Снохождение

Глава I — Они бросают копья на сто больших шагов. Вот так — фух! — забубнил низкий, уверенный голос. — Это невозможно. Они слишком тяжёлые, — отпарировал второй. — Сто шагов. А то и больше. Миланэ сидела, прильнув к борту скрипящей повозки, и наслаждалась приятной полудрёмой. Она заложила лапу за лапу. Хвост спрятан в складках одежды. В этой грязи, если его не прятать, то он вымарается за несколько мгновений, будь ты даже трижды осторожна. Кроме того, самцы не преминут хоть как-то его задеть, дёрнуть, дотронуться любым способом. Потом будет неизменное: — Прошу прощения, сиятельная. — Пусть мне простится, благородная. — Я не хотел. Ещё как хотел. А что поделаешь. Она — одна. Их — легион. Восьмой легион Легаты Империи Сунгов, сражающийся на Ваалом проклятом Востоке. Они её не трогают и не обижают — уважают, ибо в крови каждого Сунга сидит знание: нельзя обижать Ашаи-Китрах, а тем более ту, что ступает в сражениях вместе с тобой. Простую львицу уже давно бы измучили вниманием и домогательствами, десять раз бы подрались из-за неё и сто раз куда-то украли. Но она-то не светская львица. Конечно, с ними нужно уметь справляться. В дисципларии им, ученицам, что отправлялись на четырёхлунное восточное служение, даже прочитали несколько лекций о том, как это делать: не носить ничего вызывающего; почаще использовать капюшон, даже если погода хорошая; прятать хвост (наставницы знали, что говорили!). Вестись поскромнее. Почаще напоминать о своей священной роли. И так далее, и так далее... — Да враньё всё, — зарычал второй. — Я держал в руках эти копья. Там наконечник такой... очень грубый и тяжёлый. Шесть десятков шагов — ещё куда ни шло. — Спорим? Спорим? Пять кружек пива! — Пять кружек пива! — противно засмеялся кто-то, и вся повозка взорвалась самцовым смехом. Миланэ потуже прижала к себе руки и уселась поудобнее для дрёмы. — А как проверишь? — зашепелявил кто-то. Миланэ узнала его по голосу. Новобранец, из провинции Хольц, с какой-то несчастливой звездой: за несколько лун успел лишиться передних зубов (выбили щитом) и получить стрелу в лапу. Она лично выдернула ему сломанный зуб и вытащила стрелу. Ах, тяжёлая это наука — вытаскивать стрелы. — Поймаем в плен кого-нибудь из драагов, заставим бросить — посмотрим. — Те, кто сдаётся в плен, так не смогут бросить. — Почему? — Потому что для этого нужна сила. Сильные не сдаются в плен. — Чушь. — Что чушь, сир Тайназ? — все спросили у бывалого ветерана. — На Севере вы не были — вот что. Они бросают копья, мчась на фирранах. И когда северняк бросает копьё, то фирран ему помогает: прыгает вперёд. — Как это возможно, если у них нет стремян? Они ведь держатся за гриву фиррана. — Вы, детки, радуйтесь, что сюда попали. Тут благость, нет холодов, враги не злые, только леса и болота. Здесь нет северняков, а только туполобые драаги. Все засмеялись; смех надоел одному из сотенных дренгиров, что ехал сзади на лошади, и он плашмя застучал мечом по борту повозки. Вдруг сир Тайназ окрикнул: — Тихо! Тут же, спереди по обозу, раздался звук рожка. Миланэ недовольно заворочалась. Нет покоя этим львам. Сидят, болтают ни о чём, мешают спать. Наверняка поглядывают на неё жадным взглядом, тут же отворачиваются, сглотнув. Все они одинаковы. Трубят в рожки. Войны устраивают. А ты их лечи, обхаживай, будь их вдохновением, символом веры, вторым знаменем... Зря она не уселась на лошадь к сотенному дренгиру, ох зря. Хоть разговоры были бы поинтереснее. А то только вынырнешь из дрёмы, так услышишь какую-то брань или спор ни о чём. Так уж случилось, что именно в эту повозку побросали все запасы сушёных трав (а разве их бросишь на произвол?), которые она с трудом раздобыла в городке... Ваал мой, как назывался тот городок? Забыла. Кроме того, как учили наставницы, иногда нужно снисходить до простых воинов, общаться с ними, даровать им уверенность. И так далее... Спать... — На развилке, слева! — Слева, к бою, слева, слева! Она ощутила, как задрожала повозка под тяжёлыми лапами воинов-Сунгов — они соскакивали вниз. Нехотя открыв глаза, с ленью, под сенью густого леса, поднялась на ровные лапы, мало что понимая; Ваалу-Миланэ-Белсарра ещё не полностью освободилась от снов и пробудилась нехотя, как героиня сказки или легенды. То, что предстало перед её взором, могло потрясти неготовую душу: на хищных фирранах, с пасти которых капала густая слюна, всего в пяти десятках шагов, восседали жуткие, совершенно чужие львы, все тёмной шерсти, все в