***
– Мэди, ты слышишь меня? – Мейсон пощелкал пальцами прямо перед лицом сестры. – Мы тут партии разбираем. Не хочешь солировать в Chandelier? Я предложил твою кандидатуру мистеру Хаммелу и мисс Берри. Ты в порядке? Ты сегодня завтракала? Выглядишь болезненно… Когда он прикладывает руку к её лбу, чтобы проверить, есть ли температура, внутри Мэдисон что-то щелкает — и тут же обрывается. – Да, я слышу, – бодрый голос выплескивается наружу, но будто не из её уст. – Просто задумалась. Порой мне кажется, что ты слишком обо мне печёшься. Новая форма сидит на ней как влитая, но отсутствия привычного блеска во взгляде она возместить не может. Посмотришь, оглядишь со всех сторон – почти бабочка, которая вот-вот возьмёт да и упорхнёт в небесную высь. Жаль, что с подрезанными крыльями ещё никто не улетал. – Конечно, мы же близнецы. Ты – моя вторая половинка. Ты – самая лучшая сестра в мире, – Мейсон широко улыбается, теребит в руках прядь её волос, слегка касаясь губами щеки. – А о лучших сёстрах принято заботиться. Моя вторая половинка. Он вложил в эти слова совсем не то, чего бы хотелось Мэдисон. В самых счастливых, ослепляющих светом снах она сидит у Мейсона на коленях, а он запечатлевает эти слова про половинку нежным поцелуем, чья святость для Мэдисон нерушима. Брат гладит её по волосам и вторит, опаляя шею сестры своим жарким шёпотом, что она – только его. Но реальность раз за разом разбивала мечты о подобном, точно хрупкую вазу из венецианского стекла, на мелкие осколки.***
Кровать слегка прогибается под весом брата, и Мэдисон тут же вынимает наушники, кладёт айпод на тумбочку рядом. Мейсон забирается к ней под плед и пристально смотрит — спрашивает разрешения заговорить. Удивительно, но она знала все его привычки лучше собственных. Никто другой не мог похвастаться подобными знаниями, включая их родителей. – Что слушала? – спрашивает он осторожно, будто боится спугнуть. – Not In That Way Сэма Смита, – Мэдисон собирает все свои силы в кулак, чтобы сгоряча не выпалить всё, о чём думает, когда он находится столь близко. – Мне кажется, или она не совсем в твоём стиле? Ты обычно добавляешь в плейлист что-то повеселее… Пауза. Тиканье настенных часов слышится отчётливо; в наступившей тишине оно кажется таким громким, что отдаётся эхом в голове. – Мне нужно кое-что тебе сказать, – Мейсон берёт паузу, шумно вздыхая, – Знаю, последнее время мы с тобой отдалились, стали проводить меньше времени вместе. Это потому... В общем, мы со Спенсером теперь встречаемся, и это серьёзно. Сердце ухнуло вниз, а он сказал об этом совершенно спокойно. Так, будто ничего не поменяется в их отношениях. Так, словно мир Мэдисон не рухнул. Но её мир не Великая Китайская стена, а призрачная тонкая дымка, которую слишком легко рассеять. Пока Мейсон смотрел на неё, ожидая ответа, в голове Мэдисон набатом гремела целая смесь чувств — из злости, ярости, отчаяния, грусти и боли. И куда ей бежать со всем этим грузом? Если бы только Мейсон был каким-нибудь парнем с соседнем улицы, а не братом, с которым она живёт под одной крышей. Не убежать. Не спастись. Когда-то Мейсон обмолвился, что мог бы встречаться с человеком любого пола, потому что «у любви нет преград». Мэдисон же отчаянно хотелось сказать: «А если человек полюбил сестру или брата, что тогда?», но в последний момент она решила, что не стоит этого делать. Мэдисон думала, что ещё есть шанс. Но он был нарисован мелом, и сейчас его полностью смыло вместе с ней самой. «Держать лицо, держать лицо, держать лицо», — повторяет Мэдисон как мантру. Мейсона, наверное, обескуражила её реакция. Его ресницы то взметались вверх, то опускались. Казалось, Мэдисон может их пересчитать, пока он не отводит взгляд, который она — а такого никогда не случалось — не может разгадать. — Я думал, ты обрадуешься за меня. Скажи что-нибудь... — А я рада, очень рада. Просто всё это так неожиданно, — Мэдисон и говорить не могла — казалось, слова застряли в горле, и образовавшийся в нём ком мешал вымолвить хоть что-нибудь. — Прости, у меня что-то голова разболелась... — Принести таблетку? — Не надо, спасибо. Думаю, мне просто надо отоспаться. Мейсон взбивает обожаемую Мэдисон подушку с героями «Холодного сердца», поправляет плед и нашаривает рукой выключатель. Свет гаснет, а вместе с ним и нечто неосязаемое между братом и сестрой; то, чего уже, кажется, не вернуть. — Спокойной ночи, Мэди. И она впервые молчит в ответ. *** Раньше Мэдисон никогда не нервничала перед выступлениями. Ей вроде как не привыкать: с трёх лет родители отправляли её вместе с Мейсоном в престижный летний лагерь для чирлидеров, где караоке-конкурсы были дежурным делом. Правда тогда, в детстве, всё было намного проще. Потому что у Мейсона не было кого-то ещё. Тогда Мейсон не рассказывал ей целыми днями о том, как он любит Спенсера. Не проводил с ним все свободные вечера. Не занимался с ним любовью. Не водил его в их сокровенные тайные места. Не приглашал на семейные ужины. Не говорил, что бросится за ним на край земли, если так будет нужно. Детьми она и Мейсон были неразделимы. Через несколько минут предстоит выход на сцену. Мэдисон потирает вспотевшие ладони; в животе образовался тугой узел — первый признак волнения. Чтобы успокоиться, она поправляет свой алый блейзер со скрипичным ключом, вышитым на нагрудном кармане, и прокручивает слова песни, которую услышат все в зале, которую услышит он: Буду жить, будто завтрашнего дня нет, будто завтрашнего дня нет. Я буду лететь сквозь ночь, как пташка, ощути мои слёзы, пока они сохнут.* И в этот момент Мэдисон как никогда уверена, что поёт о себе.