Безысходность

Обычно Магнуссен представлял себе Джима в железных наручниках, только когда находился в скверном настроении. Мягкие кожаные не годились: смотрелось не очень красиво, тем более Джим в его фантазиях никогда ему не сопротивлялся, так что ни вывихов, ни переломов можно было не опасаться. В фантазиях, по большому счету, можно было вообще ничего не опасаться, но Магнуссен, лишенный возможности хотя бы видеть объект своей страсти издалека или разговаривать с ним, предпочитал обращаться бережно и с грезами о сексе с Джимом. Бережно до определенной черты, разумеется. Он начинал вторжение как можно осторожнее, но потом забывался. Он хотел причинить боль, чтобы был какой-то отклик. Но никакого отклика не было: Джим был равнодушен к нему при любых условиях. Магнуссен обладал богатым воображением, но все равно не мог представить, что Джим даже в его фантазии вдруг воспылает к нему страстью. Самое большее, о чем Магнуссен смел мечтать, так это что вдруг он станет обладателем какой-то тайны Джима, и Джим за это сделает все по его сценарию: обнимет, поцелует, поцелует снова, проведет языком по ушной раковине, спустится все ниже и ниже, сделает ему горловой минет (Магнуссен едва не кончил от одной мысли об этом), а потом они займутся сексом и воплотят все его сексуальные фантазии. Фантазии самого Джима — Магнуссен знал это точно — с ним не связаны, так что воплощать их совершенно ни к чему. Вожделение не приносило удовлетворения, как нельзя утолить реальную жажду призрачной водой. Но даже призрачная вода дала бы хотя бы какую-то разрядку, если бы… хотя бы раз, хотя бы один взгляд, хотя бы один стон, одно слово, одно движение навстречу. Но Джим и в его фантазиях был к нему абсолютно равнодушен. Всегда.