Подменыш

Феи боятся чистого огня и холодного железа, правда, крестная? Люди тоже. Я теперь точно знаю. Если человека ударить железным ножом в сердце, если скормить его жадному огню, если отрубить ему голову блестящим топором королевского палача, если — ах, еще сотни тысяч «если»! — он умрет. Он замолчит навсегда и никогда больше не назовет меня подменышем с болот. Я хорошо помню, как раньше люди шептались о ведьме и дьяволе, что возвели на трон отродье нищего обманщика. Тогда они еще верили, что я — дочь своего отца, но все равно скрещивали пальцы, когда я проходила мимо, все равно боялись смотреть мне в глаза, шептали какие-то заклинания, что должны были уберечь их от нечистой силы, от крылатой твари, убившей двух прежних королей, от ее черного дракона — и от меня заодно. Кто и когда первым заговорил про подменыша фей? Я не знаю. Я стала везде находить ножи — их прятали под моей подушкой, втыкали в подоконники и в пороги. В притолоку вбивали стальные швейные иглы. Под моей пуховой периной служанки рассыпали соль и ярко-алые ягоды рябины — совсем такие же алые, как кровь одной из этих дур, попавшейся прямо на месте. Сквозь слезы я спросила у Филиппа, единственного существа, оставшегося рядом со мной после того, как ты улетела в золотое бесконечное небо, я спросила, кусая до крови губы — что королева должна делать с негодными слугами? Он ответил, что его отец, настоящий король, приказывал пороть таких розгами на заднем дворе. Я велела сделать все в точности, как он сказал. Ведь я же королева, правда, крестная? Настоящая королева? Я смотрю с балкона на площадь, где чистый яростный огонь пожирает слабую людскую плоть. Человек, прикованный к столбу, корчится, выгибается, из последних сил он проклинает черного подменыша. Ничего. Скоро ему нечем будет кричать, и он больше не сможет меня оскорбить. От него останется кусок обуглившегося мяса, больше похожий на обгоревшее полено. Люди такие хрупкие, люди так легко ломаются. Почему феи сильнее нас, крестная? Что будет, если бросить в огонь не человека, а фею? Быстро ли вспыхнут стрекозиные крылышки, полопается ли кожа, будет ли так же мерзко вонять горелой плотью — или, напротив, как там пишут в романах, в воздухе разольется аромат благовоний? Мне нельзя так думать, мне страшно от этих мыслей. Я дотрагиваюсь пальцами до щек — они горят, будто огонь облизывает кожу сотнями раздвоенных языков. Или пламя сжигает меня изнутри, грозя выплеснуться наружу и спалить замок дотла? Я часто вижу во снах, как огненный цветок расцветает над башнями, как красно-рыжие лепестки тянутся из окон, как трещат и рушатся балки, как кричат люди...И я отчего-то смотрю на это сверху, будто бы умею летать. Но я же не умею, крестная? Филипп осторожно касается небесно-синего рукава моего платья, расшитого золотыми цветами, не решаясь взять меня за руку. — Миледи? — негромко спрашивает он. Я понимаю, что стою, вцепившись в перила, и молча смотрю на догорающий костер и на то, что не так давно было человеком. Я уже знаю, о чем будут шептаться мои верные-верные подданные, и едва нахожу в себе силы не рассмеяться в голос. — Милорд Филипп, — я наклоняю голову, — я полагаю, что правосудие свершилось. Пойдемте. И первая подаю ему руку. Пойдем, милорд Филипп, мой дорогой, мой бесценный муж, которому так претит любая жестокость, ах, милорд Филипп Добрый, пойдем же отсюда — и ты сможешь в очередной раз убедить себя, что ничего не было. Мы уходим, а в небе над площадью повисает темное облако, похожее на крылатую тень. Горожане испуганно переговариваются между собой — они думают, что королева-подменыш снова призвала