шкурах, большие и хищные. Но душу Ашаи потрясти сложно, она испытывает это с самых ранних лет, и... …самым жутким был именно этот, по центру, с безумно-косматой гривой, никогда не знавшей ухода, с мордой полностью в крови, тёмный и страшный, как сама смерть; он рычал. Миланэ с слабым удивлением осознала, что драаги на лету, в скаку своих фирранов, этих древнейших друзей и ещё более древних прародителей всего львиного рода, поднимают короткие, коряво-кривые луки, из которых они так метко стреляют, и целятся в неё, вставшую в полный рост, как в самую очевидную, лёгкую, забавную цель. Ещё более удивительно было слышать свист у левого уха, а вот правое что-то чуть-чуть обожгло, словно маленький огонёк; но она не смотрела по сторонам, а смотрела именно на этого льва, с окровавленной мордой. Он пленился этим взором, или хотел быть пленённым, или выдавал себя за пленённого, но сидел смирно, и фирран его тоже стоял смирно. А, может, он уже представлял, как пленит жрицу Сунгов (какая удача!) и будет делать с нею всё, что желает (какое удовольствие!); он знал, что она — жрица Сунгов, что Сунги имеют глупую, странную, жестокую привычку брать на войны некоторых из своих самок, что служат их богу; дело самки — дети и охота, не война; и даже для него, дикого, это очевидно. Тем не менее, самка эта как-то спокойно, даже неспешно взяла большой, стройный лук, натянула ровную стрелу, а он заворожённо следил за всем, будто не веря... …Ваалу-Миланэ-Белсарра легко, очень легко отпустила тетиву; всё ей казалось сном, игрой, стрельбой по мишени, как много раз, скучно и нудно, она стреляла вместе со своими сёстрами-дисципларами. И почти в тот же миг страшный лев с тёмно—красной мордой схватился за шею. Тут-то драаги зарычали, создали невообразимый вой и шум. Что-то у них случилось Она ощутила, что кто-то сильный, очень сильный, сдёргивает её прочь с повозки на сырую землю, держа локтем за шею, как жертву. Мир перед нею превратился в темноту и серость — это прикрыли большим щитом. Уже потом воины-Сунги превознесли её, считая полубезумной и отважной, уже потом сотенный дренгир хватался за голову, представляя, что бы случилось, если бы не величайшее везение. Её могли убить, должны были убить — но вместо этого убила она. Она смотрела на мёртвого врага, поверженного её стрелой, и на его фиррана, убитого воинами — верный, он не захотел бросать хозяина. — Ваалу-Миланэ, в следующий раз не будет такой удачи. Пожалуйста, я прошу: надо укрываться сразу. Сра-зу. Никакой стрельбы из лука. Мой добрые небеса, зачем благородная пошла на такой риск? — спрашивал сотенный, закрывая ладонью глаза и качая головой. Миланэ пожала плечами, обрабатывая ему мазью рану на ладони. Будто бы она знала. Будто бы каждый из нас в любой миг может отдать отчёт, что и зачем делает. — Ты убила вожака. У них есть поверье, что если вожака убивают, причём сразу, то это значит, что бог войны отвернулся от них. Поэтому драаги сразу убежали. Он откинулся назад. — Наверное, им было обидно, что их предводителя убила безгривая, — засмеялся он. Потом спохватился и дотронулся к её ладони: — Прошу прощения, благородная, не хотел обидеть. Они только так львиц называют. Мне рассказывали, что в их языке даже слова «львица» нет. Только нечто вроде «безгривая». — Слава Ваалу, что принёс победу, — безразлично молвила Миланэ; гораздо глубже её волновало то, достаточно ли чист кусок ткани, которым перевязывала его ладонь. Но всё это погодя, спустя. Тогда, прикрытая щитом, она закрыла глаза. «Надо же, снова не удалось поспать», — тогда подумалось дочери Андарии, воспитаннице Сидны. — «Ничего. Я ещё досмотрю свои сны». * * Да, именно Сидна — мать её духа, именно этот дисципларий послал её сюда отдавать служение Сунгам: учиться, каково оно быть с воинами. Когда Миланэ исполнился двадцать и один год, не осталось никаких сомнений, что она отправится на четырёхлунное служение на Востоке: невысокое происхождение, знание траурного церемониала, прекрасная игнимара, познания в фармации — с такой характеристикой нету шансов избежать такого служения. И когда час настал, а настал он двадцать четвёртого дня третьей Луны Вод 807 года Эры Империи, она отправилась из сердца Империи, прямо из дисциплария, на тёмный Восток. Стало даже легче, ведь судьба определилась: надо прожить эти четыре луны, и прожить достойно. Долгим будет рассказ о том, как она пять сотен льенов (и целую неделю) добиралась к Второму Восточному Доминату; как заблудилась, не найдя