Снохождение

Глава XXII Просыпалась Миланэ несколько раз. В первый раз она вообще не поняла, где находится, и предпочла новый сон трудному пробуждению. Во второй раз — снова не поняла, очень пыталась, от усилий заснула. В третий раз всё оказалось много легче. Миланэ обнаружила, что и дальше лежит на твёрдом каменном ложе, что прикрыто лёгкой тканью. Посмотрела влево, но там находилась лишь колоннада зала; вправо — там, оказалось, сидит на краешке её ложа одна из сестёр Круга, мило улыбаясь. — Здравствуй, сестра. Видишь, как: мне выпала честь видеть твоё пробуждение. В сознании всё более-менее сладилось, уложилось на место. В конце концов, вспыхнула мысль: «Жива. Я жива!». Сома оказалось воистину жестокой вещью: такого бесконтрольного бреда и хаоса она никогда не испытывала, хотя имела хороший опыт с веществами, как всякая дисциплара. Там не только Ваала можно было увидеть, а что угодно. — То есть я не… не это?.. — Что «не это»? Вместо ответа Миланэ привстала, хмуро и жёстко оглядывая окружающее. — Не спеши, полежи ещё, если хочется. — Спасибо, — зачем-то поблагодарила Миланэ, но совету не последовала. Внимание сразу привлекло удивительнейшее зрелище: сёстры Круга расположились возле одной из колонн, то бишь буквально — они восседали и возлегали прямо на полу. Трое сидели и вели оживлённую беседу; одна из молодых спала на спине, растянувшись, закрыв от света глаза рукой, и Миланэ точь-в-точь узнала себя, когда была на Востоке — она точно так делала скатку из первых попавшихся вещей и пользовалась сим как подушкой; мастерица жизни, что не бросила Миланэ в одиночестве, возилась с большим кошелем; и последняя сестра просто сидела, ничего не делая. Она понятия раньше не имела, что всё происходит именно так. Почему-то казалось, что сёстры Круга спокойно удаляются после того, как ученица уйдёт в иные миры смотреть на Ваала, чтобы, к примеру, потрапезничать, отдохнуть — да мало ли дел найдётся на свете! Но ученицы не знают, что происходит на третьем испытании — сестринство хорошо бережёт тайны. — Они всё время были… — Да, всё время мы были здесь, — кивнула сестра, что сидела возле. — Попытаешься встать? — Да. О, да. — Осторожно. Тааак… Голова не кружится? Точно? Держись за руку… Держись за руку, сестра, прошу тебя! И это «сестра» прозвучало столь звеняще и необычно, что Миланэ пробудилась окончательно. Все заметили, что Миланэ поднялась и обступили её. Первая сестра Круга взяла слово: — Да пребудет с тобой Ваал всегда, сестра. Поздравляем, Ваалу-Миланэ-Белсарра. Теперь ты стала сестрой Ашаи-Китрах, — она кивнула с лёгким поклоном, примеру последовали остальные, и Миланэ ответила тем же. — Неси достойно великое знамя веры Сунгов. Сейчас советую привестись в порядок — для этого всё готово — а потом мы выйдем вместе. Через несколько мгновений она стояла перед зеркалом и прохладной водой из чана смывала остатки красного пигмента с переносицы. Сбоку, на большом и широком табурете, в целости-сохранности лежали её вещи. Вошла прислужница. — Пусть сиятельная попьёт лимонной воды и съест парного мяса. Это по совету наставниц. — Спасибо. Эм… пусть львица простит… какой сегодня день? Я вижу, на улице… кажется… позднее утро? — Восемнадцатый день Луны Огня, сиятельная. «Почти сутки», — подумала Миланэ. Странно, но голода она не чувствовалось; пришлось заставить себя поесть. Одолевали слабость и лёгкое головокружение, но всё это за счастье по сравнению с тем, что происходило. В вещах оказался амулет Хайдарра, целый и невредимый. Вряд ли на него кто-то обратил внимание; но Миланэ, помимо всего прочего, обнаружила ещё и золотые серьги с большим браслетом, которые видела вообще впервые в жизни. Нахмурившись, рассматривала их, не понимая, как они тут очутились. Когда Миланэ подняла одну из серьг и посмотрелась в зеркало, то увидела в нём чью-то фигуру. — Подарок сестринства. Ваалу-Хильзари. Самая родная, самая близкая. Казалось, она постарела. Стоя у входа, улыбалась, но улыбка казалась грустной. — Теперь сразу можешь идти в стаамс, на торжественную церемонию, — села. — Всё при тебе. Повезло. Она состоится сегодня — не придётся ждать. Церемония эта, по сути, не обязательна по канону. После Приятия ученица становится сестрою, никому ничего больше не надо утверждать. Но, по традиции, воспитанницы дисциплария получают амулеты Ваала в торжественной обстановке в стаамсе с рук самой амарах. Во время Приятий эта церемония проводится отнюдь не каждый день, а раз в семь дней; и те, кому не посчастливилось закончить Приятие в сей удобный день, вынуждены ждать. После этого — два-три дня, и бывшая ученица уезжает из дисциплария: здравствуй, великий мир, привечай новую сестру. — Как трогательно. Спасибо, наставница Хильзари, спасибо за всё. — Ты уже успела сказать мне «спасибо». И перед Приятием, если помнишь. И тем, что стала сестрой. Поэтому, моя дорогая, привыкай: теперь не можешь говорить мне «наставница». Они обнялись. — Посмею не послушаться, наставница. Миланэ отошла к окну. — Всё-таки должна спросить. Точно знаю, что не все проходили такое… испытание. Когда Амалла сообщила мне, я была просто разбита… Не знаю, как выдержала. Почему я удостоилась этого? — Чего «этого»? — развела руками Амалла. — Приятия? А как иначе? Что значит «не все»? Всем было трудно, Милани. И мне, в своё время. Я боялась сделать что-то не так. Боялась того, что могу увидеть при встрече с Ваалом. Вон оно всё как. «Она не знает. Всё-таки никто не знает… почти. Значит, это действительно тайна. Я должна была умереть, но не умерла. Амалла обманула меня?» — Пусть Хильзари меня простит, я ещё не совсем отошла. Беспорядок в голове. — Ничего. Миланэ, вообще-то я пришла не просто так. Надо тебе кое-что… сказать, — Хильзари ходила взад-вперёд; казалось, она бродит в своём тревожном мире, плохо слыша и видя окружающее. — Слушаю. Несколько раз наставница попыталась начать речь, но неудачно. — Поздравляю. Ты стала славной Ашаи. Не буду мешать, потом поговорим. Даже самый непрозорливый лев догадался бы, что Хильзари сказала совсем не то, что хотела. Она быстро, не прощаясь, ушла; Миланэ проводила её взглядом. Наконец Миланэ полностью оделась и вышла из Обретения. Как оказалось, сёстры Круга продолжают ждать извне, стоя плотным кольцом. Они, заметив её, заулыбались и подошли. — Рады видеть тебя, сестра. Как чувствуешься? — Хорошо, — ответила Миланэ. Несмотря на слабость, это было правдой. — Спасибо, сёстры, за всё. За то, что были со мной. — Пожалуй, пришёл черёд и познакомиться. Меня зовут Ваалу-Гизела, я… Существовал обычай, что соблюдался не всеми и не всегда: сёстры Круга Семи представляются испытуемой только после удачного Приятия. Вроде поверья: раскрыть ученице имена перед Приятием — к несчастью. * * Миланэ с предосторожностями отвели домой, где она под наблюдением заснула. Когда проснулась, аж под вечер, её накормили, как маленькую; это была одна из служительниц больницы и одна дисциплара, обе — немногословные. Убедившись, что Миланэ вполне неплохо чувствуется, они ушли. Великое удовольствие — ни о чём не думать. Она снова уложилась спать, всласть опившись холодного морса и сжевав сушеный лист коки, редкого и дорогого в Империи куста юга — пару листов оставили львицы, что обхаживали её. Его давали идущим на поправку — для бодрости; вообще, Миланэ слыхала, что на Юге, в Кафнском протекторате, коку жуют и просто так, хоть целый день, а многие говорят, даже учёные, что кока — настоящее чудо и средство от всего. Но Миланэ хорошо знает, как воспитанница Сидны, что такого не бывает. От листа коки появилась бодрость, ясность мысли, а сон пропал. Немного посмотрела в окно. — И где Арасси? — вдруг задалась вопросом. Вопрос прозвучал в пустой тишине комнаты чуждо и странно. Вдруг ей показалось катастрофическим то, что она не успела сделать внятных записей из «Снохождения». Ведь совсем скоро отдавать! Слово — дело. Взяла перо, чернила, листов побольше. И сразу столкнулась с проблемой. Записать хотелось всё. «А если не отдавать «Снохождение», а?», — сверкнула шальная мысль. Наплевав на записи, Миланэ просто углубилась в чтение. Львиный род стремится к знанию. Мы — живые существа, имеющие ум и волю; мы желаем знать о мирах. Дневной мир перед взором есть всегда, когда мы не спим; он един, неделим, не даёт поводов для сомнений. Но другие миры и многие вещи нашего мира можно познать только в снохождении. Любопытство львицы духа естественно — она желает знать и о мире дня, и о мирах ночи. Чтобы знать вещи сего мира, нужен сильный разум. Он будет вести мысль. Чтобы знать вещи иных миров, нужна сильная воля. Она будет вести намерение. Разум, ведущий мысль — дело самца. Воля, ведущая намерение — дело самки. В каждом из нас и каждой из нас есть от иного пола, потому разум и воля сплетаются. Так что делать, спросишь ты, ученица. Ты будешь волящей, если будешь сновидеть. Ничто иное так не ведёт волю к силе, как снохождение. Миланэ притомилась читать, когда было уж далеко за полночь. Она как раз читала о том, что делать, если ведёт только по одной тропе древа мира, а на остальные не можешь попасть, как тут нечаянно посмотрела на кровать Арасси и вдруг привиделось, что та покрылась тёмными пятнами. Кровать её казалась очень страшной. Но стало понятно: всё это — последствия того кошмара, что пришлось пережить. «У неё, верно, второе испытание оказалось не под стать моему. Начали мы одновременно, но сому она может пить и сегодня, а не вчера, как я. Кроме того, её могли в больницу положить, а не у нас дома. Она так боялась сомы…» «Снохождение», наконец, закрыла и спрятала, улеглась поудобнее. — После такого что угодно померещится… Мысли завертелись. «Что?! Это?! Было?! Почему я жива? Значит, надо мной сжалились? Кто-то узнал? Кто-то замолвил слово? Кто-то меня обманул? Амалла? Это такое испытание веры?» Нет, лгать не надо: Ваалу-Миланэ-Белсарру начало медленно, но уверенно охватывать ликование. Мало того, что никакого яда, так она ещё стала сестрою-Ашаи! Она жива, воспряла из мёртвых, теперь она иная — пришла к тому, к чему устремлялась почти всю жизнь. Большую часть сознательной жизни она посвятила ученичеству — и вот оно окончилось. Великое чувство, великое время. Вот оно, славное окончание всех невзгод. Она заснула прямо во время чтения; щека склонилась к странице книги Малиэль, свеча догорела, в комнате стало темно, и можно увидеть, как лунный свет, пробиваясь сквозь занавеску, серебрит её уши и нос, давая жизнь глубочайшей тени на лице. * * Миланэ проспала. В то время, как остальные сёстры — ещё вчерашние дисциплары! — быстро, радостно, с торжеством и спокойствием величия готовились к заключительной церемонии в стаамсе, дочь Андарии беззаботно предавалась сну. А проснувшись, она всё делала в жуткой спешке, одновременно продевая серьги и поедая кусок холодного мяса, но потом поняла, что не успеет, и сбавила прыть. Это плохо, но не смертельно (теперь сие слово всегда будет казаться ей забавным), потому что следующая такая церемония состоится через семь дней. Миланэ, полностью облачившись (сегодня она выбрала не марнский, а тёмно-синий пласис, до этого бывший в фаворе), вышла за порог, но сразу засомневалась, стоит ли идти. Церемонию начнут без неё, без проблем; а потом можно всегда сослаться на плохое самочувствие, и никто не попрекнёт. Шум, пыль — вот прямо перед домом, на тесной дороге, остановилась некая львица; она самолично погоняла фиррана. Миланэ, открыв окно, выглянула. — Сейчас начнётся в стаамсе, сейчас должна быть амарах, там всё готово! Миланэ, а ты ещё тут? — скороговорка от неё. — Я опоздала… — Нет, нет и нет. Миланэ, давай, я прилетела сюда за тобой! Сейчас, семь дней ждать будешь! Ваалу-Даэльси. Доселе Миланэ и представить не могла её в любой стремительности; всегда та говорила медленно, размеренно, поступала и говорила, лишь обдумав, и выражала собой спокойствие, плавность. А здесь она пригнала с бешеной скоростью, да ещё на фирране (кто вообще мог знать, что она умеет управляться с фирраном?), вздымая пыль и жестоко погоняя. — Но я ещё не… — Поспеши, Милани! Миланэ не стала испытывать судьбу и сразу вскочила сзади. — Проклятье, в этом пласисе неудобно садиться… — пожаловалась Миланэ. — Переживёшь. Облачена? Всё как надо? Сирна, стамп? Но, пошёл! Фирран понёс Миланэ к стаамсу. Зашумел ветер в ушах. — Что? Как оно, Приятие? — почти заорала Даэльси. — Ничего особенного, — засияла уверенной, сильной улыбкой дочь Андарии. Они примчались прямо под вход в стаамс, где уже было множество голов, экипажей и суеты, как и подобает перед торжественной церемонией прощания новопринятых сестёр с матерью духа. В начале Приятия всем строго воспрещено пребывать в Зале Огня, кроме дисциплары и Круга Трёх, Приятие проходит в обете молчания и скрытности от других, третье испытание — вообще тайна тайн; а вот эта церемония — совершенно открытая, причём не только для сестринства, но и для светских душ, чем непременно пользуются множество самых разных львов и львиц всех сословий и положений. В эти дни дисципларий открыт для добрых Сунгов: по нему можно погулять, пообщаться с любой Ашаи, посетить бал (по обычаю, пиры после этой церемонии не устраивают) и, естественно, увидеть саму церемонию в Зале Огня. Смена обстановки была совершенно невероятной. Только что вся она пребывала в тишине, наедине с собой, как и все эти дни, а здесь… Даэльси указала ей идти, а сама увела своего лихого фиррана прочь, и Миланэ очутилась посреди толпы; безусловно, она ранее была на этой Церемонии, много-много раз, и как простая очевидица, и как помощница. Но теперь словно очутилась на чужом празднике. На длинных ступенях стаамса была проложена дорожка для новых сестёр, но они давно находились внутри, в Зале Огня, потому все вокруг — ученицы-сталлы, дисциплары, свободные ученицы, наставницы дисциплария, гости из Сармана — перестали церемониться и начали ходить по этой дорожке, потому Миланэ шла совершенно незамеченной. Ну, почти — подруги-дисциплары младших годов узнали её и начали нестройно поздравлять, пока всходила наверх, советовали поспешить. Миланэ улыбалась, не прибавляла шагу, а даже останавливалась, чтобы ответить на тёплое поздравление. Толпа издавала множество звуков, запахов, жестов, знаков, суеты, слов. — Видела, ты видела, на чём она приехала? Вот эта вот, тёмный носик. Фи. Миланэ услышала, но не подала виду, улыбнувшись. Сразу узнала этих львиц. Воспитанницы фансиналла. Настоящая школа злословия. Те недолюбливают дисциплар, как вообще Ашаи-Китрах; что поделать — конкуренция львиц за первенство олицетворять начало самки. Но они умело скрывают неприязнь: не любить Ашаи-Китрах в Империи — рано или поздно вылезет боком. Возле колонны стоял какой-то важный военачальник в полном параде, но на нетвёрдых лапах — праздник всё-таки — и вещал случайным слушателям: — Ваал — это величие. Люблю Ваала. Он — это Сунги, они сделали… Да, мы сделали его из своих душ и он сделал нас такими… Великими! И всех уважаю. Я на всё готов. Рубил воздух ладонью и держался за колонну. Когда Миланэ, пройдя многих и увидев знакомые лики, вошла в Зал Огня, то прошедшие Приятие как раз встали у входа, на найсиде, чтобы в нужный момент выйти вперёд, на центр, и образовать полукруг. У Чаши Ваала уже есть амарах со свитой. Вокруг, возле стен, полно голов; обстановка празднична, шумна и немного сумасбродна. — Ваалу-Миланэ, ты пришла! — подпрыгнула на месте Хильда, увидев её. Светская наставница танцев, именно она занималась многими деталями этой Церемонии, хотя по статусу это полагалось делать кому-то из наставниц, но так уж повелось; да и никто особо не возражал — церемония эта существовала во многом для светских глаз. — Ещё ничего не началось, — спокойно, улыбаясь, ответила Миланэ с истинной мягкостью. Хильда лишь торопливо махнула, мол, скорей занимай место. Церемония, по сути, несложная. Надо выйти на центр, встать в полукруг, в нужном моменте присесть, выслушать слово от амарах и принять на шею амулет Ваала. Всё. Правда, в давнишние времена отмечать Приятие любыми торжествами, а тем более пиршествами, танцами и возлияниями было совершенно не принято; это считалось абсолютно неуместным, а само Приятие не касалось светских душ. Такая нерушимость сохранялась около пяти столетий даже после основания дисциплариев, но потом всё же было решено, что негоже давать миру сестёр безо всякого участия обычных, добрых Сунгов. Выйти к центру Зала Огня — простое дело. Здесь не требуется никаких премудростей, это обычный «проход», как его называют на уроках танцев, поз и жестов, каждая дисциплара могла сделать это хоть с закрытыми глазами. Церемония началась, они вышли. Она всегда находила сие действо очень смешным и глупым. Приятие — таинство Ашаи; а это попытка как-то продемонстрировать Сунгам появление на свет новых сестёр, задумка изначально провальная, полная профанации и иронического; а некоторые несведущие светские головы считали, что это есть то самое Приятие. Миланэ не знала сестёр или дисциплар, кому бы нравилась эта церемония. Миланэ очутилась на левом краешке стройного полукруга, и могла видеть всех. Здесь, слева направо: Ваалу-Луана, Ваалу-Сизая, Ваалу-Айнэсваала, Ваалу-Наталла, Ваалу-Кара-Ушала. Остальных десять она не знает — это бывшие свободные ученицы, проходившие Приятие в дисципларии. Откровенно говоря, они чуть портили картину скованностью в движениях. Они присели на одно колено и начали слушать речь амарах: — Мои сестры, мои добрые Сунги. Сегодня — великий день для этих дочерей Ваала, что ещё вчера были… И тому подобное — совершенная безвкусица-официоз. Миланэ, выбрав момент, когда амарах закончила предложение, быстро и тихо позвала подругу, что рядом, в двух шагах: — Луани? Луан? Дочь Андарии подумала, что та не услышала, но тут донеслось тихое, немного раздражённое, сказанное сквозь зубы: — Что? — Где Арасси? — Что? — Ты её видела? — Что? Миланэ… — последнее слово прозвучало с великим укором, мол, нашлось время для разговоров. — Как так можно? Устыдившись, дочь Андарии примолкла. В конце концов эта пытка кончилась, все захлопали в ладоши, амарах сошла от Чаши Огня к новым сёстрам, чтобы каждой из них надеть амулет Ваала. Когда амарах подошла к ней, то Миланэ улыбалась, совершенно невольно, но победоносно; взгляды встретились. Вскоре всё кончилось; первым делом дочь Андарии поймала за руку Айнэсваалу. — Айни! Айни! Привет, как ты? — Да не знаю… Позорище, — озабоченно-занято ответила та. — Тоже ненавижу эту ерунду. Вот бы не проходить её, да? — Можно. Можно не приходить. Так некоторые делают. Амулет всё равно выдадут. Я слышала, так в Криммау-Аммау поступают. Не идут, и всё. Показуха, — та скрестила руки на груди, поглядывая по сторонам и выглядывая кого-то в толпе. — Ты Арасси не видела? Она что, ещё от сомы не отошла? Айнэсваала вздрогнула и странно поглядела на Миланэ. — Так ты не знаешь? — Что? — Это не все ещё знают… Но я думала, что ты точно знаешь. — Что знаю? Что не знаю? У Айни заиграли скулы, она сильно сцепила зубы. — Арасси умерла на третьем испытании, — ещё крепче сжала скрещённые руки. Миланэ придержалась за стенку, лапы вмиг ослабели. Но опомниться не дали и на краткий миг: — Ваалу-Миланэ-Белсарра, сиятельная! — подбежал какой-то служитель. — Что? Что? — с растерянным раздражением спросила Миланэ, приложив ладонь к макушке. Вмешалась Айни, даже не глядя, кто звал: — Оставь нас. — Преподобную вызывает амарах, это очень важно. В личные покои, немедленно. Новость была настолько чудовищной, что просто не могла поместиться в сознании сразу, а просачивалась-пролезала частями, тёмно-страшными, красно-алыми частями. Всё обнажилось; оказалось, нет никакого хорошего настроения, и никогда не было. Безумие