Непозволительно

— Напомни, чем была плоха "Дубовая бочка"? – Тревиль откупорил новую бутылку и наполнил свой бокал. – Будешь? Ришелье улыбнулся и покачал головой – он ощущал призрак приближающейся мигрени и не хотел лишний раз облегчать ей дорогу. За окном гнулись под непогодой ветви каштана, растущего во дворе. Матовое стекло позволяло разглядеть лишь силуэты, и внешний мир превращался в бесконечное мельтешение теней, рожденное ветром и лунными лучами. — Я, конечно, не спорю, обстановка тут куда приятнее. Еда, опять же, не идет ни в какое сравнение. Вот насчет охраны я не уверен, никогда не доверял гвардейцам… Шаги, приглушенные толстым ковром, раздавались все ближе и ближе. Ришелье откинулся на спинку кресла и замер, когда широкие ладони легли ему на плечи. — Но разве нас не должно беспокоить, что кто-нибудь разболтает о том, как капитан королевских мушкетеров под покровом ночи наносит визиты Его Высокопреосвященству кардиналу? Одна рука скользнула чуть выше, большой палец принялся поглаживать полоску обнаженной кожи между высоким воротником и линией роста волос. Ришелье закрыл глаза и опустил голову, позволяя умелым рукам разминать закаменевшие за день мышцы. Перед его внутренним взором проносились встречи с Тревилем за последние десять лет. "Дубовая бочка" – маленький грязный трактир на окраине Парижа. Место, где все начиналось. Кардинал содрогался от этих воспоминаний, и он не мог с уверенностью сказать, была ли это дрожь возбуждения при мысли о горячих ночах, проведенных в трактире, или отвращения при мысли о закопченных потолках и загаженных полах. "Крашеная борода" – гостиница хоть и более приличная на вид, но находящаяся в крайне неблагополучном районе города. Большим плюсом "Крашеной бороды" являлась абсолютная лояльность хозяина, который был так предан дукатам и луидорам, что кроме них ничего и не замечал. "Красная голубятня" – отчаянные меры для отчаянных времен. Хуже этой лачуги был только заброшенный сарай на берегу залива. Какое бы воспоминание ни всплывало у Ришелье перед глазами, всюду на картину встреч словно была наброшена вуаль. Беспрестанное, всепоглощающее ощущение тревоги приглушало краски и скрадывало детали. Всюду Ришелье мерещились шпионы и убийцы, неприятели, готовые отнять у него последнее и единственное, что привносило в его жизнь хоть какое-то облегчение и смысл, – встречи с Тревилем. Самого Тревиля. Кардинал застонал, когда пальцы коснулись волос, потянули за вихры на затылке, вновь заставляя запрокинуть голову, дать доступ к застежке на воротнике. Совсем другое дело – Пале-Кардиналь, место, где Ришелье был уверен в надежности каждого камня. О некоторых секретных ходах не знал никто, кроме него. Нет, разумеется, раньше о них знал еще десяток строителей, но, увы, их жизни оборвались вместе с веревками, удерживавшими тяжелый каменный блок. Доход слуг, работающих в Пале-Кардиналь, превышал годовой оборот многих парижских купцов, система охраны включала в себя не только гвардейцев, но и вольнонаемных мастеров, о существовании которых не обязательно было догадываться даже Тревилю. Горожане могли сколько угодно судачить о том, что происходит в стенах его дома, в конце концов, из любых слухов можно было извлечь что-нибудь полезное. Истинное же положение вещей было скрыто в покоях с крепкими дверями, тяжелыми портьерами и огромной кроватью. — Что-то ты удивительно молчалив сегодня, - заметил Тревиль, наклоняясь ниже, по мере того, как его проворные пальцы расправлялись с пуговицами на камзоле Ришелье. Второй рукой он по-прежнему удерживал кардинала за волосы, не позволяя тому пошевелиться. Губы Тревиля почти касались уха Ришелье, и он старался не вздрагивать каждый раз, когда горячий выдох опалял его кожу. — А ты – слишком болтлив, - ответил Ришелье, досадуя, что его голос звучит так хрипло и прерывисто. Боже милостивый, первый