указателей на дороге; как изумилась, узнав, что в форте сейчас расположилось иное соединение, и придётся идти ещё льенов десять пешком (чего не случилось, так как сжалившийся над нею командир крепости распорядился доставить её лошадьми). И когда она, наконец, прибыла в большой лагерь, находящийся на возвышенном плато, окруженный дикими лесами, состоящий сплошь из палаток, шатров, частокола, телег, оружия, грязи и самцов, то на целых четыре луны — время, показавшееся вечностью — попала в новый, доселе неведомый ей мир. Разместили её, как и полагается — возле претория, шатра военачальника; конечно же, отдельно, в личном шатре, что большая роскошь по меркам военного лагеря. Ранее здесь обжилась сестра, некая Ваалу-Свайна, бывшая воспитанница Айнансгарда, которая уехала неделю назад после двухгодичного служения. Она и оставила в наследство Миланэ огромное количество ингредиентов для фармации (правда, мало какие оказались годными), пыль и грязь (в шатёр никто не заходил с дня её отбытия), закопченную чашу огня Ваала, несколько пар неплохих кнемид для лап (Миланэ пришлись маловаты), кучу тряпья, походную кровать, целый сундук рухляди и прочие вещи. У входа воины воткнули круглый символ — ном, обозначающий, что здесь обитает Ашаи. В тот же день Миланэ собрались поприветствовать все воины, выстроившись в открытое каре перед преторием. Командующий легионом, сир Уруз, в отличии миллиара, крупный лев лет сорока, но по облику — значительно старше, с совершенно непроницаемым лицом, выгорелой редкой гривой и выбитым клыком — встал возле неё. Говорил он неожиданно тихо. Ей почему-то казалось, что столь важный и сильный Сунг должен обладать громоподобным голосом. Затем пришла её очередь. Миланэ волновалась, она не знала, что сказать этим суровым и страшным Сунгам, самцам, хотя и готовилась; потому её речь также была краткой, формальной. Поприветствовав их, Ваалу-Миланэ кратко поведала о себе, закончив так: — Я рада, что судьба и Ваал даровали возможность служить вам, мои Сунги. Потом игнимарой она зажгла огонь Ваала в чаше, который разнесли по лагерю факелами и свечными лампами. И потекли дни. Легион стоял здесь лагерем почти целую луну, поэтому всё оказалось обжитым. Она ждала, что хлопот будет невпроворот — некогда вверх посмотреть. На самом деле, дел было мало. На второй же день Миланэ споро сообразила наварить мази против москитов и вшей. Ей предложили постоянную охрану из двух воинов, согласно императиве ещё предыдущего правителя Сунгов; но Миланэ знала, что хороший тон — отказываться от этой охраны, так как внутри лагеря Ашаи не должно ничего грозить, а вовне она и так не ходит без сопровождения. Раз в неделю она возжигала огонь Ваала на центральной площади лагеря в хорошую погоду, в плохую — внутри претория. Традиционным стал ужин вместе с командующим легионом и приближенными к нему дренгирами, командирами когорт, во время которого все пытались играть в некий симулякр светскости, и Миланэ искренне подыгрывала, пытаясь скрасить им и себе серые, тоскливые дни. Именно так, тоскливые. Лагерь стоял, ничего не происходило, никуда не двигался и не собирался двигаться. Она привыкла к воинам, они привыкли к ней. К её радости и удивлению, большинство оказались андарианцами — сыновьями её родной земли. Конечно же, она очень часто наведывалась в лазарет, но работы там оказывалось немного, и лечились лишь обычные для лагерей вещи вроде расстройства желудка, мелких, ненарочных ранений и прочего; с этой работой вполне справлялись легатный врач и пятеро его помощников. Формально, всякая дисциплара нуждается в сестре-Ашаи, которая будет наставлять её в служении Легате; но поскольку такой наставницы не было — Ашаи в Легате всегда в большом недостатке — то Миланэ имела право самолично управлять всем врачевательным хозяйством, но пользоваться правом этим не стала, по большинству готовя для врача лекарства на запас. Каждая Ашаи в такой ситуации просто обречена на постоянное внимание. Воины приглядывались к ней и вскоре поняли, что Миланэ: спокойная, тихая, кроткая львица-Ашаи, и с нею никаких скандалов и волнений не будет; таковой она бы и осталась в их памяти. Но Миланэ прославилась, убив стрелой в шею вожака драагов. По сути, она в первый раз оказалась за пределами лагеря всерьёз и надолго; обоз направлялся в тыл, нападения варваров никто не ожидал, поэтому легат и отправил Миланэ вместе с обозом, чтобы и в город вышла, и взяла, что нужно. Безусловно, легат укорял себя за это