реальности возликовало снова. — Ладно, Айни… Я, я потом, я потом приду, я… Мне надо её увидеть, я… Пошли, идём, — толкнула служителя, как пса, мол, пошли. Миланэ не помнила, как шла по коридорам, как отмахивалась от чьих-то вопросов. В ушах стоял гул. Очнулась лишь, когда усадили на стул служительницы-дхаарки самой амарах; у тех явно было распоряжение дождаться Миланэ и провести её в покои. Она плакала и смотрела на потолок. «Она была права. Она была права. Она была права», — и даже нельзя сказать, кто именно был прав согласно этой мысли. То ли одинокая Ашаи в Норрамарке, то ли сама Арасси, то ли Малиэль, то ли ещё невестимо кто. Наконец, вошла амарах; вид у неё оказался усталый. Не церемонясь, сбросила венец на комод, и Миланэ помнила сей жест — так было тогда, раньше; плюхнулась в кресло напротив. Меньше всего в эти мгновения она напоминала амарах великого дисциплария, а так, обычную Ашаи после тяжёлого дня. Разлилась гнетущая тишина. — Моя амарах, это правда? — без предисловий молвила Миланэ. Леенайни поглядела на неё, потом в сторону. — Угум. Правда. Арасси умерла. Забрал Ваал. — Что случилось? Я ничего не знаю. Только что, вот только что мне сказали! Леенайни вдруг резко поднялась, это же, но медленнее, сделала и Миланэ. Амарах подошла к окну, стала смотреть вниз, чуть отодвинув занавеску, как светские гости разгуливают по садам Сидны. Пока Миланэ отчаянно боролась со слезами, сказала: — Когда ей дали сому, то сначала всё шло, как обычно. Но когда она улеглась на ложе и отошла, то потом… В общем, потом ей стало очень плохо… Одна из сестёр Круга предложила отнести в больницу, некоторые поддержали, некоторые — нет. Пока они спорили и пытались помочь, всё более-менее утихло. Но затем Арасси просто не очнулась. Некоторое время она была жива, но так и не очнулась… Так бывает. Не все выдерживают сому, Миланэ; некоторые слишком чувствительны к ней, и это нельзя предугадать. Помельтешила занавеской. — Я знаю, что она попала в Нахейм. Она была доброй ученицей. Мельтешила дальше. — Каждую такую смерть переживаю, как свою. Видеть не хотела сегодня всю эту галдящую толпу. — Пусть амарах скажет начистоту: она в чём-то провинилась? Как я? — Миланэ постучала по собственной груди. — Отравленная сома? Леенайни быстро перевела взгляд на неё, оставив занавеску. — Нет. Арасси не была замешана в досадных историях, уверяю. Всё, что случилось — рок. — Какую вину имела Арасси? Почему её не стало? — Никакой вины за ней не было. Её забрал Ваал, так бывает, ты это знаешь. Села напротив. — Завтра будет проведена траурная церемония. Я сегодня ограничу все празднества до полуночи. — Я хочу видеть её… — Хорошо. Но сперва нам нужно побеседовать. Вероятно, ты хочешь знать, что случилось с твоим Приятием, — Леенайни пригласила Миланэ присесть. — Я знаю, что случилось, — села Миланэ. — Я подглядывала в книгу в Марнской библиотеке — это правда. Я действительно ездила в Айнансгард, чтобы определить значение северного амулета, который подарил мне лев-Сунг, дренгир Хайдарр, ну и ещё, чтобы возвратить его, чего не получилось. Именно там сестра этого льва, дисциплара Айнсансгарда, посоветовала обратиться к одной Ашаи, что хорошо знается на Севере и носит славу отступницы. Кстати, догадываюсь, что это она сочинила анонимный донос. — Откуда знаешь об анонимке? — Наставница Ваалу-Амалла поведала, когда сообщала о невозможности стать сестрой, — ответила Миланэ. Вдруг слова кончились, ей было больше нечего рассказывать. — Да, всё правда. Леенайни внимательно изучала её взглядом. — И там эта сестрина, отступница, отчаянно советовала Арасси не идти на Приятие, а иначе она не выдержит. — Арасси тогда была с тобой? — удивилась Леенайни. — Да. Она не хотела ехать. Она считала всё вздором. «Как же всё валится из рук», — подумала амарах. После ночного визита Арасси она решила, что как нельзя лучше будет взять в Тайнодействующие именно её, а не Миланэ; амарах тогда поняла, что с дочерью Андарии будет всё сложно, а вот с Арасси, бесконечно преданной и покорной, как раз всё будет легко. Да, у неё нет патрона-сенатора. Но и нет этой чудовищной упёртости. Кроме того, Арасси — ключ к Миланэ. Влияние через ближайшую подругу иногда мощнее прямого. И теперь Арасси посмела погибнуть на Приятии! Вероломно! Никого не предупредив! Не рассказав о своих проблемах, затруднениях, возможных рисках! Ваал, хоть на кого-то можно положиться или нет?! — С тобой вот что случилось, Миланэ. Это было испытанием, — строго кивнула амарах. — Признаюсь: нелёгким испытанием. — Оно даётся избранным, только самые верные ученицы проходят его. Сама понимаешь — твоих проступков недостаточно, чтобы изгнать из сестринства, хотя не могу сказать, что поощряю их. Но, давай откровенно, они — чепуха; они были только предлогом. И если бы ты решила разоблачиться, то я бы в последний момент помиловала тебя. Но тогда этого разговора, Миланэ, у нас бы не состоялось. — Кто решил, что мне стоит дать такое испытание? Чрезвычайно неудобный, неожиданный вопрос. Леенайни не ждала, что Миланэ осмелится его задать; вообще, тон их разговора с самого начала обрёл необычные черты. Миланэ говорила прямо и открыто, глядя прямо в глаза, Леенайни с неприятным чувством в душе понимала, что такая Ашаи имеет на это право. Неустрашимая, такая глядит в тебя, тогда кем бы ты ни была — хоть самой амарах — не сможешь ответить так, как она тебе. — Я. — Но зачем, моя амарах? — Я хотела знать, истинно ли то, что ты не видишь себя вне нашего сестринства. И ты поступками доказала, что это так. Издревле амарах испытывала самых способных, самых сильных, самых верных учениц. Зачем? Затем, чтобы знать, на кого она может положиться всегда и везде. Затем, чтобы знать, кому она может предложить большее. Чтобы знать, кто лучшая из лучших. Миланэ молчала. — Предлагаю тебе, Миланэ, стать Тайнодействующей, — торжественно сказала Ваалу-Леенайни. Эта привычка хранить многозначительное, звенящее молчание, когда она говорила, или вернее, холодная и как бы строгая сторона сего опасного молчания наводила на Леенайни невероятное раздражение. Вроде как и ничего раздражаться: когда кто-то молвил, другому надо молчать. — Пожалуй, я не осмелюсь принять такую честь, — пошевелила ухом Миланэ. «Она даже не спросила, что это и почему!», — впилась Леенайни когтем в диван. — Но почему? — У меня есть патрон, сестринство Марны. Думаю, не смогу уделять этому должного внимания. — Каждая из нас имеет своё служение. Гляди, я — амарах дисциплария. Сама понимаешь, сколько у меня дел. Тем не менее, я — Тайнодействующая. Нам нужны такие, как ты. — Мне сложно составить определённое мнение. Тем более сейчас, когда у меня не стало… её не стало. — Согласна. Я немного поторопилась с этим разговором, — отступила амарах. — Поговорим послезавтра, когда отойдёшь от смерти подруги. — Я не отойду от этого за два дня. Я хочу её видеть. — Ашаи должна быть сильной. — Знаю. И Леенайни поняла, что Миланэ действительно знает это. — Справедливо спросить: кто такие Тайнодействующие? — наконец-то поинтересовалась новоявленная сестра Ашаи-Китрах. — Мы — преданные вере сёстры, что помогают друг другу во всём. Мы сражаемся за то, чтобы Ашаи имели большее влияние в нашем обществе. Чтобы те, кто держит светскую власть, прислушивались к голосу сестринства. — Не могу пожаловаться, что Ашаи-Китрах имеют маленькое влияние средь Сунгов. — Влияния никогда не бывает много, не так ли? Миланэ качала головой, вдруг осознав: здесь вот она сидит, беседует о влиянии сестринства и прочей бессмыслице, а Арасси уже нет; здесь она ведёт беседы, а Арасси уже никогда не будет. — Да. Никогда, — смотрела, невзирая, что слёзы с её щек уже капали на грудь. Леенайни обнаружила, что боится Миланэ. Да что там говорить, первые опасения появились ещё тогда, когда она глядела на её светотип в личном деле. Как с такой иметь дело? Чем прижать, например? Испугать? На том-то всё общение строится. Кто кого. А что тут? Говорят, когда не ощущаешь страха, то это — болезнь. Наверное, что-то такое есть у неё. Безрассудна. «Ваал мой, как всё невпопад! Арасси умерла, эта — сумасшедшая! — взяла и пошла на верную смерть, и как теперь с ней вести беседу-то? Зачем я её приглашаю к нам?.. Разве смогу с ней совладать? А что мне остаётся? Она рано или поздно задалась бы вопросом: зачем её посылали на смерть. Так пусть знает с самого начала». «Кровь моя», — думала Миланэ, — «сколько ужаса я натерпелась, и всё потому, что кое-кому пришло в голову проверить мою верность вере. Верность, которой нет. Ведь нету Ваала — я знаю! Тогда… тогда почему я всё равно решила остаться Ашаи-Китрах?.. Страх ел меня, он сжирал заживо. Никто не поймёт цены, которую я заплатила за то, чтобы остаться тою, кем есть…» Леенайни снова отошла к окну, и Миланэ слышалось, как та стучит зубами, словно во сне. «Арасси, душа моя. Ты ведь подозревала, что с тобой случится. Ты знала… И всё равно рискнула. Ты столь же безрассудна, как я… Только твоя опасность оказалась настоящей, и ты знала, что она такова». — Итак, давай мы вернёмся к этому разговору попозже. — Я бы предпочла, моя амарах, чтобы этот разговор не состоялся вовсе. — В самом деле? — насторожились уши амарах. — Сколь понимаю, мне предоставлена возможность выбора: да или нет. Я догадываюсь, что сестринство неоднородно, в нём есть разные кружки по интересам; по крайней мере, об этом догадывается любая ученица после Совершеннолетия. Но я не хочу к ним примыкать, по крайней мере, пока. Я хочу ослепнуть и далее полагать в неведении, что сестринство однородно, как алмаз. Не вижу, чем могла бы быть полезной средь Тайнодействующих, ибо совсем не стремлюсь к влиянию: ни к светскому, ни к какому-либо ещё. Я просто Ашаи-Китрах. — А кто такие Ашаи-Китрах, если не влиятельные мира сего, берущие силу в Ваале? Ответь. — Львицы духа. Леенайни смотрела на неё, вдруг поднялась, неизвестно зачем: то ли разразиться гневной тирадой, то ли похвалить, то ли что, но её внезапно прервал настойчивый стук в дверь; звук был ритмичным и, очевидно, имел какое-то значение. Вздохнув, амарах резко и гордо подошла к двери, прошедши в опасной близости от Миланэ, которая хорошо учуяла её запах: мускусный, резкий. Раньше она не замечала его. Чуть прижав уши, чтобы лучше слышать речь позади, Миланэ спокойно сидела, глядя перед собой. Казалось, следовало взволноваться, ибо амарах — недовольна. Но Миланэ успела столько наволноваться, что её уже просто не хватало на всё это; она говорила, что думала, не особо заботясь. Голос прислужницы амарах: — Важные львы просят великосиятельную. — А я просила: не беспокоить, пока не выйду! Хоть кто-то может поступать так, как следует?! — Важные львы просят, оказывается. Из Админы с ними сестра, говорит — дела дельные, срочные. Чуть помолчав, амарах проворчала: — Давай их сюда. Хлопнула дверь и Леенайни снова предстала перед Миланэ. Оперлась о стол, а на её лице играли усмешка и гримаса неприятия: — Значит, всё напрасно. Я очень разочаровалась в тебе, Ваалу-Миланэ. Львица, прошедшая такие испытания, должна быть невероятно смелой; но теперь вижу, что у тебя это были глупость и блажь. Очень жаль. Я сделала тебе великое предложение — примкнуть к достойным, хорошим сёстрам, которые ничего не делают во вред сестринству, а только в его славу. А ты отвергла моё предложение. Мне жаль, что ты сделала такой выбор. В приёмной застучали шаги. — Всё, что так предлагает амарах — великая честь, — добавила она. Миланэ встала, собираясь уходить; на уход намекал и жест Леенайни, направленный к двери, мол, больше не задерживаю. Но тут в дверях шумно явилось три льва. Они быстро вошли, сразу закрыли за собой дверь, выстроившись в ряд и занимая проход. Это не было бесцеремонным, но весьма и весьма уверенным поведением. Выйти не получалось, посему Миланэ начала рассматривать гостей. Первый из них, слева, был истинным красавцем; именно таких рисуют в качестве героев-подвижников, победителей-крушителей, соблазнителей и прочее-прочее. Вторых двух не успела — раздался грозный голос Леенайни: — Кто таковы, добрые Сунги? Мне сообщили, что вы с очень важным делом. Очень надеюсь, что оно воистину таково, иначе я разозлюсь, что вы прервали мой разговор с сестрой, которая только что удостоилась чести носить амулет Ваала. Такой день бывает раз в жизни, понимаете, добрые Сунги? — Очень сожалеем, что прервали разговор великой преподобной, но наше дело не терпит отлагательств. — Садитесь. Слушаю. — Постоим, спасибо. Мы из Марны; я представитель Регулата Закона и Порядка, двое достойных господ — Надзора Веры, — очень обтекаемо, без всяких должностей представился лев, одновременно протягивая Леенайни две важного вида бумаги. Дав ей некоторое время, продолжил: — Давайте обойдёмся без формальностей — ими можно заняться позже. Мы все здесь — взрослые, поэтому хотелось бы побеседовать откровенно. Ваалу-Миланэ, в первую очередь я обращаюсь к сиятельной. Дело в том, что из Имперской библиотеки Марны пропала опасная вероборческая книга — «Снохождение», написанная Малиэль из рода Млиссари, Ашаи-отступницей, великой ненавистницы веры Ваала. Это подлинник, не копия. Книге с одобрения Круга Девяти Надзором присвоена первая группа. Думаю, все понимают, сколь это опасно. Итак, пропажа была обнаружена три дня назад. У нас есть все основания полагать, Ваалу-Миланэ, что преподобной известно местонахождение этой книги. — «Снохождение»? Малиэль? — нахмурилась Леенайни. — Мне известна эта книжка. С чего вы взяли, что Миланэ имеет к ней какое-то отношение? — Во-первых, около луны назад, а именно пятого дня четвёртой Луны Всхода 810 года, Ваалу-Миланэ-Белсарра имела доступ к этой книге… — Да, это так, — перебила его амарах. — По поручению сестринства Сидны. Поручение было исполнено в точности и верности. — При этом была нарушена целостность охранной печати, что в данном случае являлось большим нарушением. — Поручение. Было. Исполнено. В точности. И верности, — с каждым словом амарах стучала по столу ладонью. — Так и напишите в своих писульках. Что-то непонятно, добрые Сунги? Если была нарушена, так таковым оказалось поручение сестринства Сидны. Или вам не нравится сестринство Сидны? — Нравится, очень нравится, великосиятельная Ваалу-Леенайни. — Чудно. Обратитесь к Ваалу-Ирмайне, библиотечной старшой сестре; возможно, она вспомнит, куда затерялась одна из книжек, которые она стережёт. А моих воспитанниц трогать не надо. Не на-до. — Это не всё. Ваалу-Миланэ, преподобной знаком некто в Марне, чьё имя начинается на «А»? — Я знаю многих, чьё имя начинается на «А», и не только в Марне, — задрожала Миланэ, вжавшись и сжавшись. — Ага. Как угодно. Я просто хочу, чтобы сиятельная знала: к этому молодому льву придётся применить то, что мы называем методой устрашения, у которой есть несколько степеней, ко слову. Третья, вторая, ну и самая неприятная — первая. Понимает ли сиятельная, он сейчас находится в тюрьме форта Фес, а его делом занимается Надзор вместе с Префектурой Марны. Его дело — на призрении у высших чинов Регулата, а также — сестринства Марны. Мы можем начать сложную, тягомотную процедуру привлечения преподобной к этому делу, огласить подозрение, так далее… Но просто надо знать: всё это будет стоить долгого времени для него. Боюсь, он уже, попав в безвыходное положение, поведал нам, скажем так, свою версию произошедшего, которая нам, то бишь Надзору и сыску, представляется весьма достоверной. — Вы будете его пытать? — голос Миланэ предательски дрогнул. — Выражаясь просторечно: да, мы будем его законно пытать, если дело перестанет продвигаться. А станет ли оно продвигаться, во многом зависит от сиятельной Ваалу-Миланэ-Белсарры. — Но вы говорите, что он вам всё сказал. Львы переглянулись. Так-то да. Как быстро они схватили её за живое. Удача! Мастерство! — Нет, никто не говорил, что он нам всё сказал. Ещё не всё. Кроме того, мы не можем ему просто поверить. Итак, львица будет отрицать, что знает льва «А»? — Не буду отрицать, — покачала она головой. — Ваалу-Миланэ пребывала в тесных отношениях с «А»? — Это наше личное дело. — Как угодно. Он пребывал в доме сиятельной на ночлеге? — Это тоже вас не касается. — Лев «А» устраивал встречу служителя библиотеки Хала с Ваалу-Миланэ? — Напомню: Ваалу-Миланэ может отрицать абсолютно всё, — отозвался другой лев. — И мы будем вынуждены просто уйти, если львица или великосиятельная амарах укажут это сделать. Сейчас Ваалу-Миланэ является дисципларой… — Уже сестрой, сестрой, Ваал мой, — поправила Леенайни, внимая изо всех сил. — Тем более, сестрой. Сестрой Ашаи-Китрах, и мы пока бессильны вследствие привилегий. Но, как бы там ни было, дело будет раскручиваться, потому что оно — очень важно. Направду. И рано или поздно Ваалу-Миланэ придётся отвечать на вопросы, в том или ином статусе. Ибо преступник, к несчастью, указал на Ваалу-Миланэ как на ту… кто имеет отношение к делу кражи «Снохождения». — В чем вы её обвиняете, никак не возьму в толк-то? — не строго, а как-то даже мягко спросила Леенайни, облокотившись о стол. — Мы ни в чём никого не обвиняем. Мы просто хотим докопаться до истины. Ваалу-Миланэ может правдиво поведать, что ей известно о деле — тогда всё станет на свои места. Можно не говорить, но тогда мы будем вынуждены вытаскивать ответы из льва «А» ещё и ещё, пока… — Довольно, — встала Миланэ. — Что вы сделали с Амоном? Вы его пытали? — К нему не было пока применено законных пыток. — А незаконные? — Тюрьма — не сахар, видит ли сиятельная. Он жив-здоров. — Если поведаю вам, что знаю — вы отпустите его? — Мы не можем его отпустить, ибо он сознался в преступлениях. Пока не можем. Скажу начистоту: он поначалу пытался взять всю вину на себя, но факты — вещь упорная. И дело не мелочное. Но если «Снохождение» найдётся вследствие сотрудничества — например, нашего с львицей — то участь всех участников преступления значительно, значительно облегчится. Вплоть до помилования. Если книга не будет найдена с течением времени, то их участь, как ни прискорбно, будет всё ухудшаться и ухудшаться. — Так львице что-то известно, что могло бы нам помочь? Мы очень ждём этой помощи. И надеемся на неё, ибо это обязательство Ашаи-Китр… — засуетились остальные львы. — Я хочу, чтобы его отпустили. Он оговорил себя и не имеет к этому отношения. Амарах вдруг настойчивым жестом пригласила всех сесть за стол, в том числе и Миланэ. Уселись. — Допустим. Кто тогда имеет? — настойчиво спросил красавец-сыскарь. — Вы отпустите его? Отпустите Амона, и вас будет то, что вы ищете, — меланхолично ответила Миланэ, словно сообщала им великую тайну жизни. — Мы не уполномочены. Но суд, который, безусловно, состоится, примет все доводы и отпустит невиновного, если Амон таковым окажется. Кроме того, влиятельные… головы, которых обеспокоила кража книги… могут поспособствовать мягкому урегулированию вопроса. — Пусть сиятельная расскажет, — незлобно сказал второй. — Это значительно уймет последствия. Я бы не врал в присутствии амарах дисциплария. — «Снохождение» у меня, — призналась Миланэ. — Тааак… — Я вам его отдам. Мы познакомились с Амоном случайно. Я убедила его украсть эту книгу, использовав силы Ашаи и вскружив голову. Он подчинился моим силам, учинив кражу под моим руководством. Я хорошо знаю библиотеку Марны, поэтому мне не составило труда придумать, как это проделать. Потом Амон отдал мне книгу, с которой я уехала в Сидну. Она у меня. Я украла «Снохождение». Все осмысливали услышанное. Ветер трепал занавеси. — Хорошо. Признание — смелый и правильный поступок, Ваалу-Миланэ. Мы можем увидеть книгу? — Миланэ… Ты украла?.. Ты украла?! Зачем?! Это правда? — ужаснулась Леенайни. — Да. — Нет! — зверски стукнула ладонью по несчастному столу. — Вы на