***
Рюрик, выслушав хмурых городских посланцев, жёстко усмехнулся. — А вы чего хотите, отцы Новгорода Великого? Сами себя оборонить не можете, нас позвали. Так что ж теперь? Уставшему воину ни хмельного выпить, ни передохнуть? Сами-то вы боитесь что ли? — За оборону, князь-воевода, тебе и людям твоим город честно платит, — хмуро процедил довольно толстый молодой боярин. "Неревский, кажется", — вскользь вспомнил Рюрик. — А за непотребства ты с них взыскивай. Иначе ведь народ взыщет. Если концы поднимутся, никто из нас костей не соберёт. — Пугаешь, что ли, Твердята-боярин? — снова усмехнулся князь. "Надо же! И имя вспомнилось!" — Предупреждаю, — вскинул густую тёмную бороду Твердята. — Ладно, ладно, — успокаивающе поднял руки князь. — Я вас услышал, бояре. Идите с миром, я всё решу.***
— Ишь ты! Совет мы ему! Гнать его надо, земляки! — проговорил старый уличанский старшина из Плотницкого конца Градобой, когда "отцы города" вернулась к себе. — Как позвали, так и прогоним. Зажрался, рыбий сын, чучело заморское, леший раздери его прабабушку! Давно ли сам разбойничал по дорогам с дружками-то своими? То-то, почтенные! Неужто сами не управимся? — Своими, что ли, силами? — грустно усмехнулся ещё один из старшин. — Опомнись, почтенный Градобой. Свои считаться да между собой выяснять начнут. Для таких дел чужие надобны. А вот менять — да, надо. Пора, бояре, людей по дорогам рассылать. Новых блюстителей порядка искать станем.***
Князь-воевода тяжело смотрел вслед ушедшим отцам города. — Асмер! — сидевший в соседней горенке молодой викинг мгновенно возник на пороге. — Позови Рогволда. — Звал, конунг? — в дверях, полностью закрывая проём, стоял здоровенный быдловатого вида детина. Князь медленно оглядел его. Тот поёжился. — Знаешь ли ты, брат мой, отчего тонет драккар? — Ну-у... — недоумённо протянул тот. — Когда борт пробьёт. Или днище. Вода попадает... — Во-от. Начинает попадать вода. Если попадёт одна капля, это пустяк. Если десять — неприятно, но не страшно. Даже если сто — терпимо. А если очень много, то будет очень плохо. И вот попадает ещё одна капля. Одна. Маленькая. Но она становится последней, и большой надёжный драккар идёт ко дну. Поздравляю тебя, дружок. Ты, возможно, стал последней каплей. Ты зачем в скобяной лавке драку устроил? Хозяин лавки-то после вашей драки помер! Конунг ласково смотрел на своего дружинника. Так ласково, что тому стало не по себе. — Так я это... Виноват, конунг... Мёду лишку хватил. Так я ж только в то утро из разъездов вернулся. Устали мы тогда порядком. Что ж теперь, не отдохнуть что ли? Князь ходил по горнице. — А отдыхать ты решил непременно с размахом, как же? Какая была нужда драться? Дружинник замялся. — Вещица мне там одна приглянулась. Вернее, жене моей. Я ему и говорю: "Давай, мол". А он мне: "Плати!" Это что ж получается, конунг! Мы их защищаем, а они нам отказывают?! Как же так?! Князь с тоской смотрел на бравого дружинника. — Тебе, жабье ты рыло, что, мало того, что ты в дружине имеешь?! Тебе город эти куны платит! А того, что в разъездах на большой дороге стрижёшь тоже мало?! Нескольких монет на бабу свою потратить жаль?! — неожиданно рявкнул князь. — Уйди, чтоб я тебя не видел! Дружинник молчал. Князь успокоился и снова ровно мерил комнату шагами. — Уедешь из города сегодня же. Один, без семьи. Я объявлю, что судил тебя, выгнал из дружины и лишил места, жилья и чести. Наши все в том поклянутся. Бабе своей