решение, сотенный переволновался, но новость по лагерю прошла мгновенно, воины пришли в восторг, и тут она враз почувствовала, что её признали уже насовсем. Дни потекли легче, светлее и даже как-то веселее. Естественно, у Миланэ вызывала волнение ещё одна насущная и весьма деликатная проблема, известная многим-многим поколениям Ашаи-Китрах, которые сопровождали воинов Легаты Сунгов. По неписаной традиции, которой не одна сотня лет, Ашаи должна терпимо относиться к ухаживаниям главного дренгира того соединения, которому она назначена служить, даже если не горит желанием. Она хорошо запомнила, как он на третий день пригласил вечером к себе в преторий; понимая, что случиться может всякое, и этому всякому традиция не велит слишком сопротивляться, она привелась в порядок, вздохнула и вошла к нему, не подавая виду. — Доброго вечера, мой легат. Он был сам. — Здравствуй, — предложил самое лучшее место в виде единственного стула, встав с него. — Садись, поболтаем, — сам сел на сложенные один на другой щиты. Они сели друг напротив друга. Столом им служили сколоченные доски, поставленные на колышки, что забивают в землю для шатров. — Наверное, думаешь, что я пригласил тебя... как это говорится... — Моему легату виднее, зачем он меня пригласил. Я, в свою очередь, могу перенести то, что должна. Он усмехнулся и вытащил на стол две бутыли. — Не бойся. У меня две дочки, девятнадцать и шестнадцать — такие, как ты. Ещё, наверное, есть дети, но я без понятия, что они да как. Миланэ кивнула. — Расскажи-ка лучше о себе. Выпьем? — Не посмею отказаться. Их еженедельные посиделки в претории сразу превратились в традицию. Они садились и начинали беседовать обо всём на свете; под конец легат всегда напивался вдрызг и внезапно засыпал (за что каждый раз извинялся на следующий день); Миланэ, конечно, пила чисто символически. Она было посчитала, что он большой любитель виночерпия, но остальные дренгиры уверили, что обычно он вообще ни-ни. Поэтому в один из вечером она решилась об этом спросить. — Ты так на меня действуешь, — ответил легат. — Как? — опешила она. — С тобой... освобождаешься, вот тут... — постучал себя по виску. — Не хочешь ни о чём думать. С кем я ещё здесь могу искренне поговорить? Так было и в эту тёплую, глубокую ночь. У Миланэ целый день хранилось прекрасное настроение; немало этому способствовало то, что ровно через семь дней ей предписано уехать в Сидну. «Я возвращаюсь!», — тихо ликовала она. Легат где-то ухитрился раздобыть вполне неплохого вина для неё, сам же пил какое-то местное невообразимое варево. Ни он, ни она не говорили ничего, но понимали, что так они сидят в последний раз. — Прошу прощения. Мой легат, сиятельная... Плохие новости, — вдруг вошёл один из когортенных. — Что случилось? — спросил легат, и Миланэ впервые в жизни увидела, чтобы кто-то вмиг протрезвел. — Прибежал раненный. Сообщил, что на северной дороге разбили обоз. — Какой ещё обоз? Где? — Возле овражного провала, на развилке. Развернули карту. Командующий легионом никак не мог внять, какой обоз мог там очутиться. Северная дорога была непроходимой и дикой — это раз. Два — это обоз не появлялся возле их лагеря. И три — он вообще не мог там быть. Привели льва. Тот воистину выглядел ужасно: грязный, израненный, еле стоял на лапах. Крупный и сильный с виду, он совсем сдал, и никак не мог внятно объяснить, кем является. — Хозяйка погибла, хозяйка погибла, — только и повторял. Легат поскрёб гриву. — Хайти, возьми своих головорезов из первой и сходи туда. Да, лучников Харнаса не забудь. — Толку там от них, — пожал плечами дренгир когорты. — Что-то не так? Что-то неясно? — осведомился легат. — Слушаюсь, мой легат. Ваалу-Миланэ, пусть сиятельная займётся этим... — он указал на раненого льва. — Хорошо. Она увела того в свой шатёр; заснул он вмиг, как только дотронулся к меховой накидке на кровати, каким-то неестественно быстрым и глубоким сном. Тем временем Миланэ полностью раздела его, осмотрела. Так, он явно от кого-то убегал: на спине виднелся знак сильного удара; также оказался ранен в плечо, но несильно, вскользь. За всё время он даже не пошевелил ухом — так сильно спал; в какой-то миг она посчитала, что вовсе умер, но напрасно. Набросав всякой одежды и несколько шкур на два сундука, Миланэ прилегла поспать; казалось, она проспала лишь кратенький миг, как тут в её шатёр вошёл тот самый когортенный. — Ваалу-Миланэ... — Да-да, — резко встала Миланэ, притворившись бодрой и вовсе не сонной. — Прошу