неё надавили! Вообще, вон отсюда, пока я вас не… Не успела договорить, потому что без стука — как обычно — вошла Амалла, и застыла, увидев необычную сцену. — Не надо, — попросила Миланэ. — Это так. С разрешения амарах я пойду и покажу добрым Сунгам то, что они ищут. — Что за день… Амалла, сходи с ними. Посмотри, что там, — устало отмахнулась Леенайни. «Там» уже было шумно, скандально и неприятно. Когда Миланэ в сопровождении гостей из Марны и молчащей Ваалу-Амаллы подошла к своему дому, то увидела, как вход преграждают несколько Ашаи и шумно спорят с некими невзрачно-неприметными личностями, которые повсюду тыкали какими-то бумажками, медной звездой Регулата Закона и Порядка и казённо, но с нотками неуверенности, взывали к сотрудничеству. Когда подошли ближе, то оказалось, что вход преградила одна из наставниц вместе с дисципларами, которые первыми заметили подозрительных типов, пытающихся проникнуть в дом Миланэ. Вокруг собралось с десяток учениц, просто наблюдающих за зрелищем, но готовых вмешаться в любой момент; соотношение сил оказалось явно не в пользу подозрительных. Возмущение сестринства Сидны оказалось нешуточным: в дом ушедшей в Нахейм Ваалу-Арасси, о смерти которой знала уже вся Сидна, пытались проникнуть какие-то сыскари со своими вонючими и абсурдными делами, а ведь вещи покойной нельзя трогать по меньшей мере семь дней, особенно если это — Ашаи-Китрах. Не говоря уже о том, что просто так в дома Сиднамая врываться нельзя, даже если ты марнский сыскарь или сам регул Закона и Порядка. Завидев хозяйку дома, ученицы бросились к ней. После туманно-расплывчатого, нарочито запутанного объяснения, Миланэ попросила сестринство освободить вход и впустить нежеланных гостей, поблагодарив за защиту и бдительность. И все они — три марнских гостя и три марнских сыскаря — очутились внутри, брякнув за собой дверью. Амалла вошла тоже, но всё молчала, ходила как-то боком, поглядывая на всё искоса, держа руки в жесте жёсткой сдержанности. — Не надо тут ничего переворачивать, — заметила Миланэ. — Раз мы вошли, а сиятельная согласилась сотрудничать, — сказал красавец-лев, зачем-то натягивая перчатки, — то настою на условии: львица всё показывает — а мы всё берём сами. — Не трогайте это, — мрачно заметила Ваалу-Амалла, указав на кровать Арасси. — Мы уж знаем, что трогать, а что — нет. — Не поздоровится, добрый Сунг, — Амалла кивнула на стойку с оружием в коридоре, где ютилась одинокая совна, которую уже много лет никто не трогал. — Это ложе дисциплары, которая вчера ушла в Нахейм. Угроза прозвучала естественно. Кровать действительно не тронули, как и некоторые из вещей Арасси, явно указанные Миланэ, но всё остальное — буквально перевернули. В первую очередь вынули на мир «Снохождение» из сундука; именно красавец, осторожно держа книгу в перчатках, дотошно рассмотрел её с помощью маленького увеличительного стекла, потом спрятал в заранее заготовленный футляр, сразу вышел и больше не возвращался. Перед взором сыскарей предстали личные вещи Миланэ, всяческие одёжки, безделушки, поделки, письма, книги, украшения, клочки бумаги и листы записей, даже некогда потерянный клубок дорогих тобрианских нитей — и тот нашелся. — Это требуется забрать, хорошо? — прозвучало, когда нашли кипу записей (три десятка листов) — цитат и рисунков из «Снохождения». Много позже Миланэ поняла, да потом узнала наверняка, что могла прогнать взашей всех этих шушпарей, как только отдала «Снохождение», не подвергая свой дом, за столько лет ставший родным, такому унижению. Она была сестрой Ашаи-Китрах и привилегия неприкосновенности могла сослужить ей в полную силу. Но дочь Андарии упала в глубокую тоску, и на всё лишь кивала — смысла сопротивляться не видела. «Амон. Амон. Амон. Кровь моя, его хотели пытать. И, верно, пытали. Мой любимый Амон». — Требуется забрать, ладно? — увидели её письмо к Амону, которое должна была передать Арасси. Забрали. Сыскари нарочно говорили именно в такой, вопросительной форме — иначе не имели права. В углу нашлась скомканная бумажка. Сыскари вместе, как школьники, столпились над нею, один из них даже двигал губами при чтении. Миланэ пошевелила ушами, не понимая, что они там нашли. — Миланэ, это всё правда? — тем временем тихо спросила Амалла. — Что, наставница Амалла? — Разве ты украла эту книгу из библиотеки? «Снохождение»? Я ведь помню это дело, ты ведь вскрывала ящик… И так далее, сама понимаешь. Но что произошло? Почему она оказалась у тебя? Кто сказал её забрать? — горячно допытывалась она. — Никто. Я сама. — Зачем? — у Амаллы — почти гримаса боли. — Книжка понравилась. Пришлось украсть. — Уму непостижимо. Недоговариваешь. Ладно. Как хочешь. Она гневно взмахивала хвостом, а потом снова громко зашептала: — Не переживай. Тебе кто-то сказал сделать глупость в Марне. И ты сделала. Мы тебя защитим, сестра. Дело раздавим, как таракана. Леенайни ведь говорила насчёт нашего круга? Нашего общего дела? Говорила. Ты уже с нами. — Львица — Тайнодействующая? — ухмыльнулась Миланэ, одновременно забирая лапу, на которую чуть не встал один из служивых. — Конечно, — молвила Амалла и впервые улыбнулась за всё это время. — Сожалею, но я отказалась от этой чести. Леенайни знает, — вздохнула Миланэ и громко обратилась к сыскарям: — Что вы там нашли? — Это требуется забрать, ладно? — запрыгали они. — Да что именно? Дайте глянуть. Это была записка Арасси, написанная в день начала Приятия, которую Миланэ в сердцах швырнула в угол. Милая Милани, прежде всего хочу выразить тебе свою настоящую признательность за всё, что ты делала для меня за длинные, яркие лета. Люблю тебя за это. Я просто люблю тебя. Ты — самая лучшая, и не смей отрицать. Не смей! И если ты так хочешь, то я могу отвезти в Марну «Снохождение» твоему сладкому другу жизни, но уверена — лучше это совершить тебе, ведь твоей красоте он обрадуется куда больше, чем моей, хоть я сама — молва ходит — вполне ничего. Ты сделаешь это лично, чему очень рада. Думаешь, смеюсь над твоей бедой? Ох, я не столь порочна. Так прочти главную новость. Знаешь, я ненарочно посетила Леенайни, которая приняла меня с большим чинством и благородством, как подобает. Мы побеседовали, пришлось обмолвиться о тебе, и не поверишь — она не знала о твоём деле! Я попросила её вмешаться и выяснить, почему над тобой решили так жутко подшутить, ну, эта отравленная сома на Приятии, обвинения в плохом поведении и прочие гадости. Знай же: Леенайни сказала, что заступится и не даст этому случиться. Вообще, тебе беспокоиться не о чем, иди на Приятие без страхов, всё будет как надо — только гадкий напиток, честно-честно. Только давай пока притворимся, что мы этого не знаем, ладно? А то нам влетит. Видишь, сколь славны дела. Она ведь великая амарах, не так ли? Мы скоро станем сёстрами! Мне, конечно, немного страшно, но я стараюсь не думать о плохом. Всё это время я выдерживала ночные буйства, и в этот раз выдержу — уж опытна, голыми когтями не возьмёшь. До встречи! Вечно преданная тебе, Арасси. Миланэ подумала, что весь мир однажды взял и сговорился против неё, начав подстраивать все мыслимые несчастья. Прочти она эти слова тогда, три дня назад — о, сколь многих мыслей пришлось бы избежать, сколь многое бы обошло её стороною: и мысли о скорой гибели, и плохие мысли об Арасси, и безмерная тоска. Уже было неважным, как именно Арасси встречалась с амарах и о чём говорила, хотя догадаться нетрудно: умоляла её, заступалась за подругу. «Важно то, что я не успела с ней попрощаться, как подобает. Стой! Погоди! “Попрощаться”… Знамо, знамо я пустоголова. Мне нужно было отвадить её от этого Приятия! Ведь говорили, говорили, что ей нельзя, нельзя! Что я сделала, чтобы остановить её? Лишь маленький скандальчик и мелкую ссору? Она жалелась мне, она верила мне, она — может быть — в конце концов, желала, чтобы я убедила её! Что я сделала? Ничего. Валялась в кровати, когда она ушла. Я не читала её записок. Не слушала, что она говорит. А она побежала к амарах, чтобы спасти мой хвост. И теперь смотри: где я, а где — ты, моя сестра... Поделом мне всё. Поделом. И это жуткое Приятие, и эта грязь в душе, эти сыскари, что рыщут, а потом отдадут меня под суд». Так ей стало не в себе и жаль, что от большого огненного чувства её ладони возгорелись игнимарой, и бумага в них враз превратилась в яркое пламя. Это заметили сыскари, вмиг засуетились, поняв, что они что-то упустили и хитрая Ашаи (конечно, хитрая, всё это — игры сестринства, ведь известно какие они, сеструшки) обманула их и сожгла то, чего не надо видеть. Но было поздно и старший средь них лишь бессильно хлопнул в ладоши: — Вот так-так. Дальше всё было буднично и гнусно. Амалла ушла, не дождавшись конца всей суеты, сыскари огласили, что они закончили и можно удаляться. Миланэ лишь повела ушами — ей было всё равно. Они втроём начали совещаться и шушукаться в углу на кухне, а тем временем она пыталась привести в порядок дом, совершенно бессознательно, не думая; потом в дом без спросу вошёл низкорослый и хмурый, тот самый, что вначале пожаловал с красавцем к амарах Ваалу-Леенайни. Он явно всем заправлял и дал несколько коротких указаний, после чего все они «настойчиво предложили» Миланэ пройтись, и она пошла; по дороге ей объявили, что следует уехать в Марну «для дальнейшего следствия» и «полного выяснения дела». Миланэ ответила: она не может просто так уехать, ибо должна присутствовать на сожжении близкой львицы, а состоится оно завтра; она не может просто так взять и уехать из Сидны, это невольно даже сёстрам; и вообще, «Снохождение» уже у них — чего ещё желать-то? На всё это хмурый без всяких эмоций заметил, что так станет много лучше для дела, отправляться надо немедля; и если сиятельная решила, что дело сгладится само, то не выйдет — в любом случае её ещё потревожат; указание забрать её в Марну дано очень высокими чинами, потому — Миланэ должна понимать — они так или иначе попытаются её туда забрать; кроме того, лев Амон нуждается в её помощи, показаниях и участия в деле, раз уж она решила не бросать его на произвол судьбы. Если он невиновен, так его отпустят, только нужны показания Миланэ, в том числе — письменные. Она долго думала, потирая переносицу, поглаживая скулу. В конце концов ответила, что требуется идти в Админу — уведомить, что она отъезжает в Марну, таков порядок; а потом могут хоть на месте прибить — ей всё равно. Сыскари согласились, довольные простотой разрешения дела, и пошли вместе с нею. В Админе она опять встретила Амаллу, что смотрела на неё с осторожным сожалением. Миланэ ловила сочувствующие взгляды. Безусловно, никто и не думал, что Миланэ крала какие-то книги или нечто в этом роде; все сёстры и дисциплары, хоть бы мельком слышавшие о сегодняшнем, понимали, что это большой, сложный столичный переплёт, и жалели Миланэ либо радовались неудаче. — Простушка думала, что в Марне можно так взять и заиметь патрона. Вон как Ваал вывел пути, — говорили злословицы вполголоса, видя Миланэ в окружении сыскарей. Амалла похлопотала среди служителей Админы, чтобы они вписали Миланэ как отбывшую по уведомлению дисциплария; служители, в целом, возражали, ибо Миланэ формально уже не была дисципларой, но сестрой, и тем более такой сестрой, что не имеет отношения к Сидне — не является ни наставницей, ни ещё кем, лишь бывшей воспитанницей, а это совсем другое. Но против воли Ваалу-Амаллы пойти не посмели, тем более, что была зацепка: Миланэ ещё не выдали так называемую выходную грамоту: документ церемонного толка, а не практического, достойный лишь того, чтобы водрузить в рамку либо спрятать в комоде (и там забыть). Этим Амалла преследовала важную цель: если Миланэ начнёт подвергаться уголовному преследованию (а осуждение возможно только при низложении Кругом Семи по решению светского суда), то об этом обязательно должны уведомить дисципларий, а это даст время и способы для манёвра. Сейчас Миланэ, несмотря на тяжесть и сложность положения, лишь «сотрудничает» со следствием согласно обязательству Ашаи-Китрах во всем помогать органам государства Сунгов. И практически одновременно пришло указание от самой амарах как можно быстрее выдать Миланэ сию выходную грамоту. Это означало лишь одно: Леенайни сбрасывает грязь с хвоста, давая знать всем, в том числе и бывшей подопечной, что не станет заступаться и вмешиваться в её проблемы. — Зря ты отказала, — тихо шепнула ей на ухо Амалла, горько вздохнув. — Не знаю, что ты натворила, Миланэ, по чьему указанию и зачем, но… удачи. Она тебе понадобится. Не следовало играть у амарах роль возмущённой сердцем: ты ведь знала, что отравленная сома — блеф. — Я этого не знала, — смерила её взглядом Миланэ, впрочем, без зла; она не собиралась никому ничего доказывать. — Знала, Миланэ. Ведь это я приходила в Аумлан тебя предупредить. По голосу не узнала, да? — с усмешкой сказала Амалла. — Что? — удивилась дочь Андарии. — Когда? Я ничего не слышала. — Сиятельная, нам вроде как пора в столицу, — топтались сыскари-служивые. — Сейчас… — кивнула им дочь Сидны. — Когда это было? — Врёшь, — блеснули зубы Амаллы. — Как не слышала? Ты ж там не спала. Я на весь Аумлан кричала. — Не вру, — пожала плечом Миланэ. — Врёшь. Я была у тебя за спиной, когда ты ту записку Арасси читала. Я одним глазом тоже туда заглянула. Ха, думаешь я ничего не видела? Арасси тебя предупредила! Она была у Леенайни! Думаешь, я не поняла, зачем ты записку сожгла игнимарой, да? Ой, хитра-хитра, да не исхитряйся! Только давай пока притворимся, что мы этого не знаем, ладно? А то нам влетит, — Амалла, хороша на память, наизусть процитировала часть записки. — Всего хорошего, наставница Амалла. — Прощай, Ваалу-Миланэ-Белсарра. * * Собиралась она неспешно и обстоятельно, хорошо понимая, что шансы когда-нибудь ещё раз увидеть дом в Сидне — что уже не был её домом — очень невелики. В результате получились два больших баула, которые сыскари, как хорошо воспитанные самцы, помогли донести к дилижансу, окрашенному в чёрный цвет. Внутри него правила полутьма и скользкие тени. Вместе с ней сели двое: старый сыскарь и молодой. Первый — напротив, второй — слева, на почтенном расстоянии. По голосам снаружи Миланэ поняла, что с ними едет ещё как минимум двое, не считая извозчего, но выглядывать не стала. Тут было выехали с главных ворот дисциплария, как она заметила из окна знакомый лик. Миланэ, встрепенувшись, застучала по стенке, требуя остановиться, но дилижанс только поехал быстрее. — Чего останавливаться, сиятельная? — Там мать Арасси, её родственники! — Сожалеем, — развёл руками старый лев без всякого сожаления. На этом общение кончилось. Молчали они, молчала и она. Так продолжалось долго, очень долго, час или два. Молодой без зазрений заснул; старый цепко наблюдал за Миланэ, которая сидела и боялась собственных мыслей. Вдруг он заговорил. — Лес рубят, щепки летят. Да, преподобная? — как-то засуетился на месте старый служащий закона, будто искал место поудобнее. Миланэ равнодушно наблюдала, что там за окном. — Мне сложно понять, к чему сир клонит, — наконец, ответила. — Я толкусь на этой службе уже несколько десятков лет. И мне всегда было сложно свыкнуться с мыслью, что жизнь безумно несправедлива. К чему? А тому, что этот лев, Амон, окажется крайним и понесёт тяжёлое бремя наказания, хотя совершенно ясно — он здесь больше жертва, нежели преступник. Да, всё понятно: внутренние склоки сестринства, ловля друг друга за хвост, грызня — всё это не ново. Мне сложно судить, что именно произошло в деле; но я, как Сунг, вот что скажу: такие вещи сильно портят моё доверие к сестринству. Вместо того, чтобы тратить своё время на эти плоды интриг, я мог бы поймать несколько настоящих преступников, так нет — должен садиться, ехать… — Лев не считает меня настоящей преступницей? — В какой-то мере даже хуже. Львица сама созналась в преступлении, потому я вынужден, согласно закону — ибо так хотят Сунги — таковой её считать. Кража есть кража. Но, право, настоящий преступник меньше всего думает о том, сколь он преступен. И никогда не сознается с той лёгкостью, с коей это сделала сиятельная. Всё значит только одно: львица знает, что делает, знает, что ей всё сойдёт с рук, всё заранее просчитано, обдумано, оговорено. Кто-то чего-то добился, где-то кому-то весь шум принёс пользу или вред, неприятности сиятельной уладятся в Марне; всё, в конце концов, образуется. Только вот об Амоне уже никто не замолвит слово, а жизнь молодого льва сломлена. — Почем лев решил, что о нём никто не замолвит слово? — Ну кто-то должен за всё ответить. — Здесь нет подводных камней. Всё значительно проще и глупее: я украла эту книгу, чтобы её почитать. Я ответственна, я несу бремя. — Не надо вещать ложь с таким благим видом. — Ничего не пойму. Отпустите Амона, берите меня. Чего более? За меня уже никто не заступится. Я всё расскажу, как есть и как было. — Ай, если бы всё так просто, то я бы сделал это в первую очередь, добрая сиятельная. Отпустил бы я его, но — увы! — крутил словами львина. — Не я держу его в застенках. Это вы так делаете. Вы угрожали пытать его. — А как иначе? Случилось преступление — кража. Оно чрезвычайно взволновало многих влиятельных особ, началось расследование, выявлены причастные, поднялся невообразимый шум. Мне, кстати, невдомёк, почему. Но это не моего ума дело. — Вот именно. Очень хорошо сказано. Не ума льва. Мне невозможно будет объяснить, почему это случилось и по какой причине, но — видит Ваал — произошла великая беда. Единственное, чего сейчас хочу — чтобы она как можно быстрее отринула от Амона. Я во многом повинна в том, что случилось. Но — видит Ваал — многое не могла предотвратить. — Ага, так львица признаёт, что здесь не просто «украла книгу, чтобы почитать», а всё намного сложнее? Миланэ лишь отмахнулась. — Все эти интриги самок — даже если это львицы Ваала — к добру не приводят. Хорошо говорил мой дед: идёшь к львицам — не забудь плеть. — Кабы львицы не оказались с плетьми. Ей взаправду надоело с ним беседовать. В ином случае интересно изложить свои домыслы и чувства совершенному незнакомцу, который, тем более, пришёл по твою душу и намерен совершить тебе неприятностей. Но здесь возникла стена; она не знала, о чём с ним говорить, не видела смысла, а тем более — отрады. Безотрадно. Совершенно некуда ткнуться, пожаловаться на злую судьбу, что, безусловно, такова. Более того — к Миланэ очень хорошо начало подкрадываться понимание того, что во всём повинна она; так или иначе, но — она. «Я, это я повела Арасси к той Ашаи-отступнице. Не знай Арасси, что ей опасно Приятие, всё могло обойтись; она верила фантазмам о Ваале в кошмарах — они могли спасти её! Я, это я подтолкнула Амона к этой безумно рисковой краже, хотя именно мне следовало отвести его подальше от опасности. Знамо же, львица искушает на поступки, тебе ли не знать — так зачем ты подвела к безрассудству?! Всё из-за меня. Всё-всё-всё». Старый лев со скрытым интересом наблюдал за её плачем, который она совершенно безуспешно пыталась скрыть; стыдясь прямого взгляда, смотрел украдкой. — Мне надо выйти наружу, — утихнув, вдруг заявила Миланэ. Молодой, что спал слева, от этих слов — удивительно! — вмиг проснулся, словно разразился гром. — Зачем? — мгновенно, броско спросил старый сыскарь. — Неудобно объяснять, но у всех есть потребности. — Мы в лесу, — выглянул он, отодвинув плотную, тёмную занавеску. — Мне без разницы. И вообще: раз я согласилась отправиться с вами, то вы должны идти хоть в чём-то навстречу. Старый переглянулся с молодым, почесал гриву, а потом несколько раз дёрнул шнур колокольчика. — Стой! Дилижанс остановился. — Просто хочу предупредить: мы готовы к неожиданностям. — Вот славно, — ответила Миланэ. — Всем бы