Искупление

К этому Акаши пристрастился недавно. Раньше даже помыслить не мог о таком - слишком глупо, слишком жалко, слишком...больно, чтобы делать это с самим собой. Он не знал тогда, как это окажется уместно и справедливо, как правильно и прекрасно. Красные полосы взбухали на икрах, на бёдрах, на груди - везде, куда он смог дотянуться. Даже самые короткие ногти, как убедился он, могут оставлять ноющие царапины, если приложить достаточно силы. На сгибе локтя темнели глубокие вмятины от зубов вместе с крошечными каплями крови. Он гордо предъявлял эти отметины пустоте одноместного номера и белому утреннему свету, отмеряющему очередной кусок вечности. Вечность поглотила их, едва они вышли из спортзала, и тянулась уже два дня, наползая на третий. Долгие, долгие часы после поражения, не желающие кончаться; может быть, это складывался из кусочков новый, незнакомый, неабсолютный мир, где время ещё не придумали? В этом мире не помещались его привычные мысли, его продуманные схемы, в нём была лишь одна точка отсчёта - мгновение ударившей по ушам тишины после финального свистка. "Сыграем ещё", улыбка Тецуи, да-да, всё это было, промелькнуло и растворилось, сдавив горло, потому что за секунду до этого с ним сотворили нечто страшное, проделали трещину в его абсолютном мире, и в эту трещину утекал весь воздух, все звуки и цвета, всё, кроме концентрированного желания разорвать команду соперников на куски - голыми руками, зубами, лишь бы не оставлять победу за ними. Он складывал из ошмётков своей рациональности мысль о том, что надо сдерживать себя, но поражение впивалось под кожу, как заноза, как тысяча заноз, напоминая о собственном несовершенстве. Что вообще значило "себя"? Тот, кем он был, даже состоя из двух, не знал поражений. А кто он теперь? Существует ли он вообще и имеет ли право существовать? Ненависть, беззвучно хлеставшая из него, напитывающая пространство вокруг, как вода напитывает губку, вернулась, не найдя себе иной цели. В их проигрыше был виноват только он. Игра прошла, день прошёл, прошёл и второй, а злость не остывала, ненависть не кончалась. Срываться на своей команде было слишком очевидно и не слишком справедливо, поэтому свитая в тугую пружину ярость заставила его сбежать пораньше из отеля и теперь гнала по подворотням Токио, не позволяя остановиться. Он шёл и не мог найти себе места, преследуя ускользающие призраки недавнего прошлого, где всё было совсем по-другому, где он ещё был уверен в победе; но потом сам превратился в преследуемого и тщетно пытался спастись от погони, петляя между зданиями, словно само тяжёлое, загромождённое тучами небо пыталось схватить его за плечи, опускаясь всё ниже. Он хотел убежать от себя самого, догнать себя самого и мучительно убить свою посмевшую проиграть часть. С неким злорадством он достал из кармана добытую пачку сигарет - непривычный, запретный предмет, никак не совместимый с его положением и баскетболом, и закурил, потому что это было едва ли не худшее, что он смог выдумать для себя в пределах возможного. Даже тут он был ограничен, спелёнат правилами и чужими ожиданиями; вся возможная боль, которую он мог доставить себе, не потеряв лица, была лимитирована. Солнце выглянуло из-за туч впервые за этот сумрачный день, и Акаши, вдыхая холодный воздух, курил прямо в его наглое сияющее лицо и кашлял, чувствуя на языке тошнотворную горечь. Он не мог смириться с этим. Неужели можно было допустить хоть на секунду, что он признает проигрыш как возможный вариант развития ситуации? Никогда. Пусть он стал теперь одним из сотен жалких и слабых, достойных лишь презрения, не способных победить и довольствовавшихся вторыми местами но этого он так себе оставлять не собирался. Дым обдирал горло, загрязнял лёгкие, убивал клетки мозга, и это было именно тем, что он, Акаши, заслужил, хотя всё равно недостаточно, чтобы утолить жажду возмездия самому себе. Все они смеялись над ним, все, пришедшие на матч, и другие тоже - он видел, сходя по ступенькам, как ухмыляется издалека Хайзаки, которого не было на трибунах. Всё Поколение Чудес видело, как оплошал их бывший капитан, и Акаши мог только представлять, как давно они этого ждали. Дождались. Не выдержав, он стянул с руки дорогую перчатку и вцепился зубами в запястье. Сигаретный дым давил изнутри на глазные яблоки, а злость пульсировала в груди, ища новые выходы. Он стукнул другой рукой о бетонную стену здания, сжал зубы сильней и невольно поморщился от боли. Тут же внутри вспыхнуло злобное ликование - так и надо, надо ещё больше, надо сильнее наказать себя, чтобы выжечь все воспоминания о собственном падении. Поражение было чем-то неправильным, невозможным, слишком унизительным; оно перекраивало его картину мира, вписываясь туда грязным расползающимся пятном. Проигрыш пошёл бы ему на пользу, если бы только вся его жизнь не была построена на необходимости побеждать. Отец, наверное, разозлится... Он чувствовал, как внутри снова пробуждается второй, просачивается сквозь кожу вместе с бусинками крови, ещё более бескомпромиссный и жестокий, чем раньше, но он - ни один из них - не имеет права говорить что-то другим, пока не накажет как следует себя. Главное, чтобы это не было замечено кем-то ещё, чтобы не было больше насмешек, укоров в слабости, иначе он давно изрезал бы своё жалкое беспомощное тело, не сумевшее привести его к победе. Он представил безупречное холодное лезвие и резкую вспышку боли и снова ударил ладонью по стене. Как же хотелось сделать это, как же хотелось! Пообещать команде выколоть оба своих глаза - и он не отступился бы от обещания - это не позорно слить игру и удариться в истерику. Даже если он выколет их, отрежет себе язык и вытащит из грудной клетки сердце, это лишь сделает его уродливым посмешищем, недостаточно стойким, чтобы пережить поражение. Вечерело, и пора было уже возвращаться, чтобы не вызывать подозрений. Он вышел на дорогу, подставляя лицо пронизывающему ветру, который тут же забрался под одежду, добавляя неприятных ощущений. От сигарет и голода мутило, все его силы выпила злость, но он с мрачным наслаждением ощущал, как затягиваются под одеждой царапины, пульсируют ушибы, жгуче краснеют следы от укусов и наливается синевой холм Венеры. Этого было слишком мало, но он ещё продолжит...позже. *** - Ты куда запропастился, Акаши? - недовольно поинтересовался столкнувшийся с ним в коридоре Маюзуми. - Всего лишь ходил прогуляться, - Акаши уже успел откашляться настолько, чтобы голос не казался хриплым. - Чем это от тебя воняет? - Маюзуми поморщился. - Табак? Где ты шлялся? Запах. Как можно было про это забыть? Акаши с каким-то злобным удовлетворением отметил очередной свой промах. - А вообще, мне плевать, - решил тем временем Чихиро. - Отойди с дороги. Акаши посторонился, но стоило ему пройти пару шагов, как неожиданное озарение пустило волну мурашек по коже - или это нашептал второй? Не так-то просто загрызть себя самому, но если найдётся тот, кто может в этом помочь, если спровоцировать его как следует, кто-то один, который будет не против подарить ему боль, не тратясь на унизительное сочувствие, то задача существенно упрощается. - Чихиро, - позвал он, обернувшись. - Чихиро...