министр Франции, сохраняющий спокойствие и хладнокровие под градом ядер и пуль, терял способность здраво мыслить от одного прикосновения чертового Тревиля! — У тебя прекрасно получается меня заткнуть, - отозвался Тревиль, проводя кончиком языка от ключицы до уха. – Особенно на совете у короля. — Так тебя сейчас интересует мое красноречие? – Ришелье дернулся всем телом, но хватка Тревиля удержала его на месте. – Хочешь обсудить решение Людовика о перебросе войск ближе к Альпам? — Нет, я хочу другого, - возразил Тревиль. Он как раз расправился с камзолом и принялся за штаны. – И, кстати, я отлично понимаю, что это не было решением Людовика. Глаза Ришелье закатились, когда Тревиль обхватил ладонью его член. Он с трудом сглотнул, выдохнул и попытался сесть ровнее, собирая обрывки мыслей. — О, нет, Жан, ты ошибаешься. Такое мудрое решение могло стать только проявлением гения короля. — Мы еще не оправились от Ля Рошели, – Тревиль легко вошел в ритм, заставляющий кардинала задыхаться. — Тебе… Тебе нужно время… чтобы оправиться от победы? — Дело не в победе, дело в том, что моим людям просто негде будет взять экипировку для новой кампании, Арман. — Тебе не кажется, что я сейчас буду несколько пристрастен в обсуждении этого вопроса? – прорычал Ришелье, толкаясь в кулак. — Ну, если так… И Тревиль разом разжал обе руки, отступая от кресла. — Жан! — Я не хочу прослыть манипулятором, - пожал плечами Тревиль, отходя все дальше. — Мерзавец! — Сударь, да как вы смеете меня оскорблять?! Ришелье поднялся на ноги и, на ходу избавляясь от разоренной одежды, начал надвигаться на Тревиля. — А кто первым заговорил о делах в спальне? – почти прошипел он в лицо ухмыляющемуся капитану. Тревиль, уже сбросивший кожаный колет, стянул рубашку через голову. — У нас нет другого времени, чтобы поговорить наедине, - отозвался он и притянул Ришелье ближе. – Королева на сносях, а ты опять подговариваешь ее мужа отправиться в далекий и опасный военный поход. — Так уж вышло, что ее муж – король, пора бы ей уже с этим смириться. В конце концов, все, что он делает, - делается на благо Франции, а значит – и будущего наследника. Ришелье наклонился ниже, прихватывая зубами затвердевший сосок, надеясь, что это отвлечет капитана от серьезных разговоров. Тревиль издал какой-то тихий и глухой рык, схватил Ришелье за плечи и толкнул на кровать. — Она не дура, Арман, ты это знаешь. Она понимает, что король все делает по твоей подсказке. Пляшет под дудку того самого кардинала, который отдал приказ убить королеву. Ришелье приподнялся на локтях, глядя на Тревиля снизу вверх. — Я сделал это по воле Людовика. Тревиль вздохнул и шагнул ближе, поставив колено на кровать, между ног Ришелье. — Анна не будет мстить отцу своего ребенка. Ни один мускул в лице кардинала не дрогнул от этих слов. — Переживаешь за меня? – Ришелье ухватил капитана за шею и потянул его на себя. Тревиль замер на секунду, окинул кардинала пристальным тяжелым взглядом. — Я человек привычки, Арман. Я бы и дальше предпочел навещать тебя в спальне, а не на кладбище. — Переживаешь, - удовлетворенно кивнул Ришелье и принялся стягивать с Тревиля бриджи. Какое-то время они перекатывались по кровати, ведя безмолвный, в равных долях наполненный поцелуями и укусами спор, пока Ришелье не пригвоздил Тревиля к матрасу, сжав его бока своими коленями. Воспользовавшись секундной заминкой, во время которой Тревиль пытался восстановить дыхание, Ришелье извлек из-под подушки припрятанный там фиал. — Интересно, что думают слуги, когда меняют твои простыни? – Тревиль внимательно наблюдал, как Ришелье растирает масло между пальцами. — Я плачу им, чтобы они не думали, - сообщил кардинал, одной рукой обхватывая член Тревиля, а вторую заводя себе за спину. — Помочь? – Капитан усилием воли сфокусировал взгляд на лице Ришелье. Тот выгнулся, чтобы дать себе лучший