так. Когда она вышла, то заметила, что они находятся посреди широкой лесной дороги, ровной, прямой и неизбитой. Были они далеко не одни — и спереди, и сзади дилижанса неведомого когда успел появиться внушительный эскорт: четыре воина на лошадях спереди, четыре — сзади. Остановку она совершила, совершенно не зная, что и зачем будет дальше. Ей вдруг стало мерзко ехать со всеми этими блюстителями закона и порядка; хотя, по большому счету, они ни в чём не были виновны, «просто выполняли долг», но именно рядом с ними Миланэ впервые в жизни ощутила, что нечто у неё в жизни не сладилось совершенно; то самое чувство, когда знаешь: лучше бы однажды родиться в ином месте, в иное время, а — может быть — в ином мире. Выйти из сложного лабиринта, найти выход из такого тяжкого тупика, и лишь для того, чтобы увидеть перед собой ещё одну мрачную стену? Она одной лапой ступила в небытие, а потом оказалось, что это случилось по причине чьих-то желаний и капризов, причём малотолковых, пустых, каких-то чудовищно обыденных; гадостность и бессмысленность действий тех многих, чьими руками сделались эти чёрные дни, не внушали веры в чужие души; то, что Амон оказался в тюрьме, казалось злой случайностью, нелепой ошибкой, ведь он наверняка всё продумал и замёл за собой следы; а смерть Арасси нанесла окончательный удар. Её жизнь всегда чем-то держалась, хранила нерушимую сердцевину, даже в самые трудные мгновения. Даже тошные луны на Востоке она перенесла с поднятой головой, без отчаяния, потому что очень много верила: в своё призвание, в сестринство, в свою будущность, и в то, что свет — впереди. Она столько лет шла, чтобы стать сестрой, но во что превратилось её окончательное превращение! Теперь она — полноценная Ашаи-Китрах. Но нет даже радости, не то что ликования. То, судя по всему, ненадолго: рано или поздно её изгонят из сестринства для осуждения; Миланэ понимала, что шансов сохранить прежнюю судьбу немного. Лес был редковатым, нечащобным, как говорят у неё на родине. Миланэ прошлась несколько десятков шагов, дотрагиваясь рукой к деревьям, обернулась — её стражи следили за ней и медленно следовали с недвусмысленным видом, мол, только попробуй что-нибудь выкинуть. Судя по всему, у них есть приказ не церемониться, если она решит сбежать, хотя Миланэ, по законам Империи, сейчас могла уйти куда угодно без всякого препятствия, потому что она — всё ещё Ашаи. Конечно, она не будет сбегать. Если бы задумалась о бегстве, то… С таким же успехом могла никуда не ехать и никому не сдаваться; и, надо заметить, наверняка Миланэ смогла бы успешно защититься от неприятностей, тем более заручившись протекцией амарах, запросто бы сохранила «Снохождение» у себя. И всё было бы, как надо. Она бы вышла из мутной воды. Можно было стать Тайнодействующей, можно было закрыть глаза, можно было сохранить «Снохождение» — мечты сбываются. Амон… Ну был такой Амон, и что? Не ставить же из-за него всю жизнь на кон? — Всё ты делаешь не так, — улыбнулась Миланэ. — Всю жизнь — не так. Когда вернулась, то услыхала: — Ага… Вижу, львица никуда не отходила по своей, так выразиться, нужде, — с подозрением щурился молодой сыскарь. — Лучше не связываться со всеми этими играми Ашаи-Китрах, — посоветовал старый молодому. — О предки, — закрыла глаза ладонью Миланэ, не в силах больше выдерживать творящийся вокруг абсурд. «У них — только показания Амона. Я уверена в этом. Возможно, ещё Хала. Но Амон должен был указать на меня. Никто, кроме нас, не знал, что книга у меня. Значит, Амон», — задумалась Миланэ. — «Но почему он меня сдал?.. Ну, здесь просто — его пытали. Они требовали от него показаний. Книгу… Кровь моя, но почему они так рьяно взялись за это дело? Казалось бы, кому есть дело до пропавшей книжки в библиотеке, будь она даже трижды вероборческой…» * * На самом деле Амона не пытали — не успели. Оказавшись в застенках форта и в кандалах после очень шумного утреннего визита в его дом, он понял, что чудовищно ошибся, и кража этой книги оказалась не шалостью, как он считал поначалу (без особых изысков провернув это дело через Хала и ещё одного простодушного служителя библиотеки, воспользовавшись положением сотрудника Тайной службы), а чем-то очень серьёзным; полную суть происходящего понять не мог, но его опыт недвусмысленно говорил, что библиотечных воришек не берут тёпленькими в постели опытные ловцы Регулата, приставив нож к горлу. В форт, в котором, по большинству, содержали «несогласных» — то бишь противников текущей власти Сунгов, хулителей веры и прочих особо опасных преступников, его доставили чрезвычайно быстро, связанным по рукам и лапам. Бросили в помещении, где царила полнейшая тьма, и некоторое время Амон лежал на холодном полу, но недолго, потому что со свечами и лампой к нему вошли три льва. Они принесли с собой стол и два табурета. Двое оказались стражами; они развязали ему лапы, ослабили узлы на руках, властно усадили на стул. Третий, седой, оказался дознавателем. — Времени на забавы мало, — сразу начал он, предложив Амону присесть, а сам поставил лапу на табурет. — Мы с тобой львы служивые, должны понимать друг друга с полуслова. Расскажи всё, что знаешь. — Знаю о чём? Я много чего знаю. — Отбрось дурачества. Где она? — двинул он табурет, Амон качнулся. — Кто «она»? — Амон, не знаю, зачем ты это сделал, но поступок был чрезвычайно глупым. Твоя подружка мгновенно тебя сдала и во всём давно призналась, свалила всю ответственность, а поскольку она — Ашаи и наверняка пляшет под дудки старших сестрёнок, то боюсь, что ты по уши в известно чём, а её погладят по головке. И лучше бы сразу сказать, где эта шакалья книжка, а то нам придётся исполнить предписание Надзора и сразу применить устрашение. — Что она вам рассказала? Когда? — прижал уши Амон. — Эх, брат, попал ты сеструшкам в лапы. Заставили они тебя провернуть дельце, да что теперь? Как говорится, чужим хвостом легко молотить. Ты зачем её послушал? — Я её не слушал, я… — Ну, так где она? — Кто? — Книга! Мы без тебя знаем, где Ваалу-Миланэ-Белсарра, потому что сдала она тебя, друг мой, с потрохами. — Она не могла этого сделать, — обмолвился Амон, и в сердцах дёрнул кандалами. — Тогда почему ты сидишь здесь, друг мой? Почему тебя, сотрудника Тайной службы, заковали вот в эти кандалы, ммм? Амон с истинным удивлением посмотрел на них. — Сеструшки провернули свои интрижки и будут таковы, чистенькие и хорошенькие. Мне тебя очень жаль. Ты её послушал, да? Она сказала помочь украсть книгу? — Нет, я сам. Точнее, это... Да, я сам. — Ладно-ладно, это такое. Давай поговорим о том, что мгновенно облегчит твою участь. Может даже подарит свободу. Где книжка «Сно-хо-ждение»? Вот же поназывают… — Не знаю. — Будем играть, да? — Я действительно не знаю. — Давай, последний шанс. — Ну вы ведь сами говорите, что она меня сдала. Верно? — Естественно. Натурально, сдала. — Так у неё и спросите, где книга. Она уж точно скажет, раз такое дело, — издевательски сказал Амон. Он знал, что это ложь и блеф. — Так это она знает, где книга, — мгновенно поймал его опытный дознаватель. — Правильно я тебя понимаю? — Может и знает. Поспрашивайте, — попытался как можно равнодушнее Амон. — Не беспокойся. Спросим. Почему ты решил ей помочь? — Где она? Мне надо с ней поговорить! — Боюсь, ты вряд ли её увидишь. К тем, с кого нет пользы, больше не приходят. Когда дознаватель вышел, то первым делом закурил трубку; его коллега нетерпеливо ждал под дверью, ведь их неимоверно подгоняло начальство, приказав работать любыми методами, лишь бы напасть на след книги. — Думал, будет труднее. Пыхнул. — Сразу купился. Молодой ещё. Ещё раз пустил струю дыма. — Хотя всё оно так и есть. Какие-то ашайкины разборки. * * «Я очень прошу льва понять одно: Амон — ни в чём не виновен. Если вы знаете кто он такой — а вы знаете, кто он такой — то он лишь выполнял приказы, а далее попал в такие сети, из которых не имел шансов выпутаться. Он — жертва сложных обстоятельств. Сделайте всё, чтобы отпустить его». Миланэ продумывала свою речь. Она понятия не имела для кого. Но кто-то, в конце концов, возьмется за неё здесь, в Марне, и надо попытаться его убедить. Марна… Да, вот так она и вернулась в этот город. «Мне по-иному представлялось будущее», — усмехнулась она. Сейчас они ехали по знакомой уже дороге. Позднее утро, приятная облачная погода. Дилижанс не стал заворачивать вглубь города, а продолжал ехать прямо, объезжая город с севера. Она иначе представляла себе форт Фес. Воображение рисовало высокие неприступные стены на крутой горе, развевающийся флаг Империи на самом высоком шпиле, лязг подъемных цепей. По крайней мере, те форты, которые она успела увидеть в жизни, выглядели примерно так. А оказалось, что это толстенькое здание унылого вида у края довольно оживленной окраинной улицы. — Приехали, — с каким-то довольством молвил старый сыскарь. Он первым выскочил из дилижанса, за ним — молодой. Миланэ начала неспешно собирать вещи, которые успела разложить вокруг за время весьма долгой поездки. Когда она вышла, то увидела, что её провожатые беседуют с неким представительным львом возле входа у форт; судя по одежде, тот был то ли из Надзора Веры, то ли из Палаты дел Ашаи-Китрах. Миланэ он показался знакомым, но она не особо разглядела, ибо пошла забирать свои котомки с задних ящиков дилижанса. Затем с форта вышел лев, по облачению, очевидно — командир. Перебросившись несколькими словами со статным львом, он ушёл обратно. После этого её провожатые возвратились к дилижансу; молодой явно упал духом и вообще не смотрел на дочь Андарии, старый молвил в пустоту: — А что я говорил, — и вздохнул. Потом взглянул на Миланэ, махнув рукой в сторону статного и представительного самца: — У этого льва дело к сиятельной. Прошу к нему. — Но как же?.. — с недоуменным жестом Миланэ указала на форт. Она ведь уже приготовилась делать всё: убеждать, врать, брать вину на себя, спасать Амона, выкручиваться, ладить плохую ситуацию. — Не смеем больше задерживать. «Так, за меня решил взяться Надзор Веры?», — вскинула бровь Миланэ. Всё может быть. Удивляться нечему. Она взяла свои нехитрые пожитки и направилась ко льву. К нему осталось шагов десять, и вдруг она узнала его. Да, тот самый Фрай из Палаты, который когда-то прибыл оградить от неприятностей после убийства негодяя, обидевшего Раттану. — Оооо, кого видит мой счастливый взор, — засиял в улыбке лев и подскочил к ней. Он буквально заставил её бросить вещи на землю, поцеловал руку, закинул их в изящную двуколку, в которую была запряжена беспокойная лошадь. — Да здравствуют Сунги, благородная! Да будет мне позволено помочь… Раз-два. Прошу садиться возле меня. Вдруг она поняла, и чувством Ашаи, и чувством самки, что ей улыбнулась судьба. Что-то произошло, пока неведомое, но это что-то — в её пользу. Нет, вряд ли за нею приехал Надзор; если бы он приехал к ней с настоящим намерением «заставить отвечать за слова и поступки», понимала Миланэ, то никто бы ей не целовал руки. Здесь имела место либо какая-то изощрённая, хитрая игра, либо же в дело вмешалась Палата, либо патрон, либо нечто совсем неизвестное, потому Миланэ вмиг пришла к выводу: для дела будет лучше всего, если она будет со львом сладкой, как мёд, и слушать всё, что он скажет. Если судьба даёт шанс, за него нужно хвататься когтями. — Сильного дня льву. Я помню наше знакомство, милый Фрай. — А что я могу сказать? Его не забудешь. Но, полетел, негодяй! — Ваалу-Миланэ рада снова видеть льва, хоть мы познакомились в грустных обстоятельствах, — сияла она, смахивая несуществующие пылинки с ушек. — Да, повод был не самым приятным. Хотя должен сказать, что все мои коллеги, так сказать, крайне одобрительно отзывались о поступке честивой Ваалу-Миланэ. — Отрадно, что лев решил меня забрать — до этого я пребывала не в лучшей компании, — Миланэ небрежно указала в сторону быстро удаляющегося форта. Потом легко и ненарочно спросила: — Но посмею поинтересоваться: куда именно? — Благородная рада, что я её украл у этих плохишей? — захохотал Фрай и погнал лошадь ещё быстрее. — Фрай стал для меня символом спасения от неприятностей. Им вслед уже летели ругательства — двуколка заставляла всех метаться в стороны. — Я могу стать каким угодно символом для блистательной, — лев, несмотря на бешеную скорость, ухитрился будто бы нечаянно провести рукой по её плечу; потом она продолжила путешествие по боку и остановилась у бёдра. — Можем ехать поспокойней? — попросилась Миланэ. — Конечно можем, — сказал Фрай, но скорость совершенно не убавилась. Так прошло некоторое время, во время которого Миланэ натерпелась от этой жутколихой езды. — Ваал мой, Фрай, прошусь: едем полегче. — Раз сиятельная просит… Ехать стали намного медленнее, как все. — Ррррр! Мне нравится, когда всё быстро, ярко. Но если львица просит медленно… Я могу и мееедленн-но. — Не сомневаюсь, Фрай, — откинулась она назад. — Если Миланэ во мне не сомневается, то мы точно можем пой… — Фрай, ну пожалуйста… — Что? — Лев скажет, куда едем? Он посмотрел на неё, потом на дорогу, потом снова на неё. Далее речь зазвучала крайне витиевато и обтекаемо: — Я в некотором роде знаком с обстоятельствами, с которыми столкнулась Ваалу-Миланэ. Вот не знаю подробностей — да и не смею спрашивать — но предполагаю, что сейчас, именно в эти мгновения, безупречной следовало находиться в определённом месте и проходить определённые, не самые приятные… эти самые… необходимые в таких случаях формальности. Тем не менее, безупречная едет сейчас со мной, а забрать безупречную мне было поручено руководством. Из этого следует, что некто очень влиятельный смог… так сказать… изменить ход событий и указать отвезти Ваалу-Миланэ иное, по моему мнению, куда более приятное место, чем форт Фес. Более того, предполагаю... Но, пошёл! ...что солнечной сестре Ваалу-Миланэ известно, с кем и как она должна встретиться, а поэтому это не моё дело; а если не известно, то сказать прямо не могу, потому что, во-первых, преподобная увидит всё сама, во-вторых, мне указано не слишком распространяться о деле вообще. Миланэ лишь несколько раз моргнула. Она не то что бы совсем ничего не поняла, но такое «объяснение» не вносило столь желаемой ясности. — Короче, я много не знаю, в этом деле — маленький, и делаю то, чего, по идее, не должен делать. Я просто оставлю Ваалу-Миланэ перед одним домом и уеду. Могу перейти на «ты»? — Можешь, — кивнула Миланэ, задумавшись о своём. — Спасибо, Фрай. — Но всё это не имеет никакого отношения к тому, что я бы хотел поближе познакомиться с тобой. — В некотором роде мы уже знакомы. — О, как приятно это слышать. Но я настаиваю на более близком знакомстве. — Если лев хочет настаивать, то всё, что ему стоит совершать — продолжать настаивать, — улыбнулась Миланэ, пригладив шею. Впрочем, она собралась и села строже, припрятав хвост у лап. Они поехали по тихой, зелёной улочке; Миланэ обратила внимание на то, что вокруг нет домов. Фрай умолк и посерьёзнел, убавил ход; наконец, после шагов трехста, они встали перед большими коваными воротами. Миланэ весьма удивилась, что возле них находилось не только два стража, но и целых три привратника. Один из них вмиг подошёл к экипажу. — Приветствую добрых Сунгов. Слушаю. — Велено передать: приехала гостья с далекого Севера. «Что-что?!», — изумилась Миланэ, аж дёрнулся хвост. — Какая гостья из далекого Севера? — отвратительно поморщившись, уже немолодой привратник развернул свиток и начал что-то выглядывать в списке. Фрай лишь почесал гриву, но тут вдруг выскочил другой привратник и буквально подбежал к ним. — Ах, да-да, — заторопился он со словами. — Прошу, прошу. Открывай! — махнул рукой, и ворота тотчас открылись. Не говоря больше ни слова, Фрай поехал дальше. Миланэ повела ушами, чтобы получше слышать сзади. — Баран! — очевидно, старший среди привратников очень разозлился. Всё это было необычно, странно и любопытно. — Но почему «гостья из Севера»? Я-то с Юга, — Миланэ не могла не задать этот вопрос, хотя он весь и светился наивностью. Лишь пожав плечами в знак недоумения, Фрай остановил двуколку на круглой площадке перед фасадом большого, очень красивого дома. — Приехали, — быстро сказал он. — Прошу, — Фрай помог Миланэ сойти на землю. — Буду рад новой встрече. Поставив вещи Миланэ перед ступенями, молодой лев поцеловал её руку и тут же, мгновенно, уехал, словно страшась здесь находиться. Вообще, всё происходило как-то очень быстро, торопливо, так, что Миланэ каждый раз не успевала опомниться и осмыслить одно, как происходило нечто другое. Провожая его взглядом, услышала сзади голос: — Красивого дня для сиятельной Ашаи-Китрах. Она обернулась и увидела, что её вещи уже подхватили двое слуг, а высокий, на головы две выше её управляющий домом стоял перед нею, сложив руки на животе; на груди у него, как положено, была пластина на цепи, но вместо герба патриция там красовался всеизвестный символ Ашаи — огонь Ваала, а под ним — номен «С. с. Ваалу-Фрея». Ну что же, получается, что хозяйка этого дома — какая-то старшая сестра. Хорошо… И тут Миланэ увидела ещё нечто, от чего у неё похолодело в груди, а в душу закралось великое подозрение. Под номеном прописью шёл девиз: Не вижу знамений, ибо сама вершу их Это могло означать только одно: хозяйка данного дома не только Ашаи-Китрах, но ещё и Вестающая. Только им вольно иметь личные девизы, которые во многих случаях составляют неотъемлемую часть их полного имени. Казалось бы — что такого? Но в сознании Миланэ очень многие вещи вдруг закружились в очень стройном танце и обрели облик; так бывает, если отойти от очень большой картины: поначалу видишь лишь непонятные фрагменты, но затем — целое полотно. «Меня привезли к Вестающей! Чудно, Милани. Где ты впервые в жизни встретилась со «Снохождением»? У холодного тела Вестающей. Кто прятал книгу, как величайшую ценность… или злую улику? Молодая Вестающая. Кому среди Ашаи-Китрах невозбранен интерес к сновидению? Вестающим. Кто силён среди Сунгов? Вестающие. Как говорил тебе Амон? Ищи «Снохождение» там-где-ходят-по-снам. И что теперь?.. Если ненавидят они эту книгу, так я у них — в большой немилости. Если почитают — так в ещё большей». Видимо, она надолго всмотрелась в эту табличку на его груди, потому он кашлянул и попросил: — Прошу за мной. Сиятельная Ваалу-Миланэ-Белсарра в порядке? — Что?.. А, да, конечно. Хорошего дня. Прошу меня простить. Они пошли вверх по большой парадной лестнице, огражденную маленькими декоративными столбиками. Вилиус ввёл её в холл, указал, где можно омыть лапы и хвост, с чем ей помогла вмиг появившаяся служанка, дотошно вытершая досуха каждый коготь и умастившая чем-то кисточку хвоста. Миланэ, как всегда, ощутила неудобство, она никак не могла привыкнуть к этой аристократической обыденности; она даже боялась, когда ей мыли и вытирали лапы, потому что в Андарии львят и львён простого происхождения это приучают делать сызмалу самим. Затем управляющий предложил «время для некоторых личных потребностей», но посоветовал «не слишком задерживаться, так как преподобную ждут». Намёк был понят Миланэ верно, и она лишь посмотрелась в зеркало, бессмысленно расправив складки уже весьма примятого пласиса. — Прошу, — пригласил вглубь дома управляющий. Мозаичные полы, статуэтки, панно, изображающее быт Сунгов древности; дом не самый большой, но хороший, со вкусом. Лев открыл большую резную дверь, и Миланэ сразу поняла, что сейчас окажется в атриуме; почему-то он предпочёл боковой вход, хотя в атриум наверняка можно попасть сразу с прихожей. Только она вошла, как за нею гулко закрылись двери, да так, что Миланэ вздрогнула. Она оказалась в красивом атриуме, полном зелени и уюта. Где-то пели птички: то ли в клетках, то ли в густых