преподобную поехать со мной. ** Ранний рассвет. Картина её взору предстала, конечно, ужасная. Хоть она и была на Востоке уже почти четыре луны, но настоящих картин смерти почти не видела, во многом благодаря везению — она служила легиону, который сейчас отдыхал от походов. Этот странный обоз состоял из одного, очень богатого дилижанса, уже разбитого и разграбленного дочиста, да большой повозки со всякими вещами, которые были разбросаны по дороге и лесу. На земле осталось десятка два львов; все вооружены и в доспехах, но это были не воины Легаты, а личная охрана. Воины выставили охранение, осматривали убитых, пытались найти какие-либо бумаги и переворачивали оставшиеся вещи. — Как ужасно... Кто эти Сунги? — спросила Миланэ, когда они с когортенным приехали к месту. — Выясняем. — Всё очень плохо, но... чем могу помочь, сир Хайти? — спросила она, держась за его плечи. Он соскочил с фиррана и помог слезть молодой Ашаи. Фирран зарычал, обнажив клыки. — Нэй, нэй... — когортенный потрепал его по гриве, ибо фиррана волновал запах крови. — Пошли, сиятельная. Тут всё непросто, есть кое-что. Точнее, кое-кто. Миланэ заметила, что недалеко от дилижанса собрались львы. Все они глядели вниз, но она не могла увидеть, на что именно; кто скрестил руки, кто чесал гриву, кто негромко переговаривался. Узнала командира второй когорты, потом ещё нескольких дренгиров, затем заметила и самого легата. — Мой легат, наша Ашаи здесь. — Хорошо, — негромко ответил легат Уруз. — Ваалу-Миланэ, надо бы сюда подойти. На земле лежала молодая львица; как загнанный зверь, она смотрела снизу вверх с полуоткрытым ртом и прижатыми ушами. Собой она прикрывала кого-то, вцепившись в окровавленную одежду когтями, выглядела крайне неважно, нос её почернел, она сильно дрожала то ли от холода, то ли страха. — Не подходите, не троньте, — хрипло повторяла. — Нельзя. Не подходите, не троньте... — Вот, вот, посмотри, вот пришла Ашаи-Китрах! Посмотри, подними голову! — спохватился один из дренгиров; было ясно, что он провёл немало времени, упрашивая её сдаться и дать себя забрать от того, кого она прикрывала. Удивительно, но никто не делал насильных попыток убрать её от мёртвого тела. Миланэ присела возле на одно колено. — Что случилось? — дотронулась она к щеке львицы, но та с необычайной силой отпрянула. — Ты Ашаи? — насторожилась; в глазах затеплилась жизнь и хоть какое-то осмысление окружающего. — Да, Ваалу-Миланэ-Белсарра, Сидны дисциплара. Несу служение в этом легионе. Кто ты и кто под тобой? — Это наша госпожа. Её убили, — ответила львица, причём с таким безмерным удивлением, будто бы их госпожа была бессмертной и вдруг случилось невероятное. — А кто твоя госпожа? Какие-то мгновения от неё не было ответа. — Вестающая, — она приложилась щекой к мёртвому телу. Миланэ попыталась забрать её прочь, но львица воспротивилась. — Нельзя... Впрочем, слова были сказаны слабо, а противление — мягким. — Мне можно, я Ашаи, — успокаивала Миланэ, взяв её за подбородок. — Я — мастерица траура. Мне можно. Мне можно. Заберите её... Воины с готовностью забрали, взяли на руки и унесли. — Наконец-то, — вздохнул кто-то из львов. — Ваалу-Миланэ, она нам говорила, но мы не очень верили. Это действительно Вестающая? — спросил Уруз. Дисциплара ответила не сразу — осматривала погибшую. Стройная львица тёмной шерсти в некогда превосходном наряде, совсем юная; лицо её сильно обезображено с левой стороны, руки, намертво сложенные у живота — в крови. Пояс разорван — с него сняли кинжал-сирну, стамп и вообще всё, что только можно снять ценного. Серебряного кольца сестринства тоже нет, но Миланэ заметила явный след от него, ведь кольцо Ашаи-Китрах почти никогда не снимают. — Нет, это не Вестающая. Она ещё не прошла Приятия... Она слишком молода. Это ученица Вестающих. Легат прикрыл ладонью глаза и с шумом вздохнул. Воины зашумели: — Почему она не давала её осмотреть? — Ты что, не знаешь? К Вестающим нельзя прикасаться без разрешения, — зашумел кто-то сзади. — А если умерла, тогда можно? — Ну, видишь... наверное, и к мёртвым нельзя. — Мой легат, что здесь делает ученица Вестающих? Осознав произошедшую трагедию, легат совсем приуныл и крепко призадумался. Всё произошло на участке его ответственности, и теперь не миновать крупных неприятностей; с другой стороны, никто ничего не знал о разъезжающей здесь Вестающей... ладно, ученице Вестающих. Наверное, это даже хуже — они будут в ярости... — Мой легат, откуда здесь она? — спросил