доступ, наклонился еще ниже, почти касаясь лбом лба Тревиля. — Нет, - выдохнул он, - просто смотри. И Тревиль действительно смотрел не отрываясь, как кардинал медленно опускался на его член, принимал его все глубже и глубже. — Боже, Жан… - прошептал Ришелье, чувствуя, как внутри него поднимается знакомая жаркая волна. Он безостановочно шарил руками по сильному жилистому телу под ним, касался бледных рубцов, ласкал шрамы – эти напоминания о смертности. – Жан… — Давай же, – рука Тревиля вцепилась в бедро Ришелье, рука Ришелье вцепилась в запястье Тревиля. Все их естество слилось в одно единое, неделимое целое. Ришелье отклонился наконец назад, начиная двигаться. Сначала медленно, под тем самым углом, когда проникновение наиболее глубоко, потом – быстрее, когда Тревиль приподнялся, потянул его к себе. Капли пота падали туда, где их тела соединялись, смешивались вдохи и выдохи. Как и всегда, ближе к концу Ришелье, не в силах больше сдерживаться, начал стонать, хрипло и беспомощно. Тревиль привычным жестом потянулся было к его рту ладонью, чтобы заглушить лишние звуки. — Ос… оставь, - выдохнул кардинал, мотнув головой. – Здесь можно… Тревиль кивнул, глаза его сверкали и смеялись. — Тогда сейчас, - сказал он, и провел по члену Ришелье раз, другой. На третий раз Ришелье зажмурился и излился на грудь Тревиля. Тот застыл на несколько мгновений, после чего перевернул кардинала на спину, навалился на него всем телом, выходя почти полностью и входя до упора. Еще минуту он вбивал Ришелье в матрас, потом вздрогнул, зарычал и утих. — Чувствуешь себя победителем? – тон Ришелье можно было бы назвать насмешливым, если бы кардинал не звучал полузадушенным от того, что Тревиль не торопился перекатиться с него на кровать. — Всегда вспоминаю эти моменты, когда ты выставляешь меня идиотом перед королем и двором. — Как низко. — У меня перед глазами великолепный пример нечестной игры. В конце концов Тревиль освободил Ришелье от своего веса и улегся рядом. — Нужно возвращаться, на завтра назначена ранняя встреча. Благодаря вам, Ваше Высокопреосвященство, дни мои стали насыщены и полны головной боли. Альпы ждут. Кардинал перевернулся на живот, подпер подбородок кулаком и устремил взгляд на Тревиля. В полутьме спальни он выглядел уставшим, даже вымотанным, но не встревоженным. Ришелье вдруг ощутил привычный укол паники, от которого вдоль позвоночника у него всегда разливалась ледяная волна. Десять лет было непозволительно большим сроком. Всякого рода привязанность была непозволительно опасным чувством. Между ним и Тревилем происходили абсолютно непозволительные вещи. И тем не менее каждый раз он молил Бога позволить им еще хотя бы одну встречу. — Увидимся во дворце, - ответил Ришелье наконец. *** Небо на следующий день было таким чистым, а солнце – таким ярким, что из тронного зала казалось, что за окном май, а никак не холодный ноябрь. Такая погода как нельзя более пагубно влияла на настроение Людовика. Король сразу же становился рассеян, то и дело норовил отменить советы и отправиться на охоту. Кардиналу стоило немалых усилий заинтересовать его картой, на которой шаг за шагом вырисовывался план продвижения войск на юг. Ришелье удалось покинуть дворец только ближе к полудню, что означало, что он не успевал на встречу попечителей в Сорбонну. Припомнив распорядок дня, он решил направиться в резиденцию на улице Тюльпанов и подготовиться к переговорам с послом из Нидерландов. Солнечные лучи, ослепительные, но бессильные, не могли прогреть воздух, и в порывах ветра уже ощущалось холодное дыхание зимы. Ришелье плотнее запахнул мантию и направился к лестнице, ведущей к северным дворцовым воротам, где его ожидала карета. Внезапно мушкетер, до того безучастно стоявший у стены, сделал шаг вперед, преграждая Ришелье дорогу. — Монсеньор, нам нужно поговорить, - заявил незнакомец. — В таком случае, сударь, вам