ветвях маленьких лавровых деревьев, растущих в солидных кадках. В центре размещался небольшой, круглый фонтанчик, возле которого расположились четыре огромных красных дивана, усеянных подушками разных форм и размеров. Перед ними находились столы, и ближайший был заполнен яствами. Миланэ встала возле него, перенеся вес тела на одну лапу и вогнув кончик хвоста вверх, а руки сложив в жесте закрытости, обняв плечи. Справа на диванчике полулежала львица в длинной белой тунике с яркими узорами, лапами к Миланэ. Хвост её распластался по земле, одну руку она закинула за голову, ладонь другой находилась в плоской, наполненной тёмной жидкостью чаше. Лицо рассмотреть оказалось невозможным — на скулах, лбу, подбородке и даже части шеи была нанесена то ли белая глина, то ещё что, и Миланэ не смогла распознать, что это такое. Прибытия дочери Андарии она, казалось, не заметила вообще. Терпеливо постояв некоторое время, показавшееся весьма пристойно-продолжительным, Миланэ села на диванчик, подоткнув за спину побольше подушек и закинув лапу за лапу. Всё это время львица лежала, лишь пошевеливая пальцами в чаше, очень тихо напевая мелодию, и никак не обращала внимания на гостью сего дома. Заметив у неё на пальце кольцо сестринства, Миланэ сначала решила заговорить первой, но потом передумала, вздохнула и взяла со столика большую медовую грушу. Которую с наслаждением надкусила. — Мням-мням. Миланэ перестала есть. — Как, вкусно? — спросила львица. — Да, — ответила дочь Андарии, опустив руку с грушей. — Это выдает тебя с головой. Зачем церемониться? Бери, что хочется, а остальные — тьфу, и слова не достойны. Какая провинциальность. Пришлось промолчать. Что тут скажешь? — Такие, как ты, всегда мечтают что-то свершить, выбиться в свет, проявить себя. Награбастать побольше, побольше! Сожрать! — не слушала ответа львица. — Я пришла сюда, чтобы выслушивать эти низкие оскорбления? — Миланэ оставила грушу на тарелке. — А что? У тебя есть выбор? Может быть, да. Нужно же указать, где твоё место. — Кто-то знает моё место лучше меня? — Ты так не считаешь? Ты вот сможешь меня оскорбить? — взмахнула хвостом незнакомка, но неудачно — он попал прямо на стол и чуть не перевернул кубок. — Ты не сможешь. — Я не мастерица оскорблений, — слегка развела руками Миланэ. — Зато я знаю, на что ты мастерица. Ты — воровка. Ничто не оправдывает воровство, даже величайшая идея. Воровство и благородство души — несовместимые вещи. По крайней мере здесь, в моей голове, — львица постучала себя по лбу. — Меня мало интересует мнение львицы. Пожалуй, мне пора. — Оооой, не советую. Ты не в том положении, чтобы играть в обижалки. — Меньше всего мне хочется слушать бессмыслицу. Престранно будет узнать, что меня позвали лишь ради этого. — Оскорбление — это оценка. Чтобы оценивать, нужно иметь волю. Тот, кто оценивает — тот творит мир. — У львицы есть ещё слова для меня? Или всё? — Вообще-то, с тобой хотят поговорить. — Я полагала, что это львица пригласила меня на разговор. — Да прям. Больно надо. Вдруг с противоположной стороны атриума раскрылись двери и зашуршали шаги. Миланэ сразу признала в одной из них, старшей, Вестающую. Она была одета, как подобает старшим сёстрам-Ашаи (а все Вестающие, даже совсем молодые — старшие сестры), и держала в левой руке небольшое позолоченное зеркало, которое Вестающие используют во многих церемониях, как символ своей касты. В повседневности — и Миланэ хорошо знала это — они его не носят и даже недолюбливают, а посему спутать Вестающую с обычной сестриной весьма легко. Более того, в традициях Вестающих, у неё был венец с большими подвесками. Вторая оказалась одета совсем по-домашнему, в простой бежевый хитон без изысков. — Так-так, кто это у меня в гостях, — начала вторая. — Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи, воспитанница Сидны, родом из Андарии, талантливая во многих служениях Ашаи-Китрах… — Имеющая влиятельного патрона, — тут же добавила хамка, продолжающая нежиться на диване. — Да, — кивнула львица в хитоне, усевшись слева от Миланэ. Важная Вестающая продолжала стоять. — И во… — хотела было добавить возлегающая, но её осекли: — Аальзи, пожалуйста, дай и мне сказать. — Аальзи?! — содрогнулась Миланэ от запоздалого узнавания. Наконец-то она узнала возлегающую львицу. Знакомый голос, эти жесты! Подруга юности! Дружили они около года, будучи сталлами, и тогда ещё Миланэ не сошлась с Арасси. А потом, в один прекрасный день, её забрали из дисциплария Вестающие; это считалось великой честью. Они переписывались; но каждый раз ответы от Аальзи ставали всё короче и суше. А потом она и вовсе прекратила отписывать. — Вы знакомы? — В некотором роде. Когда-то. Были, — наконец, Аальзи встала с дивана и хлопнула в ладоши. — Ах да, забыла, что ты когда-то была в Сидне, — небрежно махнула рукой львица в бежевом хитоне. Прибежавшим слугам молвила: — Заберите чашу и все эти штуки. Живей. Миланэ всё это начало не то что бы надоедать, но раздражение появилось. — С кем имею честь беседовать и по какому поводу приглашена? Вместо хозяйки дома, к которой обращалась Миланэ, ей ответила Вестающая с зеркалом: — Для тебя уже наверняка не тайна, что ты сейчас общаешься с Вестающими, ибо ты — умная львица и хорошая Ашаи-Китрах. Моё имя — Ваалу-Инлирамия, это — как ты поняла — Ваалу-Фрея, это — Ваалу-Аальзи. С тобой будет говорить Фрея. Можешь считать, что общаясь с ней, ты говоришь со всеми Вестающими мира вообще, ибо мы — едины, как семья. Теперь извини, мне пора. Желаю всего хорошего. До свидания. Миланэ знала это имя. Инлирамия. Любая Ашаи-Китрах знает хотя бы одиннадцать самых важных Вестающих по именам, и это была одна из них. В таких случаях полагается встать и совершить жест почтения, но Миланэ даже не пошевелилась, лишь ответив: — До свидания. — Аальзи, что ты сидишь? — сказала Инлирамия. — Пойдём со мной. — Э… — Давай-давай. Очевидно, Аальзи не смела ослушаться; зло поглядев на Миланэ, она быстро пошла вослед. Стихло. Дочь Андарии вдруг прыснула. Она никогда не предполагала, что снова встретит бывшую подругу в таких обстоятельствах, с этими глупыми нападками, да ещё с этой белой глиной на лице. Она всё меньше понимала, что творится в этом мире и чего нужно его обитателям. — Что насмешило Миланэ? — учтиво осведомилась Фрея, поправляя свой хитон. — Ничего… — утерла Миланэ несуществующие слёзы и посерьёзнела. Глубоко вдохнув, выдохнув и пошевелив пальцами в воздухе, с небольшим волнением в голосе молвила: — Итак, Вестающие хотят со мной побеседовать. Чем обязана такой чести? — Сёстры-Ашаи всегда найдут о чём поговорить, верно? — улыбнулась Фрея. Потерев ладони, сцепила их вместе. — Миланэ, львица прекрасно понимает, что послужило поводом. Она не оставляла впечатления неприятной или злой; напротив, Миланэ ощутила эмпатией, что это весьма благородная натура. — Пусть будет прощено, совсем забыла: Миланэ хочет утолить голод, жажду? — вдруг встрепенулась Фрея. — Может подождать, спасибо. Заложив лапу за лапу и скрестив руки, Фрея начала, стуча когтями лапы по мраморному полу: — Понимаешь ли, то что произошло, крайне взволновало нас. Очень плохо, что подлинник «Снохождения» был украден. Хорошо, что украден не корыстным ублюдком, а… выражусь осторожно… чрезмерно любопытной ученицей. Миланэ опустила взгляд, а потом снова поглядела на Фрею. — Давай так. Я никогда не буду скатываться к угрозам, принуждениям и прочей гадости — не подобает. Я предлагаю тебе рассказать всё начистоту, что и как случилось. Сразу оговорим: ты прямо сейчас можешь отсюда свободно уйти, никому ничего не рассказывая, без всяких объяснений и бесед. Но в этом случае твоё будущее под большим вопросом, а сама ты, безусловно, рано или ещё раньше будешь изгнана из сестринства и предана светским для их судилищ. Нам, в принципе, уже ничего не нужно — «Снохождение» в сохранности возвращается на место, Ирмайна вышвырнута из библиотеки, наконец-то, — вздохнула Фрея, — все довольны. Может быть, мы перепрячем книгу в хранилище понадёжнее, между прочим… Ты столкнула нас с ненадёжностью всех этих библиотек, спасибо. Но Вестающие, в моём лице, всё-таки хотят с тобой поговорить. Возможно, если будешь откровенна, мы даже как-нибудь повлияем на дальнейший ход событий. Так ты желаешь уйти? «Нет. Конечно нет. О кровь предков, надо остаться и выслушать». — Я хотела бы поговорить, — кивнула Миланэ, переложив одну лапу на другую. — Тогда расскажи, пожалуйста, как всё случилось. Дочь Андарии выдержала нужные мгновения, чтобы речь зазвучала. — Мне неизвестны подробности самого похищения книги, — медленно начала она. — Но Амон — лев, который сделал это для меня — поступил так под моим полным влиянием. Безраздельным. — Знаю, кто такой Амон. Я знаю о деле всё, что знают светские ищейки, и даже больше. Почему он на это согласился? — Я повлияла на него всеми способами. Фрея понимает. — Он в тебя влюбился, — заулыбалась Вестающая. Вздохнула, посмотрев вверх, словно юная маасси. — Как романтично. Сложно, очень сложно понять, игра это или более-менее искренне чувство. У Фреи сложная и сильная душа — иные Вестающими стать не смогут — а потому потемки. — Как вы с ним познакомились? Он сказал, что… — тут Фрея взяла из соседнего диванчика небольшую корзинку, откуда вытащила несколько листков бумаги. Чуть сморщившись, начала читать: — ...подстроил знакомство, наняв за империал сумасшедшего, который облил тебя водой, когда ты возвращалась с гостей поздней ночью, — расслаблено бросила руку с бумагой и поглядела на Миланэ. — Звучит безумно, и он лжёт. Чуть подумав, Миланэ решила говорить здесь всё начистоту. — Обстоятельства нашего знакомства ещё более странны. Я возвращалась с пира у молодого патриция Талсы, куда меня пригласил Синга, сын моего патрона. Когда я возвращалась домой, то… в общем, начала сновидеть. Наяву. Это было… со мной такое случилось в первый раз. Я только потом вычитала у Малиэль, что в этом состоянии нельзя ходить возле вод, но откуда мне было знать… Меня притянули к себе воды, когда я шла через Сафский мост… и упала вниз. Амон выполнял поручение своего руководства, он ведь из Тайной службы, следил за мной… Он заметил беду и спас меня. Отнёс домой, я была в бессознании. Очнулась я у него дома, — остановилась Миланэ, считая историю оконченной. — Дальше, — потребовала Фрея, вся с виду — в чрезвычайном любопытстве. — Мы разговорились… я понравилась ему… Мы решили встретиться, ибо я случайно узнала во время разговора, что у него есть связи в библиотеке. Я уговорила устроить встречу с Халом. — Хал утверждал на допросе, что ты тогда отменила всё дело, — вычитала Фрея в листочке, деловито и цепко сощурив взгляд. А вот к этому вопросу она оказалась совершенно не готова. Не знала, как правильно ответить: в любом своём слове искала пользу и оправдание для Амона. — Миланэ, ты хочешь соврать? — Нет… Я решила, что Хал ненадежен. — Амон всё равно потом использовал его. Почему? — Иначе, наверное, не получалось. Не знаю. Я советовала Амону не брать его в дело. — Зачем кого-то в такое посвящать, а потом… просто говорить «уйди»? Миланэ лишь развела руками. Немного выждав, Фрея постучала когтями по своему локтю. — Амон рассказал, что отдал тебе «Снохождение» у дилижанса, когда ты уезжала в Сидну. — Неправда. Условились иначе: я обещала полностью принадлежать ему, если он принесет книгу мне домой. Потом мы спали целую ночь, а в Сидну я уезжала с книгой. И обещала, что мы дальше будем вместе после Приятия. — Как глупо. Зачем домой? — А куда ещё? — притворилась дурой Миланэ. — Не знаю. Тайник, условное место. Другой город, Ваал мой! — Но так и было. Я просила его домой принести. — Какую только глупость не сделает самец, чтобы завладеть самкой! И он пришёл? — Ну, как видим из случившегося, да, — будто сама удивляясь, ответила Миланэ. Фрея вздохнула и повела ушами. — Ты знаешь, почему за тобой следили тайники? Вообще, Амон признавался тебе, что он — из Тайной службы? — Признавался. — Эка ж ты, Миланэ, коварна. Ты его совсем растопила, он тебе всё выболтал, да? — В Сидне славлюсь… славилась… как мастерица стальсы. Фрея понимает. Большой опыт со львами. Немного эмпатии, немного взгляда, немного ласки. — Ты что, и по заказу работала? — Бывало, — соврала Миланэ, чтобы быть убедительней. — Прямо в Сидне? — Ну да. А где ещё? Добрые термы только у нас, далеко идти не надо; поначалу стальса, потом остальное, по желанию. — Угум… И что он тебе сказал? Зачем ты сдалась тайникам? — Говорил, что не знает. Предполагал, что это связано с патроном и его недругами во власти. — Ты сообщила патрону, что за тобой была слежка? — засуетилась на месте Фрея и вздёрнула хвостом. — Нет, конечно. Тогда надо рассказывать подробности, а это значит — выдать Амона. — А какая разница? Книгу ты уже получила, зачем он тебе нужен? Кроме того, Ашаи рода обязана служить патрону, разве нет? — Это непорядочно. Всё-таки Амон мне доверился. — Но патрону ты могла просто намекнуть о слежке! Я бы так сделала на твоём месте, — указала Фрея на неё пальцем. «Хах, на моём месте. На моём месте, сладкая, ты бы давно…» — Не успела. — Советую так сделать. Не думай, что эти светские дурни, играющие в свои властные забавы, нацелены только на патрона. И тебе они добра не желают. Приятно улыбнувшись, Фрея хлопнула в ладоши. Пришедшим слугам приказала принести чего-нибудь вкусного, а потом возлегла на подушки. Миланэ наблюдала за нею; уже можно сказать, что Фрея — львица умная и незлобивая по характеру, общение с нею — даже столь откровенное, в чём-то рисковое — не было в тягость; оставляла эта Вестающая хорошее и гладкое впечатление, и Миланэ даже поймала себя на мысли, что в иных обстоятельствах они смогли бы найти очень даже дружеский язык. — Хустрианский виноград. Попробуй. Миланэ не стала отказывать её гостеприимству и попробовала, хоть никогда особо не любила винограда. — Ладно, всё это мало интересующие нас частности. Ты не можешь возвратить своих свершений, как говорила Даима-Хинрана, верно? — Верно. — Стоит подумать о будущем. Я уже упоминала, что твоё будущее, Миланэ, во многом определится тем, что ты будешь говорить в ответ на мои слова. — Чего львица хочет от меня? — Хотят Вестающие. Не забывай — я здесь говорю от лица всех. — Чего хотят от меня Вестающие? — выдохнула Миланэ. — В первую очередь: откуда ты узнала о «Снохождении» Малиэль? Кто подсказал прочитать? Кто указал достать? Кто вывел на тропу? — Я сама на неё вышла. — Где ты услышала о «Снохождении»? — Впервые услыхала на занятиях по истории веры Сунгов. В дисципларии, ещё будучи сталлой, — честно ответила дочь Андарии. — Миланэ, мы ж не маленькие дети, чтобы играть в словашки. Когда тебя отправляли в Марнскую библиотеку с комментариями, то… тогда, да? Когда ты загорелась желанием его достать? Отвечай, пожалуйста, если хочешь сгладить свою вину… и помочь другим. Последние слова вынуждали Миланэ встать, сдержанно попрощаться и с достоинством уйти. По крайней мере, это был простой, понятный и гордый выход из этого дома с его тёмными, малопонятными намерениями, намёками, разговорами. «Сглаживать вину», а тем более перед «кем-то», да после всего, что произошло… Но она это не сделала. Ибо Миланэ умна, смышлёна и не любит глупое безрассудство. Ей по нраву иное безрассудство: с духом, с огнём, лихое. — Кто-то ведь должен был тебя напоумить, — настаивала Вестающая. — Кто-то тебе должен был рассказать, что достать настоящее «Снохождение» не так-то просто, — Фрея глядела на неё в упор, не сводя глаз, словно желая силой взгляда превратить её в куклу, лишенную воли. — Где ты в первый раз увидела эти строки? Библиотека Марны? Последний вопрос прозвучал почти как уверенное утверждение, призванное лишь выудить ответы из Миланэ. — Нет. — То есть как «нет»? Ты видела его раньше? — Да. — Настоящее? — Да. — Где? — Это долгая история. — К ночи ещё много. Мои уши тебя слушают. Сжато, блекло, нарочито бегло Миланэ повела историю с погибшей ученицей Вестающих на Востоке. — Я помню этот случай, — кивнула Фрея. — Чья-то трагическая глупость, никчёмная беззаботность. Погибшая... как её звали... да, Амарель, она была хорошей ученицей, стала бы доброй Вестающей. О, как жаль. Почему они поехали той дорогой? Вот хороший вопрос. — Почему у неё оказалась эта книга? Вот ещё один хороший вопрос, — подняла коготь Миланэ, поставив ладонь на собственный хвост. — Может быть, её смерть — не случайность, а наказание за вероборчество? И кто мог её наказать? Надзор? — Хм, возможно и такое. Как знать. Но Надзор этого сделать не мог, уверяю. — Это мог сделать тот, кому «Снохождение» совсем не по нраву. Как вижу, очень многим Сунгам оно не нравится. И сестринству — тоже. Внимательно выслушав, Фрея парировала мгновенно: — Хочешь сказать, что это мы убили Амарель из-за «Снохождения»? — По крайней мере, способ выбран идеально. — Хм… Думаю, самое время тебе кое-что показать. Жестом пригласив за собой Миланэ, Фрея направилась к выходу из атриума; ничего не оставалось, кроме как следовать ей. «Мне конец», — вдруг подумала Миланэ. На самом деле она всю жизнь, до сих пор, вовсе не считала, что эту несчастную львицу-ученицу могли убить свои же, Вестающие. Но слова Фреи вдруг очень ясно, чётко, уверенно расставили всё по местам, и вся большая загадка разрешилась в стройной картине. «В самом-то деле, ха-ха, сколь я была несмышлёная. Не видела дальше когтей! Вестающие ненавидят Малиэль, им-то и больше всего стоит её ненавидеть; ибо вся их жизнь строится на твердости веры во Ваала и избранности способностей к сновидению; но Малиэль ведь рушит эти глыбы, как песчинки! Именно они в своё время запретили его руками Надзора. А фальшивки, на которые я натыкалась? Возможно, тоже их старания. А теперь Вестающие узнали обо мне всё, что хотели узнать, и могут спокойно избавиться от меня… и не только от меня» — Я, между прочим, знаю, что ты не боишься пускать оружие в ход. Ты хотела меня убить? Мощная эмпатия у этой Фреи. Мощна. — Скорее, мне хочется убить себя. — Почему? — Со мной и так всё кончено. Фрея, внимательно посмотрев на Миланэ, улыбнулась и продолжила идти. — Мы не убивали эту несчастную ученицу. Сколь жестоко ты думаешь о нас. Она сделала несколько шагов и добавила: — Возможно, нам не стоит тебе помогать, раз так. Вестающие решили помочь, Миланэ, но ты ведёшься очень грубо. — Если вы и можете помочь, то сделайте так, чтобы Амону ничего не было. Тем временем их путь кончился — они пришли в небольшую, но очень хорошо обставленную домашнюю библиотеку. Фрея без раздумий пошла прямо к одной из полок и безошибочно выбрала одну книгу среди многих. Простая коричневая обложка без всяких надписей, внушительный размер. Вестающая поставила её на стол. — Поверь, что самый большой твой враг сейчас — ты сама, — Фрея держала пальцы на книге. — Ты можешь ещё наговорить и наделать глупостей, тогда сестринство со светскими прихлебателями позабавится с тобой, как захочется. Они будут тебя разоблачать, испрашивать, судить и тешиться зрелищем. Разве я плохо приняла тебя в своём доме? Разве доброе слово Инлирамии не повлияло на тебя? Отвечай. — Судьба коварна. Сейчас она улыбается, но через миг — показывает клыки. Я уже никому не верю. Миланэ поглядела в окно. — Кончайте со мной, как хотите. Только никого больше не трогайте. Она подошла к нему ближе; волновались лёгкие занавески. Вообще, она однажды слышала, что душевнобольные в мгновения помрачения воспринимают окна, как выход, такой, который не используют все нормальные, а потому — привлекательный; причём не только как выход из дома, а именно выход вообще, способ всё прекратить и сказать миру, что с ним что-то не так. Да что тут сказать: тронутые душой — это те, кому говорят, что они не видят