когортенный Хайти, придерживая своего фиррана, который всё норовил понюхать тело. — Не знаю. Да уж, вот тебе и событие. Даже если бы они обнаружили здесь мёртвого льва из императорской семьи, то было бы меньше шума. Они-то хоть и очень важной, очень высокой крови, но всё-таки обычные. Простые смертные. Заменимые кем угодно. Здесь же — ученица Вестающих, особых Ашаи-Китрах, избранных среди избранных, отдельной касты, которая умеет то, что совершенно неподвластно другим; Вестающих не шесть тысяч, нет, их даже не шесть сотен. На всю сорокамиллионную Империю Сунгов их всего шестьдесят шесть. И теперь одна из них потеряла ученицу. — Но как так... — зашумели воины. — Мне кажется... — начал было когортенный, но не успел: — Тихо! — рыкнул легат. — Миланэ, что теперь? Кто-кто, а мастерица траурного церемониала Миланэ знала, что теперь. — Осторожно возьмите её и пойдём к лагерю. Подберите все вещи, которые сможете найти. Вскоре она была в своём шатре. Несчастного льва, что сумел спастись, пришлось выставить наружу — ему нельзя смотреть на то, что будет. Дисциплара разместила тело ученицы на импровизированном погребальном столе, накрыла его красной льняной тканью; о, у неё в избытке этой ткани, ибо каждого Сунга предписано сжигать на тофете именно в ней; зажгла игнимарой чашу Ваала с маслом и поставила у лап ученицы. Теперь тело надо завить в ткань, и она приступила; это оказалось непросто, и пришлось пользоваться сирной, чтобы освободить окоченевшее тело от одежды; запах уже был явственным: пришлось нанести себе под нос мазь из камфоры, мятного масла и гвоздичного экстракта; от неё щиплет и греет, но стерпится. Как полагается, она напевала себе под нос мотивы погребальных пений и вдруг обнаружила нечто необычное. Ученица получила несколько больших ранений в грудь: её убивали без жалости, даже не пытаясь пленить, что, вообще-то, странно — такая пленница на вес золота. Но под одеждой, под нижней рубашкой Миланэ нашла книгу; именно её ученица прижимала к себе перед смертью. Книга была довольно большая, почти в две ладони в высоту, с дорогой кожаной обложкой; и обложка, и страницы вымарались в крови. Поначалу Миланэ решила, что это нечто вроде дневника, хотя такой большой дневник она видела впервые в жизни. Подумав, что книга может как-то прояснить случившееся, подошла поближе к свету. Раскрыв первые страницы, нахмурилась. — Малиэль, из рода Млиссари, — прочла вслух. — Сно-хо-жде-ни-е. Перевернула дальше. Там была нарисована какая-то львица-Ашаи: она восседала на нечётко-условной скамейке, заложив лапу за лапу. Нарисована очень хорошо. Взгляд львицы на рисунке излучал доброе расположение, вся её фигура выражала благожелательность. Но приглядевшись, Миланэ заметила, что не всё так просто. Художник мастерски передал выражение, и после некоторой рефлексии и прислушиванию к внутреннему чувству, она определила, что изображена некая зловесёлая мудрость. Оставалась впечатление, что многие хотели поймать и растоптать эту львицу, но та выкрутилась, да ещё с прибылью для себя — и теперь улыбалась неведомой читательнице. «Сколько всего можно нафантазировать с одной картинки», — усмехнулась Миланэ. Нашлось ещё кое-что, дописанное карандашом под рисунком: — Превосходной ученице Ам... от наставницы Да... Имена нельзя было разобрать: краешек затёк кровью. Быстро пролистала, краем глаза заметив, что в книге имелись схемы и рисунки. Остановилась на случайной странице, снова прочла вслух: — ...к этим вещам не стоит прикасаться, сновидица, а особо, если подле них есть вода. Ты помни: любой поток воды уносит сознание прочь, но уносит непредсказуемо, и только бесконечно уверенные в силе вольны этим пользоваться... Осторожно закрыв книгу, добавила от себя: — Хм. Непонятное. Но Миланэ смекнула: это явно какая-то ценная книга для Вестающих, хотя название показалось очень-очень смутно, но знакомым. Естественно, сновидение — их стезя, а книга именно о нём; тут нечего задумываться простым Ашаи. Есть Ваал, есть вера, есть Сунги — вот и все истины. Как бы там ни было, книга не могла ничем помочь; завернув её в попавшуюся под руку чёрную ткань, она поставила свёрток к немногим личным вещам ученицы. Она как раз умывала ладони в большом чане, закончив заворачивать тело в красную ткань, как тут в шатёр зашёл легат. — Однако, вот же обязанность для молодой львицы: возиться с неживым телом, — сходу сказал он и уверенно опёрся локтем на подпорку шатра. — Таково служение Ашаи, — вильнув хвостом, молвила Миланэ и закончила мыть руки. — Но ты ведь не выбирала, кем станешь, — следил он за нею взглядом. Сложив полотенце, Миланэ заткнула его за пояс. — Ашаи шутят, что никто не выбирает, — скрестила руки на груди. — Вот те на... А может вы не шутите? Миланэ вздохнула, посмотрев в сторону. Ну давай же, выговорись. Ты не ведь не пришёл за праздным разговором. — Ничего не понимаю, — лев тяжело присел на сундук. — Как это могло случиться? Я служу Легате уже двадцать лет. Всякий раз, когда приезжает Вестающая, ученица Вестающей, представитель Вестающей или... — тут он грязно выругался, — ...