придется записаться на прием, - ответил кардинал, собираясь обогнуть мушкетера. — Боюсь, монсеньор, эта беседа не терпит отлагательств. Кардинал, привыкший, что после подобных слов в нем пытаются проделать больше отверстий, чем предусмотрено человеческой природой, инстинктивно потянулся к шпаге. Мушкетер покачал головой, снял шляпу и поклонился. — Прошу прощения, но вы неверно истолковали мои намерения, - заверил мушкетер, обращая на Ришелье уверенный и чистый взгляд. — Атос? – кардинал расслабился – из всей четверки этот дворянин слыл наиболее благоразумным. Атос выпрямился и, понизив голос, произнес: — Капитан де Тревиль при смерти. Ришелье знал, что многие считают умение держать лицо важнейшим из достоинств дипломата. Также Ришелье знал, что мнению большинства нельзя доверять. Научиться контролировать мышцы, сохранять спокойствие и невозмутимость в любой ситуации было совсем не сложно. Высшим мастерством являлась способность не выдать себя даже взглядом. Кардинал потратил немало времени на то, чтобы зеркало его души перестало отражать что бы то ни было. — Прискорбное известие, - ответил он безразлично. – Однако я не вижу, как эта новость может быть мне интересна. Если только капитан не решился нарушить эдикт о дуэлях, но и в этом случае… Атос выдохнул, словно стараясь сдержать неподобающие слова. — Нет, Ваше Высокопреосвященство, капитан – человек чести и слова, он ставит закон превыше всего. Его тяжелое состояние вызвано не раной, но лихорадкой. Ришелье почувствовал, как в висок начали вколачивать острый гвоздь. Такой же гвоздь проник между ребрами, не давая нормально вдохнуть. Карета стояла буквально за поворотом, но, чтобы добраться до нее, нужно было преодолеть два лестничных пролета. Некоторое время кардинал всерьез раздумывал над тем, какой позорный исход предпочтительней – упасть без чувств к ногам Атоса или упасть без чувств на лестнице и сломать себе шею. Во втором случае ему, по крайней мере, не пришлось бы думать о последствиях. — Позвольте поинтересоваться, господин Атос… - Ришелье отчаянно надеялся, что его внезапная бледность не слишком бросается в глаза. – По какой причине вы решили, что эта печальная новость больше заинтересует меня, нежели Его Величество? Все же господин Тревиль – капитан королевских мушкетеров, и в первую очередь о его болезни необходимо доложить королю. Мушкетер смерил его взглядом, в котором скользило неприкрытое презрение. — Разумеется, монсеньор, вы правы. Я совершил ошибку. Я немедленно отправлюсь с докладом к Его Величеству, дабы тот отправил лучших своих докторов для постоянного дежурства у постели больного. Атос вскинул подбородок и начал разворачиваться, чтобы уйти, когда Ришелье покачнулся. — Нет, - прошептал он. Перед глазами у него все поплыло при мысли о том, что он больше не сможет увидеть Жана, не сможет даже попрощаться. – Нет. — Обопритесь на мой локоть, монсеньор, - раздался над ухом тихий голос Атоса. – Я провожу вас до кареты. Только оказавшись внутри, Ришелье вновь осмелился посмотреть на мушкетера. Тот сидел напротив, повернув голову к окну и тактично делая вид, что крайне заинтересован прохожими у дворцовых ворот. После секундного колебания кардинал исключил из списка вопросов те, ответы на которые были либо очевидны, либо бесполезны. — Насколько все плохо? Атос пожал плечами. — Я бы не пришел, если бы ситуация не была критической. Мы нашли его около девяти утра. Судя по его состоянию, приступы начались раньше, на рассвете. — Приступы? — Судороги, рвота. Все на фоне жара и бреда. Местный врач сперва решил, что это холера… — Я не слышал, чтобы свирепствовала эпидемия. — В том-то и дело. Холера обычно начинается среди бедняков и выкашивает целые семьи. Редко когда она поражает только одного человека. Ришелье помолчал. — Нам нужно будет заехать на улицу Старых монет, забрать моего личного