптивы, как Юка! Может, сестре тоже повезло. А может, сестре повезло иным образом, и она умерла. Кикутиё встал. Голова снова закружилась, но на сей раз парень усилием воли удержался на ногах. Сделал шаг. Другой. Дошёл до края деревни. Остановился возле большого камня, под которым журчал ручей. Зачем-то огляделся: наверное, по привычке. Сунул руку под поросшее мхом основание валуна и достал небольшой узелок, в котором побрякивали монеты. Медь, пара серебряков... Кикутиё знал своего отца. Даже угроза смерти не могла бы заставить скаредного деревенского старосту расстаться с трудно нажитым добром. Кикутиё вообще знал крестьян. Сам он тоже никогда бы не выдал самураям такие огромные деньжищи... Но крестьянин Кикутиё умер. Сгорел вместе с деревней. Вот ведь незадача какая — бедный, бедный Кикутиё. Он снова уходил в город. В долине Садаки его больше ничего не держало. Сердце омертвело, а ладони, наверное, были обожжены, но боль не чувствовалась. Кикутиё шёл и не замечал слёз, катившихся у него по щекам. *** — Парень, ты сошёл с ума! — Масамунэ всплеснул руками, хотел сказать ещё что-то, но затем вгляделся в глаза стоящего напротив плечистого крестьянина и передумал. Лишь шумно вздохнул. — Вовсе нет, — голос Кикутиё был глух и спокоен. — Вам заплатили за то, чтобы вы сделали для деревни трактор. Но деревне больше не нужен трактор. А мне необходимо железное тело. И меч. — Самураем хочешь стать? Да ты понимаешь, что жестянка вместо плоти ещё не делает тебя воином? — Ничего. Меч сделает. Мне нужно, Масамунэ-сан. Пожалуйста. — Только не говори потом, что я не предупреждал! — Не буду, — покладисто кивнул Кикутиё. Затем, помявшись немного, спросил: — А это больно? Становиться механическим, я имею в виду. — Как тебе сказать... Не слишком. Да тебе-то какая разница? Воин должен уметь не бояться боли! Или струсил? Масамунэ уже загорелся новой идеей. Конечно, он обслуживал механических самураев во время войны, но воплотить в жизнь собственный проект... сделать его из подручных материалов... Задача, достойная истинного мастера своего дела! — Так что, не боишься? Кикутиё поглядел на свои ладони. Запёкшаяся корка на них успела кое-где потрескаться и кровоточила. Если не лечить, то может загноиться. Боль по-прежнему не ощущалась. — Нет, Масамунэ-сан. Не боюсь. — Ишь ты, какая храбрая деревенщина! Но гляди: для того, чтобы стать настоящим самураем, тебе понадобится родословная. В этом Кикутиё проблемы вообще не видел. — Украду у кого-нибудь, — беспечно махнул он рукой, и Масамунэ восторженно заохал, радуясь непонять чему. — Да, вот ещё что, как там тебя? Кикутиё, да? Оборудование у меня несовершенное, ты можешь подзабыть свою прежнюю жизнь. Кикутиё замер. — Многое... подзабыть? — Понятия не имею! Всего точно не забудешь. И разве истинного воина должно заботить, что он не помнит какого-то крестьянского обалдуя? Отец. Мать. Сестрёнка. Юка... — Хорошо, Масамунэ-сан. Пусть будет так. Что толку в памяти, если она приносит лишь нестерпимую боль? Что толку в ночных кошмарах и пепле, пересыпаемом между ладонями? Если для того, чтобы стать человеком, нужно отринуть плоть и обзавестись железным телом — Кикутиё готов заплатить эту цену. В цену входит память? Ничего, пускай! Он станет человеком. Настоящим человеком, которому позволено всё. С железным сердцем и стальными нервами. Большим механическим самураем.