скажи, чтоб перед людьми отреклась от тебя, труса, крадуна и татя. Потом её заберёшь. Поедешь в Заболотье, где моя жена живёт. Отвезёшь грамоту и будешь там в охране состоять, пока всё не утихнет. Стыд — не дым, глаз не выест. Только гляди у меня! Вон отсюда. Дружинник, недоумённо качая головой, выбежал из горницы. Князь секунду смотрел ему вслед. — Асмер! — молодой воин снова возник на пороге. — Чирка ко мне! Живо! Парень мгновенно исчез. Князь повернулся к окну, нетерпеливо притопывая ногой. — Звал, князь-батюшка? — раздалось за спиной. Рюрик обернулся. В дверях стоял Чирок, едва ли не единственный славянин среди приближённых князя. Человек для особых поручений. Хитрый и умный лазутчик и безжалостный убийца. — Под дверью, что ли, стоял? — усмехнулся князь. — Прости. Я подумал, что могу понадобиться тебе, и был неподалёку. Если я был неправ, извини меня. — Иди сюда, — князь невольно дёрнул щекой, но с собой справился. Этот человек был ему нужен и полезен. Чирок подошёл к окну. Удачно. Только что отчитанный дружинник Рогволд как раз подходил к воротам, ведя в поводу серого жеребца. Оглянуться на окна своего вожака ему в голову не приходило. — Видишь этого парня, что подходит к воротам? Сегодня он по моему приказу уезжает в Заболотье. Так вот, Чирок, ему туда не надо. Последние слова князь произнёс особенно твёрдо. Чирок ещё раз посмотрел в окно, словно запоминая, хотя знал в лицо всех дружинников. — Обставить или не нужно? — Обставишь. Как будто... — Не нужно, господин. Я видел городских старшин. Рюрик усмехнулся. — Не слишком ли много ты видишь, Чирок? — Прости, господин, — Чирок снова почтительно, но с достоинством поклонился. — Иначе я не смогу выполнять свою работу. Если ты не доволен, как я её делаю, накажи меня. — Делай, — коротко бросил князь. — И ещё пошлёшь кого-нибудь посмышлёней в город. Пусть... Он замялся, подбирая слова. — Всё замечают и ни во что не вмешиваются, — продолжил за него Чирок. — Они уже в городе, воевода. Рюрик отвернулся. Вторично дёрнувшуюся щёку Чирок уж точно заметил бы. За спиной тихо стукнула дверь. *** Город шумел. На улицах "защитникам" поминали все их грехи, не особо стесняясь в выражениях. В усадьбу купца Нежаты снова пришли люди. На сей раз — совсем незнакомые. Накануне князь на городском вече божился, что убийца найден и сознался ("Старался, видать! Носом землю рыл! Чего его искать-то было? Люди видали!" — заорали из толпы). И что судил его князь сам перед дружиной своей, и что по обычаю его племени ему предложили выбрать: жизнь или честь. "Он оказался трусом, и выбрал жизнь. Я взял на себя эту ношу и выгнал его. Теперь он изгой и сгинет в лесу", — развёл руками князь. — "Вот и семья от него отрекается". Стоявшая рядом заплаканная и испуганная женщина, которую молодой дружинник крепко держал за руку, только кивала. Толпа снова загудела. Всё было неправильно, убийца уходил от суда. Уличанские старшины с трудом успокоили народ и теперь пришли в дом Нежаты. — Да что вы, мужики?! — как и прошлый раз замахал руками хозяин. — Какой из меня вожак? Уж лучше на вече. Или... — Ты веришь вечу, сынок? — старик Градобой пристально смотрел не по возрасту яркими голубыми глазами в лицо Нежате. — Или, может, этому ... — и старик отпустил такое слово, что остальные гости, Нежата и стоявший рядом братнин шурин по имени Радек покраснели, — поверил? — То-то, — продолжил старшина, — не судил он никого. Отпустили татя. — Зачем