доктора. — Велите кучеру поторопиться, монсеньор. *** Комнаты Тревиля никогда не отличались роскошью или хотя бы уютом. Ришелье помнил, как был поражен, придя сюда в первый раз. Повсюду царил армейский порядок, всякая вещь, которую находил он в комнате, являлась не излишеством, а необходимостью и располагалась точно на своем месте. На стенах не висело ни одной картины, ни единого фамильного гобелена, выскобленный деревянный пол не был покрыт ковром. В том и заключалось одно из основополагающих различий между ними. Жизнь Тревиля была сосредоточена вне этих стен, среди шпаг и мушкетов, звона подков и шпор. Он выходил из дома, как из темницы. Ришелье же после всех военных походов, дипломатических переговоров, дворцовых интриг и тайных встреч в ночных переулках возвращался домой, предвкушая глоток свободы. В борьбе аскезы с удобством кардиналу удалось выиграть только один бой, в результате чего Тревилю пришлось выкинуть свою старую узкую кровать и купить "нечто более подобающее дворянину", как выразился Ришелье. Постель была знакома кардиналу. Человек, лежащий в ней, – нет. Казалось, за последние несколько часов Тревиль похудел чуть ли не вдвое. Лицо его посерело и осунулось, влажные от испарины волосы облепили череп. Руки беспомощно лежали поверх одеяла. Ришелье заметил, что пальцы подрагивают, и вцепился в косяк так, что у него самого побелели костяшки. В комнате пахло смертью. Несмотря на открытые окна, на горящие свечи, на то, что пол недавно мыли, и, очевидно, не единожды, в воздухе все равно витал едкий дух слабости, рождающийся из переплетения запахов пота и экскрементов, камфоры и, во имя всего святого, ладана. — Вы что, приводили священника? – прошипел кардинал, поворачиваясь к Атосу, стоявшему за его плечом. — Это была просьба капитана, – вместо Атоса ответил д'Артаньян, застывший у окна и смотревший на вновь прибывшего кардинала с огромным недоверием. – Впрочем, вас он тоже звал, поэтому я бы не стал ручаться, что в его бреду есть хоть капля здравого смысла. Ришелье метнул в нахала убийственный взгляд, но промолчал. В этот момент в комнаты Тревиля вошел наконец доктор Эпле, державший в руках черный саквояж. — Позвольте, монсеньор… - он отстранил кардинала, загородившего ему проход, и направился к постели больного. – Кто-нибудь один пусть останется, остальных попрошу выйти. Ришелье шагнул было вперед, но Атос ухватил его за локоть. — При всем уважении, монсеньор, пойду я. — Что… — Господину Эпле нужен ассистент, на случай, если больного нужно будет перевернуть или подержать. Не думаю, что вы сейчас в состоянии помочь. — Да как вы смеете! Атос сочувственно сжал его плечо. — Просто поверьте мне, монсеньор, вам лучше остаться здесь. И мушкетер шагнул за порог, плотно прикрыв за собой дверь. Ришелье постоял несколько секунд, рассматривая рассохшуюся древесину, потом повернулся и прошел к столу Тревиля. Кресло стояло неровно, словно его отодвигали в спешке, на столе лежал ворох бумаг, некоторые из них разлетелись и теперь покоились на полу. Ришелье не находил в себе достаточно выдержки, чтобы спокойно стоять на месте, но куда бы он ни шагнул, всюду натыкался то на эти чертовы бумаги, то на острый взгляд д'Артаньяна. Из спальни раздался протяжный, полный боли стон. Кардинал закрыл глаза и сжал кулаки так, что ногти пропороли кожу ладоней. — Эту ночь, - произнес д'Артаньян ровным голосом, - он провел в Пале-Кардиналь. Ришелье сжал губы и посмотрел на мушкетера. — Шпионите за своим капитаном? Лицо д'Артаньяна не дрогнуло, и Ришелье подумал, что из него вышел бы отличный политик. — Мне как мушкетеру по рангу не положено знать, что за дела у главы королевских мушкетеров с первым министром Франции. Мне как д'Артаньяну плевать, что за дела у господина де Тревиля с господином дю Плесси. Но как друг капитана, я клянусь, я убью вас, если узнаю, что это вы виновны в