За тобой

      Половина марта уже прошла, а царю не легчало. Иоанн лежал в опочивальне, больной, обессиленный, постоянно осматривали его лекари, да только что сказать они могли? Государь всё понимал сам. Иоанну шёл пятьдесят четвёртый год, а сколько жизней он загубил, так и чудо вовсе, что дожил до этих лет. Царь подолгу бредил, впадая в беспамятство, а в бреду кричал, молил, ругался. Постельничьи, присматривавшие за болезным, боялись приблизиться к государю, думая, что вот они, бесы царёвы, выходят. Не зря его сатаной в народе зовут. А к грозному царю приходили души им убитых. Иоанн отходил. К нему приходило многое множество народу. Вяземский был, хан татарский, Колычёв-Умной, Колычёв-Немятый, Курбский, чтоб гореть ему в аду, Филипп, много других, много прочих. Сотни, тьма народу. И всё - худые, щёки впалые, глаза горят. Видно, и им не видать, как самому царю, райских врат. Видно, они его за собой в пекло и потащат. Знал государь, что этим закончится, мук не боялся. Боялся того, кто за две с лишним седмицы не пришёл в его горячечный бред, не обвинил его ни словом, не прожёг ни взглядом. Он придёт. В последний час. За ним. Царь пришёл в себя. Иоанн знал, что это ненадолго, что осталось ему мало. Подозвал постельничьего. - Уходи теперь. Оставь меня одного. Тебе тут делать нечего, ты уже не поможешь. Постельничий поклонился низко, вышел, закрыв дубовую дверь за собой. Царь без сил откинулся на подушки. Он скоро придёт. Не может быть иначе. Бред брал своё. Красные щупальца в чёрных брызгах обвивали царёву шею, он задыхался, находил морок, скрывался мир. И вот он опять здесь, опять в своём воспалённом мирке, где он, умирающий, они, мёртвые, и ни души боле. Он идёт. Государь ждал его, и вот он, и так мало он изменился. И так жутко царю взор воспалённый поднять, взглянуть на призрака. Басманов. - Надёжа-государь, не чаял уж я тебя увидеть! А гляди, как составилось наше дело! - Федя ... и я уж не ждал, что встречу тебя когда ... - Молчи! Теперь - молчи! Говорить я буду! Такого я претерпел, что говорить теперь право есть у меня! Жаль, Иван, жаль, что мне власти боль тебе причинить, какую ты мне причинял! Не могу я губы твои разбить и уши порвать в кровь, вырвать ногти твои и суставы вывернуть! Не могу я лишить тебя любви, без которой и мёд не всласть, и жизнь не в радость! Не могу я мучить тебя речами ядовитыми, не могу я твою веру вдребезги разбить! А как мне этого хочется! Видит Бог, больше всего, чего хотеть могу, мне этого хочется! - Федюша ... Душа моя, я ведь ... - Душа твоя!? Так ты душу свою, свет свой, яхонт свой отдал в пыточную, отдал на поругание, на бесчестье отдал!? Не диво, что убивал ты, сжигал и насилил столько людей! Душу свою уж убил, в застенке запытал, в монастыре на Белоозере дожила век свой недолгий, домучилась! А я ведь любил тебя, Иван, любила тебе душа моя и для тебя пела, сердце моё ради тебя билось и трепетало! Только теперь сердце моё в земле гниёт на монастырском погосте, а душа в кресте нательном осталась, в котором меня похоронили! Ад ждал меня уже, звал за грехи, тебя ради совершённые, и муки предсмертные меня от Геенны не спасли. Не принял меня Господь, не открылись ворота Рая! Уверься, что и для тебя не откроются они! Вместе с нами со всеми, со всеми замученными будешь гореть в Аду и знай, что пылает уже там твой костёр, недолго тебе здесь метаться! Хотел царь остановить Басманова, хотел на колени пасть пред Фёдором, да тот отвернулся, а морок сгущаться начал. Отпускал государя горячечный бред. Разлепил Иоанн веки, разомкнул потрескавшиеся губы. Хотел позвать постельничьего, а потом вспомнил, что сам его отпустил, что не придёт он, и никто его не услышит. Царь умирал. Царь умирал непрощённым. Царь отправлялся в Ад вслед за всеми, кого казнил за жизнь свою, кого за вину покарал, а кого и без вины. Были изменники, были крамольники, были те, кто пыток был достоин. А были прихоти царские, прихоти, за которые потом плакал и каялся грозный царь. Да только вот сделанного не воротишь. Басманов ждал государя в Аду.