того, что на самом деле видят, и не чувствуют того, что на самом деле чувствуют; из-за такого чудовищного несоответствия они окончательно трогаются умом. Так сказала Ваалу-Скади, значит — так есть. — Слова ничего не значат. Имеют значения лишь поступки, — бесцветно молвила Миланэ. — О, хорошо. Тогда смотри, что делаю. Миланэ обернулась не сразу. Поначалу даже не заметила, что такого сделала Фрея, но потом заметила, что та просто раскрыла книгу на первой странице. И она бы узнала эту книгу среди тысяч; не спрашивая разрешения, Миланэ сама перевернула страницу, потом ещё и ещё. Это было настоящее «Снохождение»; точнее, его копия, но добротно сделанная, и самое главное — подлинная. Потом подняла взор на Вестающую, полный растерянности. — Малиэль Млиссарская — одна из самых почитаемых нами Ашаи-наставниц. Когда-то простые Ашаи-Китрах, которые, по своему большинству — всплывшая на поверхность чернь, отлучили её от сестринства, но мы, Вестающие — помним всё и продолжаем считать одной из величайших сестрин, ступавших по земле. До неё никто и не пытался внятно рассказать о сновидении, предполагая, что это невозможно; она с лёгкостью совершила невозможное, и почти каждая из нас, Вестающих, имеет у себя эту книгу. Любая Вестающая-наставница, которая получила под опеку ученицу, считает своим долгом подарить ей «Снохождение» как можно раньше. И Амарель прятала книгу под одеждой не потому, что это была улика, а потому, что это был именной подарок от её наставницы — самое дорогое. — Но Вестающие сильны! Почему бы с неё не снять печать запрета? Ведь можно нажать на Надзор… не знаю… — Она же не формально вероборческая, Миланэ; нет же, она по-настоящему вероборческая; там отрицается или отбрасывается многое из канонических учений о вере. Представь: все узнали, что Вестающие поголовно признают вероборческую книгу. Каков будет хаос и вой, а? — Это ведь значит, что… — присела Миланэ на стул. — Да, Миланэ, это значит, что мы крайне взволновались, узнав о пропаже «Снохождения». Но не потому, что нам есть дело до мнений Надзора и прочих дураков, а потому, что очень ценим Малиэль. Вестающие порицают тебя за кражу; с иной стороны, в нашей душе есть понимание мотивов твоего поступка. Вдруг дочь Андарии резко встала. — Я прошу прощения у львицы. Я была неправа. — Ничего-ничего, сядь. Слёзы накатывали сами, и сдержаться было очень трудно — Миланэ раз за разом потирала глаза основанием ладони. — Я думала… — Что Вестающие так уж плохи? — заулыбалась Фрея. — Нет, Миланэ, ты — наша единомышленница. Ты увидела величие духа; возможно даже испытала это знание в жизни. Вестающие живут сновидением, это наша жизнь — сновидеть и общаться там; нам-то не знать, что истинно, а что ложно. — Испытала, испытала, — кивнула Миланэ, кое-как успокоившись. — И Вестающие признают, что Малиэль говорит об иных мирах? — Да, конечно, — степенно ответила Фрея. — Признаём. Надо сказать, что сновидение требует долгой, сильной практики, должна быть опытная наставница или подруга, которая сможет подсказать, предостеречь, и так далее… Правда, Вестающие сновидят немного по-иному, чем простая сновидящая, ведь оно для нас — средство, а не цель, способ общения на расстоянии; наш великий дар. Мы не можем отправляться в далёкие миры, будь-то верхние или нижние, потому что это требует много силы, а сила нам нужна для другого. Всё-таки мы служим Сунгам и являемся Ашаи-Китрах, несмотря на наши более свободные взгляды на веру… Хорошо, Миланэ, у меня осталось не так много времени, — Фрея встала, то же сделала и дочь Андарии. — Обо всём этом мы сможем поговорить позже. Поставив книгу на место, они вышли из библиотеки к атриуму. Фрея медленно шла по коридору, слева от неё шла Миланэ, внимая. — Как видишь, Вестающие не пригласили тебя для того, чтобы издеваться или — Ваал упаси — наказывать. Мы просто хотели взглянуть в глаза той, что дерзнула свершить такой неоднозначный поступок. И я думаю, мы можем тебе помочь; тебе решать, принимать ли нашу помощь. Решайся. — Фрея… пусть Вестающие помогут мне. Пожалуйста. — Хорошо. Но в ответ мы тоже хотим попросить об услугах. Вообще, нам бы хотелось, чтобы ты, Миланэ, стала ближе к нам. Ты сможешь вольно общаться с нами, мы подскажем тебе о сновидении; в конце концов, сможешь читать «Снохождение» столько, сколько захочешь. И не только его. Поверь, есть ещё много интересных вещей. — Что я должна сделать? — с готовностью сказала Миланэ, следуя за нею. — Ну-ну, не сейчас, не время. Сейчас в первую очередь надо думать, как получше выйти из неприятной ситуации. Твоя амарах, Леенайни, бросила тебя, так что надо бы тебе выручаться. — Фрея знает, что сделала амарах Леенайни? — удивилась Миланэ. — Знаю, конечно. Ужасный поступок. Леенайни — жестокая идиотка, и будь моя воля, я бы давно поставила её на место; но мои сёстры-Вестающие всё что-то медлят… Мы знаем о её клике, которую она обозвала — нет, только вслушайся — «Тайнодействующие». Так же тайно, как торговка на рынке, да… Мы знаем, что она хотела тебя туда затащить, но ты не согласилась. Испытания она устраивает ученицам… Ничего себе испытания. На то и был расчёт: ты должна была испугаться, не идти на третье испытание. Но планы сломались. Мы знаем, Миланэ, что ты очень верная Ашаи-Китрах. — Вы всё знаете. Спасибо за лестные слова. Фрея лишь развела руками. Всё, так всё. Они вошли обратно в атриум. — Итак, вот что. Сейчас тебя отсюда заберёт наш доверенный лев и вы с ним поедете обратно в форт Фес; возможно, по ещё каким-то конторам, не знаю. Не пугайся, пожалуйста — так надо. Твоё дело свершило много шума, из него не так просто выпутаться. Но не переживай — всё будет хорошо. Поедешь и делай всё, что он говорит. Думаю, к вечеру неприятности будут улажены. — А как насчёт Амона? Он сейчас в форте. Можно его выпустить прямо сейчас? — с надеждой спросила Миланэ. — Насчёт этого посложнее. Но тоже решится на протяжении нескольких дней. — Фрея… пожалуйста… пусть Вестающие помогут освободить его… Я всё сделаю. — В любом случае сначала надо решить проблему с обвинениями в твой адрес. Езжай с нашим львом и делай всё, что он говорит. Спасибо за общение, больше не смею задерживать. — А где меня ждут? — Выходи, он сам тебя найдёт, не беспокойся. — Удачного дня, Фрея. — И тебе, Миланэ, — то ли вежливо, то ли холодно улыбнулась Вестающая. * * Нет, Вестающая не обманула. Как только Миланэ вышла из её дома, вежливо прощаясь с крайне предупредительными слугами, то встретил тёмный львина с совершенно непроницаемым ликом. Вид у него был такой, словно весь мир ему равнодушен, и что бы ни произошло — это его не волнует и волновать не будет. Прибыл он на большом и старом фирране, на котором, естественно, невозможно было перевезти все вещи Миланэ. Пришлось нанять извозчего, который согласился сам доставить вещи в дом; она опасалась за них, ибо там имелось немало ценного, но иного выхода не нашлось. За всё это время лев даже не представился и сказал несколько слов: — Я займусь львицей. Потом: — Коляску надо. Потом: — Приехали. Миланэ снова возвратилась в форт Фес, но уже в ином качестве. В каком именно — она пока представляла очень слабо и просто выжидала. Молча они миновали главные врата форта, где их никак не потревожили. Далее лев вошёл через маленькую, невзрачную дверь внутрь и очень уверенно шёл по затейливым коридорам и коридорчикам. Чувствовалось, что он здесь — словно дома и знает каждый закоулок. Остановился перед какой-то дверью, жестом попросил подождать, вышел с большой папкой, в которой носят бумажные листы. — Я могу увидеть Амона? — не вытерпела Миланэ. Спросила она как можно мягче и ласковее. — Так львица хочет на допрос? — нахмурился лев. Дочь Сидны не знала, что ответить. — Я хочу его увидеть, — повторилась. Лев потёр лоб, потом виски, сильно и быстро. Казалось, он хочет ответить что-то насмешливое или неприличное, но вынужден сдерживаться и выполнять все прихоти этой самки. — Ладно, так даже лучше. Зашел в соседнюю дверь. Миланэ навострила уши и услыхала: — Поднимите этого… да, этого… допрос... не, лучше напиши — очная ставка… ага… Не, не, это не правдовидица. А? Что? Должна придти? Ага. Дверь размашисто отворилась. Лев деловито вышел, хмуро сказал: — Пошли. Они снова запетляли по лабиринту коридоров. Миланэ встречались самые разные львы: от стражей до каких-то непонятных, оборванных личностей. Кого-то провели в кандалах. Мимо прошла какая-то сестра-Ашаи с бесконечно усталым видом, даже не обратив на неё внимание. Низкие камнесводы. Место оказалось весьма гнетущим. — Огненная пусть ждёт тут, — указал он, когда они зашли в небольше помещение, шагов десять на десять, и покинул её. Миланэ вспомнила тот самый сон, где снились низкие потолки. Тут такие же. Маленькое цокольное окошечко давало жалкий, пыльный свет. Дверь напротив совершенно черна от непонятной копоти. В углу стоял пенёк, правивший за стул. Миланэ не стала на него садиться. Походив вокруг, она вдруг взяла и поставила на него лапу, впившись когтями в дерево. Потом стала рассматривать её, словно большую интересность, поворачивая так и эдак; раскрой на подоле свиры обнажил многое выше колена. «Как устала… Вот сейчас приду домой — если приду, конечно — укажу Раттане нагреть воды, помоюсь и сразу спать…» — Оооо! У львицы такие лапы! — жадно сказал вошедший толстяк, довольно улыбаясь. Миланэ подняла взор и опустила лапу. — Это был комплимент, комплимент! — поставил он руки на пояс. — Вооот… Он будто бы ждал некоего ответа от дочери Сидны, но ей меньше всего желалось заводить разговор с лохматыми, серыми толстяками при коротком мече. — Эх, где мои молодые годы, — сказал он ни к чему, играя связкой ключей. Миланэ посмотрела в сторону окна. Вообще, ей редко досаждали похотливые взоры, но не потому, что их было мало, а потому, что она принимала это как должное, понимая, что такова участь самки, и с этим надо смириться, как с лунными днями, мукой деторождения, постоянным уходом за когтями и тщательным уничтожением малейших следов усов на мордашке; а в некоторые мгновения ей вполне нравилось такое внимание. Но этот самец был столь бестолковый и отталкивающий одновременно, что хотелось взять да напялить ему на голову ведро, стоящее в углу, пристукнуть по нему, а потом уйти куда глаза глядят. Не добившись от неё никакого ответа, лев почесал нос и заворчал: — Сиятельная на меня в обиде, что ли? — Нет, вовсе нет, добрый Сунг, — вежливо ответила она. — Льву не о чем беспокоиться. — Гм… — приободрился он, зачем-то хлопнул в ладоши и пошёл к чёрной двери. — Ладно, идём. За нею было почти такое же помещение, только более светлое и душное. Посередине — длинный стол, у его правого края — страж, который вмиг одёрнулся, заметив Миланэ вместе со львом. А тот оцепенел, будто охотник, завидевший добычу. И Миланэ — тоже. Она увидела Амона. Её хороший Амон сидел на противоположной стороне стола, понурив голову, отчего пряди гривы разметались по столешнице и скрыли его; под переносицу он подставил два крепко сжатых кулака. Отрешившись от мира, Миланэ глядела лишь на него; он не шевельнулся, ещё не зная, кто к нему пришёл. — Как он так быстро здесь оказался? — с глубочайшим подозрением спросил лев, пришедший с Миланэ. — Он уже долго здесь сидит, мой дренгир, — ответил страж-одногодок, встав. — Как? Зачем? Почему? — бессмысленно метался старший надзорный форта, ярясь показать свою важность и свирепость. — Заключённый — не в камере? — Мой дренгир, так сказали, что эта придёт его допрашивать… как её… эм… — Правдовидица? — быстро сообразил надзорный. — С ней уже всё. Всё отменилось. — А это кто? — вздумал спросить одногодок, тыкнув на Миланэ. — Кто?! Что?! А ну вышел отсюда! Раз-два! Спрашивает он! Стража вмиг не стало, а надзорный начал быстро ходить вперёд назад. Амон не поднимал головы, лишь было заметно, как шевелится кончик хвоста. — Важный какой. Спрашивать решил, — с победной улыбкой обратился он к Миланэ, поправляя пояс, и только теперь она очнулась. Не оценив всех знаков его положения в здешнем обществе и вообще не обращая на него ни малейшего внимания, сестра-Ашаи присела на длинную лаву и протянула к своему льву ладони. Коснувшись, Миланэ молвила: — Привет. Услышав родной голос, Амон уставился на неё, как на видение, а потом вдруг быстро взял её за локоть, будто опасаясь, что Миланэ пропадёт. Она пыталась приободрить его, принести ему свой свет и тепло, показать, что ситуация трудная, но разрешимая, что всё будет ладно и сладно, и потом они будут вспоминать эти мгновения со смехом. — Привет, — растерянно улыбнулся он, потом мотнул головой. — Что ты здесь делаешь? — Пришла к тебе. Как ты? — спросила Миланэ, пригладив его руку. — Так, ничего. Этот момент оба представляли совсем по-иному. Но получились лишь банальности — рядом чужие глаза. — Мои предки, Амон, но как ты сюда… как ты… Надзорный опёрся о стенку и начал качаться, с превеликим интересом навострив уши. Её лев вздохнув, взъерошил гриву. — Всё оказалось не так-то просто, да, — молвил Амон с полуулыбкой, косясь на надзорного и давая знать Миланэ, что откровенного разговора никак не выйдет; но она и так это понимала, и мучилась от этого понимания. — Ты-то здесь зачем? Как твои дела? — Хорошо. Я узнала о тебе в Сидне. Ко мне приезжали… эти… я пришла к тебе. Амон закрыл глаза. Он так пытался её защитить. Плохо пытался, неудачно; из него всё достали без особых хлопот. Стыд, позор. Теперь она здесь; и — несомненно — у неё тоже огромные неприятности. — Зачем, зачем, лучше держись в сторонке! Прости, что впутал, — быстро начал говорить Амон, стараясь отбросить её подальше от этого обрыва. — Брось, — сжала она его руку. — Я тебя вытащу отсюда! Последние слова прозвучали отчаянно, запредельно, как глухой, далёкий зов. — Миланэ, мне сказали, что ты больше не придёшь. А это правда, что ты… — говорил Амон, и дальше косясь на надзорного, и уже совершенно не понимая, как ему валять дурака и как общаться в его обществе. Вдруг он сильно стукнул ладонью по столу и грязно ругнулся от отчаяния, ибо столько всего надо сказать, но нельзя. — Ты что, потрох, себе позволяешь в присутствии… — зашевелился тот. Вдруг снова скрипнула дверь и все, утихнув, обратили взоры к выходу из этого неприютного помещения. Вошёл тот самый молчун, что привёл сюда Миланэ от Вестающей; он спокойно окинул всех взглядом, потом буднично подошёл к Миланэ, сел возле неё и начал как ни в чём не бывало, будто здесь никого не было, говорить: — Прошу посмотреть, сиятельная — поставил перед нею бумагу, — здесь записаны достоверные показания благородной, данные ранее. Показания эти проверены и одобрены высшими инстанциями. За сим с благородной снимаются всякие подозрения, беспокоить этим делом больше не будут. Сейчас, после очной ставки, когда благородная Ваалу-Миланэ посмотрела в глаза обидчику и узнала его, прошу подписать их. И на этом дело завершено. «Обидчик?.. Показания? Какие ещё показания?.. О чем он говорит?», — нахмурилась Миланэ в непонимании. Тот, заметив, что Ашаи-Китрах оказалась не очень сметливой, прикрыв глаза, глубоко кивнул, мол, всё хорошо, так и надо. — Надо подписать и всё. Это то, для чего мы пришли. Высшие инстанции одобрили, — добавил. Смерив его взглядом и хлёстко расправив бумагу, Миланэ начала читать. Изложение по сути, составленное с. Ваалу-Миланэ-Белсаррой из рода Нарзаи, воспитанницей Сидны, Ашаи рода сенатора Тансаррра из рода Сайстиллари, верной Сунги, по делу о краже книги с названием «Снохождение», вероборческой и мерзкой по природе, из Имперской библиотеки Марны 5-го дня 4-й Луны Всхода 810 года Э. И. я, Ваалу-Миланэ-Белсарра, ещё будучи Сидны дисципларой, выполняя поручение Админы, посетила Имперскую библиотеку Марны для размещения комментариев в Особом зале, о чём имеются записи в самой библиотеке. В числе книг, к которым прилагались новые комментарии, была и «Снохождение» Малиэль из рода Млиссари. Под неусыпным призрением служителей я исполнила порученное, и это было исполнено точно и беспрекословно, у служителей библиотеки ко мне упрёков не оказалось. За сим всё моё отношение к данной книге можно считать завершённым. 5-го дня 1-й Луны Огня 810 года Э. И. в мой дом, находящийся на улице Славы Востока в Марне, постучался лев, доселе мне незнакомый, с просьбой о свершении мною служения. Как Ашаи-Китрах, я не смею отказывать Сунгам в служениях, посему приняла его. Лев, представившись вымышленным именем, попросил взять на хранение вещь размером с книгу, завернутую в несколько слоев чёрной ткани. Согласно традиций служения, я согласилась, определив сумму в пятьдесят империалов за год хранения, и поинтересовалась, что мне определено хранить. Лев ответил, что там — драгоценности его матери. Выдав ему расписку, свой образчик которой я ранее предоставила уважаемым сотрудникам Регулата Закона и Порядка, приняла это на хранение. Отправляясь в Сидну для прохождения Приятия, я взяла хранимую вещь с собой, опасаясь за её целостность в своём марнском доме. Как выяснилось далее, когда ко мне в Сидну прибыли уважаемые сотрудники Регулата Закона и Порядка, в чёрной ткани находилась вовсе не шкатулка с драгоценностями, а вероборческая книга «Снохождение». Это вызвало моё недоумение, а потом — глубочайшее возмущение. Более того, задержанный проходимец, оказавшийся Амоном из рода Велари, пытался опорочить моё честное имя, утверждая, будто бы я перекупила это несносное для любой честной Ашаи-Китрах творение, а не приняла его на хранение, что является извращённой ложью. Каким образом сия книга оказалась у данного преступника, мне неизвестно. Мотивы преступника Амона мне неизвестны. Возьму предполагать, что он пытался отомстить благородному сестринству Ашаи-Китрах из личных мотивов. Возвратив сотрудникам «Снохождение», я даю это письменное разъяснение и добавляю к моим устным показаниям. 21-го дня 1-й Луны Огня 810 года Э. И. Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи Марна Вообще-то, её благодетель и помощник приврал. Это не было записью показаний, а объяснениями, данными от её же лица; предполагалось, что всё это ею и написано. Сделал он так, понятно, для чужих ушей. Миланэ не могла не отметить, что бумага составлена грамотно и добротно; хотя почерк и был не очень важный, но безусловно, принадлежал львице, а стилистика текста вполне соответствовала духу тех документов, которые могут составлять Ашаи-Китрах. Более того, его и писала Ашаи-Китрах, скорее всего. Но самое главное то, что это была гнуснейшая, мерзейшая, воистину извращённая ложь, сшитая белыми нитками. Миланэ просто не могла отвести взгляда от сих строк: каждая воплощала шкурный обман. «Как я могу такое подписать? Нет. Не могу… Но я не в том положении, чтобы диктовать условия. Фрея пообещала, что дело Амона тоже разрешится. Если я не подпишу, то примутся и за меня. Если подпишу, то смогу свободно действовать… Из застенок я не помогу Амону! Он пока и так в тюрьме, так или иначе. Его никто не вытащит, кроме меня… О, кровь моя, что делать?» После долгого молчания Миланэ растерянно обвела всех взглядом; Амон тревожно всматривался в неё, надзорному по прежнему было всё в забаву, лев-помощник восседал с непроницаемым выражением, ожидая подписи, лишь его коготки легонько стучали по столу. Наконец, Миланэ кивнула ему в сторону двери; знак он понял правильно, и через миг они оказались в другом помещении. — Почему не написать, что он тоже невиновен? — тихо спросила она. В этот раз лев не скупился на слова. — Так, госпожа моя, надо бы меня выслушать. В деле должен быть кто-то виноват: или он, или львица, или вы оба вместе. На выбор. Нельзя так, чтобы никто не был виноват. Книга сама себя не украла. — Неужели нельзя полностью сгладить дело? — Я не могу полностью сгладить. Никто здесь не может. На это нужно очень серьёзное решение очень серьёзных голов. Высшие инстанции, так сказать, лишь попросили сделать всё, что в моих силах. И я сделал всё, что в моих силах. Пусть сиятельная верит, что эта бумага далась мне нелегко, как и вообще вся возня. — Хорошо, но разве «вся возня» настолько всех взбудоражила? Это не убийство! — Малый камешек, катясь по склону, увлекает другие. Слишком много ушей слышало об деле, слишком много глаз видело. Никто из нас, простых служивых, не рискнёт просто взять и забыть, иначе могут спросить. Оставим дискуссии. Или подписываем и уходим. Или идём по процедуре. Пусть львица подумает, а я отлучусь на несколько минут. Он ушёл, а Миланэ вернулась к надзорному и Амону. Задумчиво прикрыв дверь, она встала у входа. Самая необходимая сейчас вещь на свете — разговор с Амоном. Миланэ понимала, что ему надо всё объяснить: эти ложь и клевета ужасны, но правда может привести лишь к тому, что они вдвоём окажутся в неволе. Эта ложь спасет её, а если спасет её — значит, и Амона. «Хорошо иным душам», — мыслила она, садясь обратно за стол. — «Всё у них в жизни просто и понятно. Ни великих потрясений, ни больших забот», — думала, бросив взгляд на надзорного. — «Я плохая любовница, плохая Ашаи, плохая львица. Всё во мне плохо, всё приводит к беде. За что ни возьмись — всюду тёмное. У хорошей самки жизнь ладится, устраивается. У толковой самки никогда бы так не получилось, как у меня». Надзорный поймал её взгляд и снова начал играть ключами, улыбаясь. Его забавляли все эти необычности, витающие недомолвки, напряжённость и непонятное. Ещё ему нравилась Миланэ, которая в фантазии уже разлеглась на столе, принимая его сзади и скребя от этого когтями по дубовой столешнице, оставляя неровные следы, а ещё та мысль, что после службы он пойдёт в трактир и влупит большую кружку эля. Или лучше две. «Ну какая с меня Ашаи-Китрах, сестра понимания? Скорей, сестра тьмы. Ашаи-Шаани, вот как», — как-то очень всерьёз подумала Миланэ, поднимаясь. Удавалась ли ей страйя? В целом да, без этого она бы не смогла стать мастерицей траурного церемониала, хотя даже среди подруг-дисциплар она знавала тех, кто цеплял чужую душу намного сильнее и крепче. Некоторым Ашаи так и не удаётся даже за целую жизнь борьбы научиться влиять на души взглядом. Но секрет в том, что этому не нужно особо учиться; скорее даже не так — этому нельзя научиться; как говорят наставницы, приходит само. Взгляд рано или поздно приходит к тем, кому назначено, и кто в ладу со своей силой. Только очень сильные Ашаи-Китрах могут брать страйей чужую душу где заходят и когда захотят. Остальным требуется, чтобы жертва (так уж по традиции называют тех, кому суждено подпасть под влияние) пребывала под властью какого-нибудь сильного аффекта, переживания, эмоции: горя, страха, ярости, влюблённости, удивления. Чего угодно. Без этого душу, довольную собой, настороженную, обыденную — взять очень сложно. Миланэ медленно, церемониальной поступью, когда после каждого плавного шага делается крошечная заминка, подошла к льву-надзорщику; правую руку она приложила к вершине бёдра, левую держит свободно; когда расстояние между ними оказалось в шажок, смерила его взглядом от гривы до лап; она заметила, как его зрачки расширяются от удивления и возбуждения, и сам он зашевелился. Вдруг Миланэ вся прижалась к нему и запустила правую руку ему в гриву, отчего — о, она хорошо ощутила — он вздрогнул всем телом. Добравшись к его уху, сколь возможно (ведь на голову ниже его), она зашептала слова андарианской песни: Нам сойтись лучше сначала, Любовь моя к тебе не угасла, Ты знаешь, как томясь я встречала… Одновременно левая рука схватила его ладонь и повела её порочным, сладким путём вниз, сначала по талии, потом по левому бедру, где есть небольшой разрез в асимметричном подоле свиры, тот самый, что так волнует множество самцов, и который невольно носить обычным львицам — тем, что не Ашаи-Китрах… И он не заставил себя ждать, его рука обрела волю и самостоятельность, жадность, и теперь начала уходить не ниже, а выше, к основанию хвоста, скользя под одеянием. Чувствуя эмпатией, как он обретает уверенность и входит в раж, не озадачиваясь причинами такого поведения молодой, славной, красивой Ашаи, Миланэ вдруг бросилась к нему в поцелуй, обвивая шею двумя руками: жадный, сильный, настойчивый. Но сама она не закрывала глаз, как делают влюбленные, а зорко следила за ним. «Теперь смотри, смотри на меня. Гляди мне в глаза. Посмотри же…» Отпрянула. Как только он открыл глаза и посмотрел, Миланэ вмиг превратила свои объятия в хватку, и её ладони впились в гриву. — В левый глаз твой взор! Не досмотрел ты своих снов, самец, не войдёшь ты в мир крови тёплой, пока не познаешь их, самец. Смотри их! Уходи отсюда! Смотри же! Уходи ко снам. Иди. Волей Ваала — уходи… Да, следовало учесть одно — он тяжёлый, и Миланэ не смогла его удержать; тем не менее, здесь посчастливилось — быстро сполз по стене. Миланэ глубоко выдохнула, ибо её саму чуть шатало, а мир плыл. Сказать, что это было неприятно — ничего не сказать. Поглядела на Амона. — Надо же, — сказал он. — Прости, не могла иначе. Не придумала ничего лучше! — она бросилась к нему и присела на колени у его лап. — У тебя глаза… — Амон пытался объяснить и показать, что глаза Миланэ не такие, как обычно, но потом махнул рукой. — Что с ним? — Уснул. У нас есть немного времени. Амон, любимый, здравствуй. Все силы мира, о наконец-то я тебя увидела! — Скажи мне одно: тебя тоже в чём-то обвиняют? — Хотели обвинить, но… неважно. Сейчас надо думать, как вытащить тебя. — Важно. Где книга? — У них. Я отдала её. — Что ты им рассказала? — Они приехали в Сидну сразу после моего Приятия. Они сразу заявили, что будут пытать тебя, пришлось отдать им книгу и сказать, что мы были сообщниками. — Значит, ты тоже в опасности. Ммм… — Нет! Амон, послушай. Всё переигралось. Я вышла на серьёзные связи, которые мне помогут. Вот, смотри, — взяла она показания и поставила перед Амоном, — мне надо подписать это, тогда сразу буду свободна. Амон взял бумагу в руки, бездумно рассматривая. Потом отбросил на стол. — Так подписывай. — Как они на тебя вышли? — спросила Миланэ. — Долгая история. Точнее… ммм, Миланэ, мы поймали добычу не по зубам. Мама родная, да если бы я знал, что эту книгу будут так серьёзно искать, да я бы в жизни её не брал! — Не корись. Никто не знал, что так выйдет. Я тоже не знала, что эта книга так опасна. Но теперь, поверь, знаю очень многое. — Надо было предугадать. Чем я только думал… Вдруг Амон снова взял бумагу и углубился в чтение. Миланэ наблюдала за ним, за его глазами, как они провожают строчку за строчкой, гладила сбившуюся гриву, несколько раз бессильно дотронулась к его кандалам, что сковывали по рукам и лапам. — Из Тайной службы тебе не могут помочь? — спросила между прочим. — Я перестал для неё существовать, — отстранённо ответил Амон. — Там все попадали от моей глупости. Закончив, он несколько мгновений неморгающе глядел в пространство перед собой. — Что ж. По крайней мере, хоть кто-то из нас останется на свободе. Таков был итог, и в нём Миланэ чувствовала обиду. — Амон, послушай меня внимательно, — она поднялась и уселась ему на колени, чтобы быть ближе, — Если я сейчас не подпишу, то меня изгонят из сестринства, а потом сразу схватят, как обычную львицу. Тогда нам больше никто не поможет. — Да. Да, — кивнул он. Она обняла своего льва. — Миланэ, что хочу сказать… на меня повесят не только кражу, но и вероборчество. Суд не будет со мной играть. — Его бы нам в любом случае предъявили. Я постараюсь тебя вытащить отсюда ещё до суда. Дай мне несколько дней. — Хорошо. Ладно. Тебе виднее. Тогда я буду говорить, что всё так и было, — держал он её на коленях, покачивая. — Лучше настаивай, что ты невиновен. Вали всё на меня. — А смысл? — Будешь тянуть время. И так… на всякий случай. — Нет, плохой вариант. Тебе пообещали, что со мной вопрос тоже решится? — Да. Да, Амон. Не переживай. Разрешится. — Тогда надо подтверждать то, что здесь написано. Это отвадит от тебя опасность, а мне… побег устроят, наверное… — Никаких побегов, ты выйдешь свободным и невиновным! Клянусь! — Так не бывает, Милани. Всегда виноват кто-то. Невероятно громко хлопнула дверь, и Амон с Миланэ вздрогнули. Впрочем, вошедший тоже замер в исступленном изумлении. Это был тот самый лев, с которым дочь Сидны приехала сюда от Фреи. Меньше всего он ждал, что надзорный будет валяться на земле, а узник — держать сестру-Ашаи на коленях, обнимая. Очнувшись, он подбежал к лежащему в несладком полусне надзорному. — Он спит, — поспешила уверить Миланэ, встав с колен Амона. Тот с великой настороженностью посмотрел на них обоих. — Дай нам минуту. Я хорошо заплачу. Миланэ сказала это лишь потому, что не могла подобрать иных слов. Удивительно, но подействовало. — Считаю до тридцати. И вышел. — Амон, всё будет хорошо. Держись. Люблю тебя. Миланэ поцеловала его. — Я тоже люблю тебя. Он схватил её за плечо, зазвенели кандалы. — Как только выйду на свободу, мы уедем отсюда. — Куда? — Чем дальше, тем лучше. — Я не могу всё бросить, Амон… Всё, к чему так долго шла. — А к чему ты шла? Она не знала, как ответить. — Милани, люблю тебя такой, какой ты есть. Помни: это сделал я. Ты ни при чём. — Не грусти. Держись. Скоро мы будем вместе. Вмиг подписав и застамповав бумагу с показаниями, Миланэ быстро вышла. Её настороженно встретил молчаливый львина. — Сколько? — спросила без экивоков, передав ему бумагу с показаниями. — Триста, — тихо ответил тот. Сумма была совершенно грабительской, но церемониться некогда; Миланэ взяла кошель и отсыпала ему три золотых. — А теперь пусть сиятельная уходит, — кивнул на выход, а сам пошёл к Амону и надзорному. Мрачные двери выпустили её в неширокий коридор. Отошла она к противоположной стенке, повернулась к ней спиной, и как была, так прислонилась, подняв голову в грязному потолку. Ей подумалось о том, что всё, всё — не так. Самое главное, что она не могла внять, кто же в этом виноват: то ли она сама, то ли Малиэль с её «Снохождением», что принесло ей много больше страданий, нежели знания, то ли все Сунги, то ли Ашаи-Китрах, то ли Вестающие… Леенайни… ещё кто? Или — всё-таки — виновата она сама? Пожалуй. А как же. Сказано: мы сами вершим свои судьбы. Об этом кричит любой доморощенный мудрец на каждом углу. И вот, пожалуйста. «Да, надо признать: я всегда втайне верила, что можно завоевать благосклонность судьбы. Не иди на уступки миру, поступай своенравно! — думала я. Ищи необычное, смотри туда, куда не смотрят! — полагала я. И потому судьба обратит взор на тебя, поймёт, что ты необычна, что тебе уготовано иное. Ты должна видеть иные миры, а не толочься в этом все дни и ночи. Сколь я ошибалась». «Амон, Амон… Зачем я искусила тебя, зачем столкнула в пропасть и заставила сделать тебя глупое, невозможное... О нет, не виню тебя. Львицы толкают львов на безумные поступки, знаю это; искушают. Знай, что я знаю свою вину…» «Но кто возложил на меня эту вину? В чём моя вина? Кто возложил её на меня? А может, стоит покаяться?.. Пойти куда-нибудь, упасть ниц, попросить прощения, да у кого угодно: всех Сунгов, Ваала, Вестающих, сестринства или ещё там кого… Разве важно, вижу ли я за собой вину? Оказывается, важнее — видят ли её в тебе. Видят… Видят…» — Вижу ли я Ваалу-Миланэ-Белсарру? Дочь Андарии вздрогнула от неожиданности. Перед нею, в трёх шагах, стояла неизвестная сестрина. На немаленький миг повисла тишина, нарушаемая лишь какими-то грубыми окриками в далеких помещениях форта и взрывным хохотом самцов; Миланэ лишилась речи, потому что сестра эта, угасающего возраста силы, несмотря на скромное одеяние, привлекала внимание тремя особенностями. Во-первых, её внешность была непривлекательной и грубой, даже поселковая львица с таким обликом вполне может получить обидное прозвище «страшненькой», и что уж тут говорить об Ашаи-Китрах. Большой подбородок, грубые скулы, общая нескладность телосложения — всё играло против неё, не выручал даже благородный золотой окрас, столь характерный для прайда Найсагри. Во-вторых, такого тяжёлого, совершенно давящего взгляда Миланэ не встречала нигде, хотя ей-то много довелось в жизни покрутиться среди самых различных Ашаи-Китрах, а уж у них взгляды бывают всякие. И, в-третьих, эмпатийное чувство кричало: это — львица великих сил и большой мощи духа. — Да, это я, — даже кротко ответила Миланэ, и отошла на шаг от стенки, встав стройно и прямо. Этикет Ашаи-Китрах превозмог все расстроенные чувства; он — в крови. Всё-таки Ваалу-Миланэ-Белсарра — дочь Сунгов и львица духа Сунгов. Не так ли? — Ждешь ли ты, сестра, входа в это помещение? Несмотря на очевидную разницу в положении и возрасте, старшая сестра обращалась к молодой Ашаи чрезвычайно учтиво; это возбудило в Миланэ и интерес, и симпатию: она всегда считала, что вежливость, чувство такта — великие достоинства. — Нет. Уже была, — молвила Миланэ и направила взор долу. — Хорошо, — ответила старшая сестра, будто здесь вообще, в этой юдоли неволи, могло быть что-то хорошее. И зашла вовнутрь. Но только Миланэ начала собираться с мыслями о том, что делать дальше, как старшая сестра сразу вышла вместе с хорошо знакомым ей львом. Он оправдывался: — Сначала мы думали, что он лжёт и не будет признаваться, но теперь дело стало очевидным, и он дал проверенные и честные показания, которые сошлись, а ещё моя верхушка приказала заканчивать с этим делом, да и вредные вероборческие последствия уже устранены, о чем уже сообщил Надзор Веры, и были безвинно оболганы невинные, а ещё были выяснены новые обстоятельства, в общем, мы очень, очень сожалеем, что драгоценное время безупречной так бездумно потрачено… и она пришла зря. Очень жаль. Оказалось, что этот служивый молчун в случае нужды может тараторить не хуже андарианской торговки на рынке. Старшая сестра слушала его с тем выражением, с которым выслушивают лепет маленького львёнка, что только начал говорить: не принимая всерьёз, с бесконечным снисхождением и усталой усмешкой. — Да, время — великая ценность. Ваал благословит тропу льва. — О, большое спасибо. Всего наилучшего, красивого дня, до свидания, — закивал он, как болванчик, и скрылся за дверью; как показалось Миланэ, что с интересом наблюдала за сценой — пугливо скрылся, словно от суровой матери. Старшая сестра вздохнула, аккуратно потёрла переносицу, прикрыв глаза. — Время впустую, — пожаловалась она очень спокойным тоном, и вновь открытые глаза блеснули в свете лампы; очевидно, слова не были сказаны для себя, а назначались Миланэ. Поэтому она почувствовала необходимость ответить: — Мне жаль, что у высочайшей благородной возникла досада. Верно, так было угодно Ваалу, ведь все тропы ведут к лучшему, — свершила она жест сожаления. Да, дочь Андарии знала, что старшая сестра хочет заговорить с нею, и уж навострила уши, насторожилась: что будет сказано? Да, она чувствовала это своей силой, духом, всей душой. Но вместо этого эта страшная, грозная, и вместе с тем притягательно-скромная Ашаи-Китрах внимательно поглядела по сторонам, будто кого выглядывая; но что её взор мог встретить, кроме узкого длинного коридора, совершенно пустого, и этих мрачных стен? — Все тропы ведут к смерти, — раскатился её голос. Миланэ вздрогнула. — Как мрачно рассуждает превосходная, — совершила попытку улыбнуться. — Я должна рассуждать той мерой правды, которой обладаю. Наречься правдовидицей — большое ограничение: мне нельзя врать. «О, так это правдовидица...», — заволновалась Миланэ. Сложно сказать, что означает и что сулит её присутствие. — Могу предположить, что это — сложное ограничение, — осторожно заметила Миланэ. — Несомненно. Но только так можно чего-то достичь в искусстве правдовидения. Нарушение обета равно смерти, совравшая правдовидица должна уйти из мира, — спокойно сказала Ахира. — Она может соврать. Раз. Потом ей велено умереть. — А если правду говорить нельзя? — Тогда требуется молчать. Эти своды, эти каменные стены, да ещё разговоры о смерти. — Правильно я поняла, что великая пришла к льву Амону? — ушла от темы дочь Сидны. — Да. Но что-то поменялось, мои услуги больше не нужны. Стало быть, ты — вторая часть безрассудства, Ваалу-Миланэ? — К услугам превосходной, — снова сделала книксен Сидны дисциплара. Эта сестрина-правдовидица не позволяла себе ни малейшего послабления, никакого нарушения осанки, будто стояла перед Высокой Матерью. — Знаешь, как они делают? Приставляют руку к горлу, впившись когтями, изо всех сил сжимают, ты задыхаешься, пытаешься спастись. Когда тебе почти пришёл конец, они начинают отпускать пальцы по одному, выдавая это за великое благодеяние, акт доброй воли. — Они? — переспросила Миланэ. «О ком она говорит? О дознавателях, местных стражах?», — недоумевала. — Да, они, — подтвердила правдовидица. — Они ничего не знают о жизни. Им всё представляется большой игрой. — Даже так, — пространно возгласила Миланэ, хотя не имела никакого понятия, о ком говорит эта Ашаи-Китрах. — Хорошего дня, Ваалу-Миланэ, — просто попрощалась сестрина и без сомнений ушла. — Да пребудет Ваал с высочайше безупречной. Красивого дня, — присела Миланэ к книксене. Шаги стихли; снова взрыв здорового самцового хохота в далёком углу коридора. Осталось великое чувство… разочарования, что ли. Досады. Словно что-то должно было произойти, ты ждала этого, но… но не произошло. А тут как тут выскочил старый знакомый, молчун-болтун, исполнитель воли Вестающих. Он тоже посмотрел по сторонам, явно пытаясь выяснить, ушла ли старшая сестра. — Как надзорный? Очнулся? — не преминула поинтересоваться Миланэ, снова опершись о стенку и подложив ладони под поясницу. Неожиданно, но он прислонился к стенке подле неё и сказал доверительным тоном: — Очнулся. Зачем львица это сделала? — Болтал много. И руки тянул куда не надо. — Очень смешно. Если честно, это одно из самых странных дел в моей жизни. «Что я здесь делаю? Надо уходить», — очнулась Миланэ. Надо идти и действовать, а не вздыхать. Надо спасать Амона. Но лев продолжил беседу: — Эх, правдовидица приходила, вот эта вот. Должна была присутствовать при допросе Амона. Но в последний момент пришла команда не вмешивать её в дело. Неудобно вышло. Начальство приказывает, а мне — отдуваться и хвостом перед ней трепетать. Странно, что он до сих пор не удосужился представиться. Определенно хромало воспитание; ай, впрочем, само это место какое-то хромое. — Самая сильная правдовидица, — заговорщически бормотал он. — В Марне, а может, и в Империи. Она нам столько раз помогла — не счесть. Перед ней все колются, как орехи, — взмахнул рукой, словно рубил мечом. Вздохнув, Миланэ собралась поблагодарить и попрощаться. — Мы когда-то поспорили, сильнейшая она или нет… Сиятельная не может подсказать: кто самая сильная правдовидица в Империи? — спросил с улыбкой. — Сожалею, но не могу ответить с уверенностью. Могу лишь рассказать о видных правдовидицах прошлого. — Думаю, Ваалу-Ахира — самая сильная, — уверенно кивнул он. — Её зовут Ваалу-Ахира? — навострила уши Миланэ. Она слышала это имя в дисципларии не один раз, но не особо обращала внимания, а потому не могла припомнить, чем та известна и славна; впрочем, так было с огромным количеством иных имён. Когда ещё учишься в дисципларии, то будущее кажется тебе далёким и солнечным, мир — безбрежным, ученичество — трудной, но чрезвычайно нужной стезей, следуя которой ты становишься лучше и сильнее. — Великие предки, я думал, что сиятельная знает её! Это ж такая известная личность из вашей касты!.. Он продолжал разглагольствовать, но Миланэ прервала и попрощалась. * * …Ах, Вестающие, изумруды духа Сунгов, величайшие