его… — Замолчите! – воскликнул кардинал шепотом. – Немедленно замолчите, пока не сказали что-то, о чем я заставлю вас жалеть! Д'Артаньян оттолкнулся от стены, с решительным видом направляясь к кардиналу, но тут дверь распахнулась. Доктор Эпле вышел из комнаты, потеснив спорщиков в сторону. Рукава его были закатаны, кустистые брови сошлись на переносице, придавая лицу одновременно озабоченное и осуждающее выражение. — Господа, я прошу вас соблюдать тишину! – он бесцеремонно ткнул пальцем в грудь сначала Ришелье, потом мушкетера. — Прошу прощения, господин Эпле, - ответили они синхронно. Доктор удовлетворенно кивнул и нахмурился еще сильнее. — Монсеньор, простите мне мою дерзость, но мне нужно, чтобы вы ответили на несколько вопросов. Ришелье лишь нетерпеливо взмахнул рукой. — Господин Эпле, все что угодно. — Как вы себя чувствуете? Д'Артаньян уставился на доктора, как на умалишенного. Впрочем, Ришелье мог понять такую реакцию, ибо и сам он лишь с большим усилием удержался о того, чтобы не уточнить у господина Эпле, в своем ли тот уме. — Вы имеете в виду… — Я имею в виду ваше физическое состояние. Не ощущаете ли вы сухости во рту, жжения в районе грудины, тошноты и головокружения? На кардинала постепенно начало снисходить понимание. — Нет, доктор, я не испытываю ни одного из перечисленных симптомов. Я уже задумывался о том, почему, если капитана поразила лихорадка, я до сих пор на ногах? — Потому что это не лихорадка, - отрубил доктор Эпле, складывая руки на груди. – Не холера и не, возблагодарим Бога, чума. Я верно понял, что вчера капитан был приглашен на ужин в Пале-Кардиналь? Хотя Ришелье и понимал, что от лечащего врача у человека может быть еще меньше секретов, чем от духовника, он все же отвел глаза. — Да, доктор, вы все поняли верно. — Тогда постарайтесь припомнить, - начал господин Эпле, медленно подбирая слова, – было ли что-нибудь на столе, к чему вы не притрагивались? Десерт, вино, фрукты? Кардинал сощурился. — Господин Эпле, я не понимаю, к чему вы клоните. Уж не пытаетесь ли вы намекнуть, что я собирался отравить капитана? В таком случае спешу вас уверить, что трапезу мы полностью разделили на двоих, и не было ни одного блюда, ни одного бокала… Ришелье замолчал так резко и побледнел так сильно, что доктор Эпле тут же подхватил его под руку и отвел к креслу Тревиля. — Ну же, монсеньор, спокойнее, присядьте. - Пресвятая дева. Вино… - кардиналу казалось, что земля уходит у него из-под ног. – Я не стал пить вино из той бутылки, что подали уже после ужина. — Молодой человек, помогите мне, там, в саквояже, в боковом кармане лежит склянка… Голоса долетали до Ришелье издалека, будто из-под слоя воды. Руки занемели, а перед глазами растеклись черные кляксы. Господи, как вульгарно и просто - яд в вино. Словно отравленная стрела проникла в самое его сердце, и не осталось в мире ничего святого и безопасного. Господи, они проводили ночи в шатре на краю поля боя, вот в этих самых комнатах, когда внизу пьянствовали его мушкетеры, в грязных забегаловках и провинциальных борделях. И из всех мест яд настиг его в Пале-Кардиналь. Его слуги поднесли ему это вино, под его крышей он выпил отраву. Жестяной край кружки прижался к его губам. — Пейте, монсеньор, вам станет легче. — Я не хочу, чтобы мне становилось легче, - пробормотал Ришелье, давясь какой-то горькой жидкостью. — Ну, полно вам, пейте. Вот так, – Эпле стоял перед ним на коленях, в одной руке он держал кружку с лекарством, пальцы другой нащупывали пульс на запястье кардинала. – Вот так. Скажите, монсеньор, вы сможете отыскать ту бутылку? Мне нужно знать, что это был за яд. Ришелье бессильно покачал головой. — Это кто-то из слуг. Если у убийцы есть голова на плечах, он уже давно вылил вино и сбежал. — Мы все равно не можем это так оставить, - мрачно произнес Атос. – Д'Артаньян, отправляйся в Пале-Кардиналь, постарайся