любимый кот Вестающей, то об этом трубят во все рога. И всякий раз я ненавидел весь этот переполох. Теперь — вот! — бессильно указал он на тело. — Жаль, конечно, но... Миланэ остановилась напротив него, уставив руки в бока: — Но сира будут ругать. — О, нет, меня не просто будут ругать, — потёр легат глаза. — По мне так проедутся когтями, что... Дочь Андарии поглядела на покойницу. — Мы ведь действительно ничего не знали, — полувопросительно молвила она. — Да откуда? Ни одной вести, директивы, приказа, указа, декреталии, циркуляра, императивы — ни-че-го! — легат нервно встал. Потом снова сел: — В общем, гонцы посланы. Завтра её приедут забирать. — Остальные уже в лагере? — Какие остальные? — закачал он головой, ударяя себя по затылку. — Погибшие. Им ведь нужно провести сожжение, — с укором львицы сказала Миланэ. — А, да... Хотя нет, давай с этим не спешить. Завтра приедут умные головы, завтра они посмотрят на них, завтра всё скажут, — выставил он ладони. Миланэ вздохнула, потирая пальцы. Ей не очень нравился тон и настрой Уруза. Куда-то испарилась его обычная уверенность, самцовая такая, на грани деспотии. — Как та львица-прислужница? — увела Миланэ разговор от гнетущей молчанки. — Спит. Как и тот, раненный. — Она что-нибудь рассказала? — Напали, говорит. Никого не пленили, всех убивали. Необычно для драагов. Выжила, притворившись мёртвой. Ладно... ты остаёшься здесь? — Да. Пусть сир прикажет поставить на входе часовых. Я не буду спать всю ночь. И Ваалу-Миланэ осталась одна. В суматохе всего дня некогда было осознавать случившееся, но теперь наступил вечер — время раздумий; в шатре потемнело. Полыхало пламя в чаше Ваала, зажжённое от её ладоней, давая причудливые блики и тени. — Куда ж ты поехала, родимая? — тихо сказала Миланэ, оставив наконец наводить порядок в шатре и присев. — Теперь нам поздно чаяться; видишь — теперь мы тут одни. Конечно, ответа не последовало. Хоть её сердце стало чуть тверже за несколько лун, что провела на Востоке, но оттого — ничуть не менее чутким. Потому ей было бесконечно жаль сестру по духу и тропе, львицу-Сунгу неизвестного имени-происхождения, и кто-то наверняка должен ответить за то, что направил её таким гибельным путём. Это ведь была совсем молодая львица, не более двадцати лет. — Нахейм примет тебя, сестра, Тиамат поглотит тебя, сестра, — пригладила она покойную по лапе, уже давно бессильная чем-то помочь. Полагалось не спать всю ночь, и поскольку Миланэ была здесь одной-единственной Ашаи-Китрах, то сменить её было некому. Она сидела, уставившись на огонь; потом, надумавшись, собрала немногие вещи погибшей в котомку, и среди них нашлось разбитое зеркальце в золотой оправе — отличительный знак того, что погибшая воистину принадлежала к Вестающим. Книгу трогать не стала, так и оставила покоиться в чёрной ткани. Она вспомнила о родине-Андарии, о матери и отце, о родном дисципларии Сидне, о близких подругах: Арасси, Шасне, Айнэсваале. Пришло в голову оторочить маленьким фармационным ножом тёплую накидку, что ей раздобыли воины; благо, на то есть целая ночь. Передумала: Ашаи, занимающаяся рукоделием возле погибшей сестры, выглядит по меньшей мере глупо. Помечтала немного, что вскоре уедет... совсем немного осталось... начала обнимать дрёма. Как оно бывает, проснулась Миланэ резко, тревожно, будто совсем не спала, аж одёрнувшись. Всё было, как раньше, только несколько свечей потухли и стало весьма темно; слышался тихий смех часовых; пела ночная птица. Вдруг взгляд пал на чёрную ткань, в которую была завёрнута книга ученицы Вестающих. И всё-таки... Ничего страшного не будет, если она немного полистает. Это ничего, что она чужая, ничего, что книга вся в крови, ничего, что её — а не любую иную ценность! — покойная прятала по одеждой, возле сердца; совсем ничего, что на ней есть личное посвящение. Ах да, она ведь зовётся «Снохождение» — так