на помощь болотную ведьму. Но я-то знаю, что это всего лишь облако, а ты не придешь. Ночью я лежу без сна и думаю о тебе. По потолку медленно ползут прозрачные лунные лучи — будто бы вода колышется над головой. Водяные феи рассказывали мне об утопленниках, что лежат на дне, глядя пустыми глазницами на далекое солнце. Водоросли оплетают их белые кости, обвиваются диадемами вокруг черепов, замыкаются кольцами вокруг пальцев, ожерельями ложатся на грудь. Деловитые рыбы снуют меж их ребрами, целуют костяные лбы, но ничто не в силах разрушить их вечный сон. Зачем ты целовала меня, ведьма, фея, рогатая тварь с болота, крестная моя, зачем? Я бы спала сто лет и сто веков, обо мне бы пели песни и слагали легенды, а не называли бы черным подменышем и не пытались подсунуть в постель веретено с острием, окованным холодным железом. Филипп сонно дышит рядом. Он никогда не замечает, сплю ли я по ночам. Почему же тогда он так уверен, что под луной я не оборачиваюсь летучей мышью и не пью кровь моих — и его — подданных? Я пододвигаюсь ближе и обнимаю его, утыкаясь носом в плечо. Он что-то бормочет сквозь сон и, кажется, называет меня именем какой-то Анн-Мари. Мне все равно. Я думаю о тебе. Ах, если бы ты была мужчиной...если бы...я б нашла сотни способов тебя удержать — или улететь с тобой на край света. Я представляю, как ты, высокая — нет, высокий, крылатый, широкоплечий, поднял бы меня на руки, прижал к себе и унес к птицам и облакам. Я думаю о сильных руках, о резких скулах и глазах дикого, нелюдского цвета, и мне становится мучительно жарко, тяжело и томно. Я жмусь к мужу ближе и ближе, я закидываю ногу на его бедро, я глажу его плечи, перебираю волосы — и он отзывается мне, еще не до конца вынырнув из сонных грез. Я не знаю и знать не хочу, кто ему снится. Я просто смотрю на лунные волны на потолке и плыву по течению, когда муж склоняется ко мне, прижимает к постели, мягкой и топкой, как придонный ил, мы сливаемся, как неспешные долинные реки, я ощущаю его в себе, сжимаюсь, стискиваю ногами его бедра — и прикрываю глаза, чтобы сквозь ресницы тени за его спиной казались мне похожими на крылья. Я не вслушиваюсь в его шепот, я сжимаю зубы, чтобы молчать и не называть имя, я мысленно перекатываю его на языке, перебираю слоги, как круглые крупные бусины, я зажмуриваюсь и прикусываю губу до крови, когда наслаждение накатывает на меня тяжелой и сладкой волной. И я засыпаю, думая о тебе. Наутро я расчесываю волосы перед старым затуманившимся зеркалом. Нет, я и близко не подпускаю служанок к своим косам после того, как мне пару раз закололи их стальными заточенными шпильками. Я переплетаю светлые пряди голубыми лентами и вдруг замечаю черные пятна у себя на шее. На ощупь они больше всего похожи на сухую змеиную чешую. Мне совсем не страшно. Люди так часто называли меня чудовищем, крестная, что я уже почти привыкла. Я смеюсь, глядя в зеркало, хохочу, как безумная, и царапаю ногтями горло. Мне чудится, будто в моих глазах вспыхивают золотые огни, а белые тонкие руки превращаются в тяжелые когтистые лапы. Знаешь, еще немного, и я буду летать. Совсем как ты. С давних пор в замке за железной стеной поселилось страшное чудовище, в древних хрониках именуемое драконом. Многие рыцари похвалялись, что сразят его, но ни один из них не вернулся обратно. Говорят, что их тела так и гниют в зарослях розовых кустов, разросшихся так, что за ними не видно былых путей к замку. По слухам, что передают из уст в уста невежественные поселяне, дракон охраняет принцессу, спящую заколдованным сном. Однако никто доподлинно не знает, так ли это на самом деле.