выяснить как можно больше. Кто из слуг пропал, не вел ли кто-нибудь себя странно в последнее время. Мы должны найти… "Убийцу", – подумал кардинал, проводя рукой по лицу. – "Он хотел сказать - мы должны найти убийцу". — Каковы шансы, доктор? – несмотря на то, что голос Ришелье был очень слаб, он словно сумел заглушить все иные звуки, и после этого вопроса в комнате повисла неприятная тягучая тишина. Эпле тяжело вздохнул. — Монсеньор, я был бы рад обнадежить вас, но у меня нет привычки лгать. Если до заката мы не найдем средства, то капитан обречен. Никогда прежде солнце не двигалось по небу с такой головокружительной скоростью. Казалось, только несколько мгновений назад кардинал закончил писать распорядительное письмо, с которым д'Артаньяна пустили бы в его покои. Но проклятые часы говорили совсем другое, похоронным звоном отбивали два часа пополудни. Где-то за пределами пропахшей смертью комнаты ждал обещанной встречи посол из Нидерландов, где-то по коридору дворца расхаживал нетерпеливо гонец из Дувра, где-то затевались стычки, где-то плелись интриги. Для Ришелье весь мир сосредоточился на полоске света, скользящей по шершавой стене, по мере того, как солнце клонилось к западу. Он сидел возле кровати Тревиля болезненно прямо, не смея глядеть капитану в лицо и не смея отвести от него взор. — Монсеньор, до короля дошло известие о болезни капитана, - сообщил Атос, входя в комнату. – Скоро сюда прибудет королевский лекарь. Кардинал усмехнулся одними губами. — Бедный Людовик, - промолвил он, протягивая руку и сжимая бледные пальцы, покоящиеся поверх одеяла. – Он упрям и глуп как раз в той степени, чтобы всякий раз надеяться на чудо и всякий раз страдать от того, что его не происходит. — Не стоит так судить о короле, Ваше Высокопреосвященство, - возразил Атос. – Я дворянин и дал клятву служить своему государю и защищать его честь. — Прошу прощения, граф. Должно быть, во мне говорит зависть, ведь самому мне всегда приходится смотреть на вещи здраво, – Ришелье прикрыл глаза, собираясь с мыслями. – Окажите мне еще одну милость, граф - оставьте нас. Я выйду через минуту. — Я прикажу кучеру готовить карету, монсеньор. Когда дверь за Атосом закрылась, кардинал соскользнул со стула на колени, по-прежнему сжимая ладонь Тревиля в своих ладонях. — Прости меня, Жан, - прошептал он, прижимая холодные пальцы к губам. – Я не смогу… Господи, помоги мне. Я никогда не смогу тебя отпустить. Тревиль оставался без сознания, его грудь едва вздымалась, дыхание вырывалось со свистом из потрескавшихся губ. Ришелье на прощание коснулся поцелуем пылающего лба, поднялся на ноги и вышел из комнаты не оборачиваясь. Кардинал плохо помнил, как он садился в карету, как приказывал гнать во дворец. Перед его глазами расцветали алые цветы паники и обреченности, превращаясь то в красное закатное солнце, то в кровавые брызги вина. Он плохо помнил, как шагал по пустынным коридорам западного крыла, приближаясь к покоям королевы. Узнав о своем положении, Анна еще в самом начале беременности заявила Людовику, что придворная суматоха ее утомляет. Король, жаждущий носить королеву вместе с будущим наследником на руках, был готов на все. Он бы построил для нее отдельный дворец, отдельный город, но Анна благосклонно согласилась довольствоваться лишь западным дворцовым крылом, доступ в которое с того момента был ограничен для всех, кроме узкого круга избранных персон. Ришелье, что было вполне объяснимо, никогда в этот круг не входил, однако сейчас он, и глазом не моргнув, прополз бы на коленях весь путь от набережной Сены до трона королевы, если бы после этого она согласилась его принять. Как ни странно, унижаться ему не пришлось. Миловидная фрейлина провела его в небольшую гостиную, играющую роль малого приемного зала, и оставила в ожидании, заверив, что королева примет его в течение получаса. Спустя