из величайших, знающие недоступное и творящие беспредельное. Лучшие вы среди львиц Ваала, ибо не знаете предела слову, и расстояния тленного мира вас не заботят, когда вы творите беседу Вестающих… Эти патетические слова великого поэта Сунгов — Боэсия, излитые в его известнейшем панегирике «Изумруды», в своё время чрезвычайно привлекли довольно малоизвестного художника, жившего в VII столетии Эры Империи — Ману-Драгала Сестали; жил он примерно в то же время, что Малиэль. Привлекли они потому, что он не понаслышке знал их нравы и то, чем они живут; и после одного чудовищного пира, когда раскалывалась голова от выпитого вина, выкуренного опиума и ещё Ваал знает чего, ему пришла в голову полубезумная идея сатирически-язвительного сюжета для картины. Надо сказать, Вестающие завсегда любили окружаться свитой: почитателями, львами и львицами искусства, подхалимами, богатыми и влиятельными патрициями да и просто полезными хвостами. Всех подобных называли и называют «вхожими». Так и говорят: — Он вхож. И всё всем понятно: Ашаи удостоили его чести проводить с ними время. Когда они пригласят-соизволят, естественно. Но Ману-Драгали был более чем вхож. Он был любовником одной из Вестающих того времени, лет на десять старше него; но не являлся содержанцем и корыстолюбцем, а был с нею из чистой любви к искусству, потому что общество Вестающих и происходящее в нём казались ему чрезвычайно вдохновляющими, необычными, интересными; да и с нею всегда было чрезвычайно приятно-красиво. Правда, когда начались их отношения, то его здоровье вдруг почему-то пошатнулось; но всё он списал на развлечения, праздность и пиры: раз так, так тому и быть. «Я должен быть таким и так делать — это вдохновляет». И действительно вдохновляло. Он писал очень хорошие портреты как своей любовницы, так её подруг-Вестающих и приближённых Ашаи; его интересовали Ашаи-Китрах, он очень тянулся к эстетике львицы духа. Он стал широко известным в узком кругу, стал для них близким. Посему любовница подпустила его ближе; точнее, совсем близко, после чего ему открылись такие вещи, о которых он не подозревал. Увиденное впечатлило Ману-Драгали древней дикостью, распущенностью и, вместе с тем — определённой странностью; более того, он впервые взревновал любовницу и уже не знал, что думать обо всём этом, хотя знал, что она живёт с другими львами как хочет и когда хочет, совершенно не заботясь чьим-то мнением, как и большинство Вестающих; да кроме того, моралистом он не слыл никогда. Но облачить чувства в слова он не мог. Вследствие этого появилась известнейшая среди Вестающих картина, совершенно неизвестная абсолютному большинству Сунгов; она была то ли местью, то ли сатирой, то ли излиянием впечатления, то ли неудовлетворённым чувством, то ли просто использованием запретно-волнующей темы для пущего эффекта; но оказалась в итоге гениальным, невольным прозрением, за что Вестающие объявили эту картину тихой тайной, а художника вскоре, в одно прекрасное утро, нашли мёртвым в постели безо всяких признаков убийства; двух натурщиц, которые ему помогали создавать картину, обвинили в кражах и мошенничествах, отослали на далёкие юга отбывать наказание в лагерях обеспечения Легаты (ибо по законам Сунгов львиц не содержат в неволе). И они до самой кончины не могли внять, в чём провинились и вообще что произошло. И да, «Снохождение» тоже надлежит к тихим тайнам. Как и многое другое. «Беседа Вестающих» — так назвал своё творение Ману-Драгал — теми исключительными ценителями искусства, которым посчастливилось её увидеть, признавалась необыкновенно талантливым произведением; по сути, все они в один голос твердили, что это — предтеча нового сюжета в изобразительном искусстве вообще, а не просто эротическая эскапада. Холст, масло. Необычно светлая комната с ашнарийской росписью на стенах. Большие окна — слева; их не видно, но от них — свет. В центре композиции — большая патрицианская кровать с высоким балдахином. Заметная деталь: сложный узор на нём в виде переплетающихся языков пламени. Перед кроватью, на переднем плане, находится маленькая прикроватная тумба, на ней — небрежно раскрытая книга; подчёркнута ярко-зелёная обложка. С каждой стороны кровати — две Вестающие. Они наги, только у одной из них есть длинные изумрудные подвески на ушах, а у второй — кольцо с ярко-жёлтой лентой на хвосте. Они почти слились в поцелуе, ещё миг — это случится. Одна из них полусидит-полулежит на кровати, почти возлегая на боку; возле неё есть лев, он целует её плечо, а руку держит на бедре у хвоста; Ману-Драгали явно пытался подчеркнуть её происхождение истинной Сунги, выделяя детали, столь характерные для львиц Сунгкомнаасы. У второй Вестающей, совершенно молодой, тоже есть свой самец; она уже в позе сдавшейся на милость самки прямо на кровати принимает его сзади, и он держит в зубах кисточку её хвоста, из-за чего почти не видно его лика. Оба льва, очевидно, личные стражи, судя по разбросанному в хаосе облачению, также на полу есть пласис и сирна, которая выпала из дорогих ножен. Но созерцатель вольно или невольно отвлекается от всех соблазнительных деталей картины и обращает внимание на одно — на то, что происходит в центре. Вестающих совершенно не интересует происходящее в комнате. Их не интересуют самцы, они — лишь повод, способ, мост; они отрешены от этого. Их поцелуй, в какой-то мере, совершенно лишен страсти, но сияет всеми чертами некоей странной, ирреальной связи; словно бы это души, которые так долго скитались по земле и наконец нашли друг друга. Именно на большую репродукцию этой картины сейчас смотрит Ваалу-Фрея, аккуратно скрестив руки и пошевеливая коготками. Она не оглядывается, а просто смотрит на неё; её хвост чуть заметно играет. Она размышляет. В эту комнату в её доме имели право заходить лишь сёстры-Вестающие, несколько доверенных Ашаи-Китрах и две служанки, одна из которых была глухонемой. В ней и только в ней обсуждались действительно важные вещи. Но её дорогие сестры чуть опаздывают. Ах, вот и они, вошли в комнату, лёгки на помине. Молча расселись, Фрея стройно подошла к ним. Пришла опытная Инлирамия, пришла молодая и капризная Аальзи, пришла старая марнская Вестающая, пришла и ещё одна Вестающая — хозяйка Марнского менгира, самого главного менгира в Империи. Да и в мире тоже. * * Много-много-много лет спустя, когда все живущие в той эпохе изойдут в прах, сестринство Ашаи-Китрах изменится до неузнаваемости, Империя Сунгов канет в небытие, но Сунги будут, а львиный род научится общаться на расстоянии без помощи всемогущих Вестающих, которых уже тоже не будет (временно, надо сказать), в большом и обстоятельном труде о них будет писано так: …Наибольшего влияния Вестающие достигли в VII-X ст. Эры Империи… …В те времена, формально, все Вестающие между собой были равны, и никакая из них не могла требовать покорности от другой, ибо все они несли отличие старших сестёр. Но на самом деле негласная иерархия у Вестающих была самой жёсткой и беспрекословной среди всех Ашаи-Китрах; в обществе они, любящие скрытность и тайны, ненавидящие чужие глаза и уши, всеми способами старались избегать даже малейших намёков на то, что у них есть приказывающие и покорные. Но между собой, в своём кругу, они велись совсем иначе. Первенство почти всегда занимали хозяйки менгира — камня, вокруг которого собирались шесть Вестающих, что становились почти родственницами — столь глубоко в них проникала связь друг с другом. Менгир, высокий продолговатый камень в львиный рост, всегда находился в обители хозяйки; он — первое, что учили находить в сновидении юных учениц Вестающих. Со временем ученицы обучались легко и просто находить его, а соответственно — тех сестёр, что тоже принадлежат к этому менгиру. Основным и практически единственным предназначением Вестающих было передавать друг другу сообщения в интересах Империи, сестринства, а также частных лиц (которые могли себе позволить оплатить дорогие услуги Вестающей). Список частных лиц, которым была доступна такая услуга на регулярной основе, являлся небольшим; это даже не все патриции могли себе позволить, несмотря на любые деньги. Точнее, почти любые... ...Всякая Вестающая практически каждую ночь входила в сновидение особого рода. Уснуть и войти в него можно было как вечером, так и глубокой ночью — пространственно-временные связи и закон причинности в сновидении, согласно свидетельствам Вестающих, работают по-иному (а иногда и вообще не работают). Но среди всех Вестающих было принято соблюдать весьма строгую дисциплину связи и засыпать не позже полночи. Для этого в каждом доме (или домах) Вестающей находились напольные часы (механика в Империи тех времён позволяла создавать механизмы, которые не показывали минут, а лишь отмеряли часы). Для того, чтобы Вестающая могла легко связаться с другими, существовало несколько особых вещей, что помогали в этом: · книги душ. Такая большая книга, всегда выполненная в самой тщательной и изысканной манере, была у каждой Вестающей. В ней приводился список абсолютно всех Вестающих Империи, причём для каждой из них предназначалось не менее пяти страниц; там обязательно был портрет Вестающей, вместе с её подписью и стампом (подчёркивалась важность реалистичности и достоверности портрета), биографические сведения, некоторые важные детали («домашний» менгир, точное место, где она постоянно находится). Такая книга скреплялась с помощью больших колец и состояла из отдельных тонких книжек, чтобы можно было беспрепятственно менять эти тонкие книги при изменении данных, появлении одних Вестающих и смерти (либо отходе от дел) других; · менгиры. Особые продолговатые камни, которые устанавливались либо в доме одной из Вестающих (как правило, старой и опытной), либо в Доме Сестёр какого-либо города. Они были своеобразными центрами, возле которых собирались Вестающие в сновидении. За каждой Вестающей был закреплён «домашний», «свой» менгир. У каждого менгира было отдельное имя; · фетиши. Для индивидуальной связи с другой Вестающей использовались какие-либо вещи, что ассоциировались с нею или принадлежали ей. Эту вещь и называли фетишем; · поддержка личных дружеских связей. Гласилось, что очень важно часто видеться с теми Вестающими, с которыми ты беседуешь в сновидении больше всего; · участие в совместных сексуальных практиках. Вестающие часто использовали интимную связь друг с другом как способ установки прочной «нити» между их душами, что очень помогало встречаться и общаться в сновидении. Происходило это в разной форме: как в виде интима между двумя Вестающими, так и в свальной форме, где каждая из Вестающих имела своего партнёра-льва, но, по сути, самцы предоставлялись сами себе, Вестающие не уделяли им внимание, а только друг другу. Эта практика была строгим секретом, одной из самых больших «тихих тайн» Вестающих, поскольку именно она была наиболее эффективна в становлении и поддержании хорошей связи. Юные ученицы Вестающих узнавали об этом только после Совершеннолетия, и описано в мемуарах несколько случаев, как ученица пыталась выйти из касты Вестающих лишь по причине неприятия необходимости чувственно соединяться с другими львицами. Причин могло быть несколько: утверждалось, что все силы Ашаи и Вестающих происходят из мощи веры во Ваала, но на практике ученица убеждалась, всем заправляют совсем иные силы; строгое воспитание и нрав; наличие любимых, которым не хотелось изменять. Во всех случаях бывшие ученицы гибли — никто не имел права вынести за пределы круга любую тихую тайну, хотя, на самом деле, о нравах Вестающих знали многие сёстры Ашаи-Китрах, да и не только они, так что смерть учениц была, как правило, абсолютно бессмысленной... Но эти строки увидят мир лишь много-много лет спустя, посему забудем о них и вернёмся в реальность. * * …Они говорили о многом в тот день; старшая была многословной и всё жаловалась, что в последнее время не может днём уснуть. Как водится, развлекались малопонятными чужому уху шутками. Фрея было подумала, что о деле Тансарра придётся напомнить самой, как тут хозяйка Марнского менгира с безумно подходящим для Вестающей именем — Веста, всегда помнящая о главном, вдруг спросила у неё после расслабленных мгновений искрящегося смеха: — Что скажешь? Вестающие, они таковы — привыкают обходиться без лишних слов, намёками и полунамёками. — Нет худа без добра, — начала Фрея и все построжели. — Когда мы пытались подобраться к Тансарру по-хорошему — он артачился. Потом, негодник, извернулся, сыграл на упреждение — взял никому не известную ученичку. Удивилась я тогда… — Я говорила, что его Ксаала будет проблемой. Это хитрая сволочь, — Аальзи, молодая, обвела всех взглядом, полувозлегая на подушках. — Перестань, пожалуйста, — очень спокойно сказала ей Веста. — Слушаюсь, великая, — ответила без промедления Аальзи и села. Выражение озабоченности не сходило с лика Фреи: — Что поделать. Я распорядилась взять под крыло эту Миланэ-Белсарру. Сначала думала сразу серьёзно поговорить с ней, но боялась, кабы она глупость не выкинула. Что ученица-то, из дисциплария? Неопытное, несмышлёное создание. Решила подождать, пока Приятие пройдёт. Но выскочила неожиданность: она подловила агента-тайника, следившего за ней, а он, в свою очередь, в неё влюбился. Каково? — Так ты через Тайную службу? — потёрла ладони Веста, растирая на них масло. — А чего далеко ходить? Пусть поработают. Ещё дело Хедда не отработали как следует. Ну, так вот… Мне однажды доложили, кстати, что Миланэ ищет по лавкам «Снохождение», но кто знал, что всё настолько серьёзно. В общем, подбились они вместе с тайником украсть, вот и украли. Я до последнего думала, что здесь замешана какая-то жадность, деньги или ещё что. Но нет. Кража «Снохождения» — это её борьба. Она ищет… что ищет… истинное ищет, — с долей иронии подобрала она слово. — Вот бездумна! Так рисковать, чужое красть, не знать своё место! Как с такой безголовой работать-то будем? Не получше ли от неё избавиться, и с концом? — заметила одна из старых марнских Вестающих. — Избавиться от неё можно, но это будет дорого и невыгодно, — степенно ответила Фрея. — Хватку к Тансарру мы тогда сильно-сильно утратим, а он со своими кликушниками тогда совсем ощетинится; тогда придётся делать всё по-плохому, а мы изначально так-то не хотели делать — заботы много. Верна ли я, великая? — Верна. Дальше. — На самом-то деле: нет худа без добра. Теперь, мои сёстры, я считаю, что она вполне может на нас работать, — огласила Фрея. — Почему ты так считаешь? — пилила когти Веста, покусывая нижнюю губу. На самом деле Фрее нравился такой оборот дел; во многом он был труден, но нравился. Она отвечала за разрешение трудностей с Тансарром и ещё несколькими влиятельными-несогласными, и в Миланэ вдруг увидела хороший, надёжный ключ к этому разрешению. — Миланэ некуда деваться. Она в углу. — Это львица великих внутренних сил, — взяла слово Ваалу-Инлирамия. — Великого беспокойства. Посмотрите: в первых днях Луны Огня она убила льва возле своего дома, просто потому, что он обидел её дхаарку. Вы себе можете такое представить? Вот ты, Фрея, смогла бы так? — А ещё она ездила в Норрамарк… — заметила всепомнящая Веста. — …украла «Снохождение»… — вкинула Аальзи. — …и ещё она осознанно пошла на смерть, вместо того, чтобы отказаться от Приятия, не попалась в сети дурной Леенайни. Миланэ-Белсарра ненавидит Леенайни. О ней, кстати, тоже надо поговорить. — Потом, — отмахнулась хозяйка менгира. — Кошмар. Всё-таки здесь нужно быть слишком фанатичной, — заметила старая Вестающая. — Зачем нам такая, что не ценит жизни? — Если она фанатична и сильна духом, то это именно то, что надо. Надо направить её силы; она будет фанатично нам служить. Она — на краю пропасти. Мы — её свет. Мы можем спасти её. Но это для неё не столь важно, а важно вот что: она безумно хочет спасти сообщника. Как она пыталась быть циничной дрянью, как изворачивалась передо мной, чтобы я не заметила её чувства к этому льву! И мы можем спасти этого Амона. Для неё это — самое главное, — победно заключила Фрея. — Кроме того, сновидение — это мы. Мы — это сновидение. Она ищет настоящее. Нельзя отказывать в этом поиске; дадим ей желанное. Мы — настоящее. — Да, — кивнула Веста. — Это для неё очень важно, и в ответ она отплатит смертельной верностью. — Да, — ещё кивок. — Поэтому мои мысли о дальнейшем просты. Привяжем её к себе, тем более, что это почти ничего не стоит. Мы освободили её от проблем, освободим Амона, разрешим приобщиться к кругу наших услужителей, и даже подарим экземплярчик «Снохождения», если она будет вести себя хорошо, — Фрея, увлечённо рассказывая, загибала пальцы с длинными коготками. — Завместо получаем: преданную и упрямую Ашаи, готовую делать всё, к чему поведут; с нею Тансарр будет в тугом аркане, тем более, что у меня есть соображения, как с её помощью хорошенько так приручить его партию; и вообще, она мне показалась небезынтересной. Я уверена, что Миланэ не подведёт, если поступить с ней правильно. Пусть кормится с наших рук. — Фрея, мне всегда нравилось, как ты ведёшь дела. Хорошо ловишь рыбу в воде! Мы очень хорошо нажмём на Тансарра с помощью этой львицы… — поддержала Инлирамия. — Затягивать войну на Востоке никак нельзя. Давите на него или крушите его. Я решаю общие вопросы, но вы решайте частные, — Веста бросила пилить когти и окинула всех испытующим взором. — Всё так. Но вот что: не надо этого… как его… Амона освобождать, — заметила старая Вестающая. — Почему? Она нам руки целовать будет, — удивилась Фрея. — Целовать, целовать… Нам этого не надо, и без неё найдутся желающие; нам нужен результат. Видите ли, в чём проблема: решив все свои проблемы, она может исчезнуть, хоть с этим львом, хоть без него. В конце концов, может передумать на нас работать. Говоришь, этот лев ей дорог? Будем держать на этом поводке. Она будет слышать «завтра, завтра», потому — лежать у наших хвостов. Не надо раздавать всё сразу. — Вечно кормить завтраками можно только глупую голову, а она не такова. — Пройдёт время, ещё на чём-то подловим. Этого самого Амона выпустим. Со временем. — Ладно, это всё частности, — фыркнула Веста. — Давайте дальше. Вдруг Аальзи напряжённо подалась вперёд; потом, словно опомнившись, виновато улыбнулась, и снова воссела-разлеглась, но без всякого расслабления. — Я скажу, можно?.. — робко попросила она слова. Заметив одобрительно-снисходительный кивок Весты, продолжила: — Я к этой теме, пару слов. Я её хорошо знаю, ещё с дисциплария. Ей нельзя доверять, она себе на уме… Так Аальзи мстила Миланэ за однажды кинутые в сердцах слова, когда дочь Андарии долго и безуспешно, целую неделю, пыталась помочь ей понять, как стойко зажигать игнимару: — Если и дальше будешь ныть, то ничего не получится! Будь настоящей Ашаи-Китрах! Та, что лишь тонет в жалобах, не может быть Ашаи! Не пройдешь Совершеннолетие, и поделом! Было это очень-очень давно и почти неправда, почти десять лет назад, они после этого давно уж помирились, и даже всплакнули обе, когда радостно-тревожную и немного растерянную Аальзи могущественные Вестающие забирала себе на обучение. «Посмотрю я, кто теперь будет ныть, моя забавная, настоящая Ашаи-Китрах. Гляди теперь: где ты, где я…», — изнутри радовалась Аальзи. Но пока продолжался полет её высокой мысли и она чуть сбивчиво объясняла сёстрам-Вестающим, почему Миланэ стоит наступить на хвост и вообще почему очень полезно держать в напряжении всю эту мелочь на побегушках, Ваалу-Фрея, как-то утратив охоту сносить эти многословные обсуждения дел, дальше рассматривала столь знакомую картину, на который был запечатлен разговор Вестающих. «Зоркий был художник», — подумала она о сущности чужого гения. — «Потому и пропал».