когда-то называли сновидение; теперь так говорить очень старомодно. Сновидение, оно конечно стезя Вестающих, простой Ашаи-Китрах оно нужно только для видения Ваала и не более, так что эта книга для неё бесполезна, даже в некотором роде вредна, а если раздумать получше — так и вообще запретна. Ладонь уже лежит на чёрной ткани. Миланэ воровато обернулась на вход, от макушки к хвосту прошёл холод. Облизала пересохшие губы, сердце билось бешено; самое чудовищное, что Миланэ никак не могла внять, почему она так разволновалась. «Милани, ты же честная Ашаи. С ума сошла?», — отдёрнула руку. — «Аамсуна!». Побранила себя, сделала несколько кругов по шатру, уселась. Развернув Кодекс сестёр Ашаи-Китрах, единственную книгу, которую советовали брать наставницы на Восток, она начала читать при свете двух ламп, ибо чем-то надо было заняться к рассвету. — Сохрани мне, Ваал, веру всех вер... — прошептала она первые строки, а дальше начала читать молча. * * Каким-то седьмым чувством Ваалу-Миланэ-Белсарра, Сидны дисциплара, смогла ощутить, что к шатру кто-то порывисто приближается, успела подняться и даже встать на лапы. Ненастный, туманный рассвет. Вовнутрь вошла — нет, ворвалась! — некая старшая сестра, быстрая и ярая сестрина. За ней молча вломилась многочисленная свита, причём голов было так много, что Миланэ не понимала, кто есть кто. Но старшая сестра сделала решительный жест, и они все так же исчезли, как появились. Не обратив внимания на Миланэ, та бросилась к погибшей: — Пусть сохранят нас предки! Великий Ваал, ты забрал Амарель... ты забрал её от нас... — запричитала она, тяжко качая головой. Уши поникли, хвост влачился по земле в знак траура. Тем не менее, она явно не утратила ясность взора и высматривала, всё ли соответствует церемониалу; она осматривала покойную, поглядела на огненную чашу Ваала у её лап. — Ты — Ашаи это легиона? — Да, величайшая. — Ты была с Ваалу-Амарель всю ночь? — Да. Удовлетворившись ответом, старшая сестра совсем по-свойски, будто здесь и не было никакой покойницы, осмотрелась вокруг. — Их полностью разграбили? — Да, — подошла Миланэ. — Я собрала все личные вещи, которые смогли найти. Вот эта котомка и... вот здесь, — дотронулась к книге, — я завернула. Вещи никак не заинтересовали старшую сестру-Ашаи, но вот свёрток с книгой — весьма. Она развернула его и, сощурившись, раскрыла книгу. Пробежалась по страницам. Обратила внимание на потёки крови, посмотрела на собственную ладонь, и хотя на ней не осталось ничего, отряхнула её. Как показалось Миланэ — брезгливо. — Твой номен, дисциплара, — сурово, холодно спросила старшая сестра. — Ваалу-Миланэ-Белсарра, превосходная, — дисциплара совершила книксен. — Почему здесь кровь? — требовательный тон. — Покойная прятала книгу под одеждой. Мы так и нашли её. Я вытерла, насколько могла. Эта Ашаи-Китрах, лет пятидесяти, возраста силы — молчала долго. Она всё ещё листала книгу, потом захлопнула и мгновенно спрятала в чёрной ткани. — Ты знаешь?.. Она полностью оборвала вопрос на полуслове, как будто передумав. Она не смотрела в глаза, а всё осматривала вокруг, будто искала подсказку. — Тебя ничего не удивило? Говори правду. — Удивило... — дотронулась к щеке Миланэ. — Что именно? — Что Ваалу-Амарель, пусть примет её Ваал в Нахейме, прятала книгу под одеждой. Наверное, большая личная ценность. Может, дорогая или раритетная. Там ещё есть посвящение... — Ты её раскрывала? — вмиг уцепилась старшая сестра. — Да. Сначала подумала, что это дневник, что он может помочь. Потом поняла, что это просто книга и всё... сразу закрыла, — торопливо ответила Миланэ. Цокнув языком и оскалившись, старшая сестра, наконец, посмотрела ей в глаза. — Хорошо. Вот что, Ваалу-Миланэ. Ты ещё дисциплара, но я буду говорить с тобой, как с полноценной сестрой. Есть к тебе серьёзная просьба. — Мои уши навострены, превосходная. — Книгу эту Ваалу-Амарель... украла. У неё была, знаешь, такая... особенность. Любила красть мелочи. Глупая история. Сама понимаешь, как это недостойно Ашаи-Китрах. — Понимаю, величайшая, — закивала Миланэ. — Но она была хорошей ученицей. Вестающие в большом трауре из-за её глупой смерти, а наставница слегла в болезни. Ничто не должно омрачать память. Ты понимаешь, о чём я? — Безусловно, великосиятельная. — Никакой книги не было. А если и была, то дневник. Поклянись, что забудешь об этом. — Клянусь Ваалом, безупречная, — совершила книксен Миланэ. И только когда сестрина вышла, Миланэ поняла, что не узнала её имени.