еще десять минут двери в противоположной стене комнаты распахнулись, и Анна, в окружении двух других фрейлин, вышла навстречу кардиналу. — Ваше Величество, - Ришелье поклонился. — Ваше Высокопреосвященство, - поприветствовала его Анна, делая знак рукой фрейлинам, чтобы те оставили их наедине. Фигура королевы еще не претерпела радикальных изменений, но что-то все же изменилось в ее осанке, в выражении лица, в том, как она держала себя. – Что за срочное дело привело вас ко мне? Ришелье поколебался, потом поднял голову и внимательно посмотрел королеве в глаза. Это было столь вопиющим нарушением этикета, что несколько мгновений Анна просто не могла отвести взгляд. Этих мгновений кардиналу хватило, чтобы убедиться в правоте собственных догадок. — Дошли ли до вас уже печальные известия о судьбе господина де Тревиля? – ровным тоном поинтересовался кардинал. Анна поджала губы и захлопнула веер нервным движением. — Разумеется, монсеньор, новости во дворце распространяются со скоростью лесного пожара. Не говоря уже о том, что мне, как королеве, должно узнавать их в первую очередь. Кардинал кивнул, но как-то рассеянно, будто соглашаясь не со словами королевы, а с собственными мыслями. — Будет ли вам жаль, Ваше Величество, если капитан Тревиль покинет это свет? Анна вскинула на кардинала встревоженный взгляд и отошла к крохотному туалетному столику, внезапно заинтересовавшись стоящим на нем букетом роз. — Что вы такое говорите, монсеньор, господин Тревиль обязательно поправится! Часы на каминной полке начали бить четыре часа. До заката оставалось совсем немного времени. Ришелье сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в ледяную воду. — Анна, пожалуйста… - королева вздрогнула и уже открыла рот, то ли чтобы прогнать кардинала, то ли чтобы позвать стражников, но Ришелье не дал ей продолжить. – Отдайте мне противоядие, - он перевел дыхание и шагнул ближе, так что от королевы его отделяли только благоухающие белые цветы. – Отдайте мне противоядие, и я клянусь, что я сам приму яд еще до рождения вашего наследника. Вы ведь этого хотите? Нижняя губа королевы начала дрожать. — Почему… - начала она и всхлипнула. – Почему? Кардинал улыбнулся. — Почему я решил, что это вы? Почему я это делаю? Почему вы должны мне верить? Королева кивнула. Из ее глаз скатились две крупных жемчужных слезы. — Ну же, Ваше Величество, вы же так умны. Хотите унизить меня – унижайте, но я не собираюсь порочить честь рыцаря Его Величества. Достаточно того, что он может лишиться жизни. Теперь слезы катились по щекам королевы непрестанно. — Я бы не поверила, монсеньор, что человека можно ненавидеть так сильно. Не поверила бы, если бы не встретила вас. Вы самое скользкое, эгоистичное и подлое создание из всех, что появлялись на земле. Даже теперь, когда, по воле рока, казнь ваша не свершилась, вы пытаетесь выторговать вариант, который причинит вам меньше страданий. Улыбка Ришелье, вопреки ожиданиям Анны, не погасла, но превратилась в хищный оскал. — Как жаль, что я всегда недооценивал вас, моя королева, - покачал он головой. – Итак, что вы решите? Стоит ли жизнь капитана того, чтобы заставить меня страдать? Несколько минут они стояли, замерев друг напротив друга, глядя друг другу в глаза и не произнося ни слова. Потом королева вынула из корсажа платок, утерла им слезы и дрожащим голосом позвала одну из фрейлин. — Николь, принеси мою шкатулку красного дерева. Ту, что стоит в шкафу на третьей полке. Ришелье почувствовал, как исчезает железная хватка, сковывающая его сердце. Разумеется, он прекрасно понимал, что десять лет было непозволительно большим сроком. Всякого рода привязанность была непозволительно опасным чувством. Между ним и Тревилем происходили абсолютно непозволительные вещи. И тем не менее он был благодарен Богу за каждую их невозможную, невероятную, непозволительную встречу.