же отпустили-то, дядечка? — нерешительно переспросил Радек. — Прогнал, говорит, в лес подальше. Он же, тать-то этот, и вдругорядь убить может. — Сейчас прогнал, через час назад взял, — холодно ответил старик. — Молодой ты ещё, парень, жизни не ведаешь. Он теперь бойца этого на убийстве, как пса на поводке, держать станет. Для самых грязных дел. Коли не сделает, он его нам как кость-то и бросит. Берите, мол, люди добрые, преступника! Не сдюжал, воротился! А боец, видать, действительно трус. По мне, так лучше, чтоб тебя честно вздёрнули, чем всю жизнь в страхе по кустам шарахаться. Думайте, сынки, хоть по мне — одна у вас дорога.***
Рогволд же, отъехав от городской заставы с десяток вёрст, успокоился. Дорога предстояла ещё неблизкая, но времени у него было теперь много. И он остановил лошадь. Вокруг царило нежаркое северное лето. Тихо шелестели листья на деревьях, лёгкий ветерок слегка шевелил его волосы. Мягкая шелковая травка так и манила отпустить лошадь и прилечь самому, что он немедленно и сделал. "Понял меня конунг, простил, спасает. А что из города велел уехать — не беда. Целей буду", — думал дружинник и сам не заметил, как задремал. Проснулся он, услышав призывное конское ржание. Солнце уже перевалило за полдень. Рогволд сел на траве и огляделся. На облюбованную им полянку выезжал всадник на молоденькой гнедой кобыле. "Так вот с кем мой красавчик здоровался". Приглядевшись, он узнал и всадника. Это был Чирок. Рогволд зябко пожал плечами: кому же будет уютно общество лазутчика? Но Чирок подъехал и как ни в чём не бывало спешился и поднял раскрытую ладонь. — Доброй дороги, почтенный Рогволд. Не в Заболотье ли путь держишь? — Еду по поручению конунга! А куда и для чего — то ведают боги и конунг! Тебе зачем знать?! — Что ты, — махнул рукой Чирок. — я попутчиками интересуюсь. Если в Заболотье, то до хутора, что у Девкиной рощи, нам с тобой по пути. А вместе, сам знаешь, легче. Рогволд кивнул, соглашаясь. Расслабился. Не по его душу этот человек послан. — Да и спокойней, — тихо прибавил враз посерьёзневший Чирок. — Времена нынче — сам знаешь. С минуту оба молчали, глядя друг другу в глаза. Рогволд отвёл взгляд первым. — Ну, поедем, что ли? И так только к вечеру доберёмся... Чирок кивнул и, не касаясь стремян, взлетел в седло. Рогволд восхищённо качнул головой. Сам он, как все его соплеменники, ездил так себе, предпочитая ходить и плавать, но не восхититься чужим умением не мог. Какое-то время они ехали молча. Рогволд ёрзал в седле, Чирок заметил и усмехнулся. — Не ёрзай. Я знаю, что и ты, и твои меня не любите. Понимаю, что людей моего занятия любить трудно. Но что ж я могу поделать, если и эта работа нужна, и я умею и не боюсь её делать? — У нас дома таких, как ты, смертным боем бьют, — хмуро отозвался Рогволд. — У нас тоже много за что бьют. За кражу в лавке, например. Или за убийство того, кто крадуна за руку поймал. И ещё много за что могут. Только я не краду. Я смотрю, слушаю и подсказываю, что делать. И убивать пойду не любого. Рогволд молчал. Всё вроде правильно, но ощущение жути не проходило. До Девкиной рощи они доехали молча. На хуторе Рогволду понравилось. Большой, добротный дом, срубленный по-северному, с крытыми переходами к конюшне и сараям, просторная высокая горница, добела выскобленные столы, степенный хозяин и расторопный парнишка, встретившие их у ворот. Хозяева явно промышляли приёмом путников, и это по его мнению было разумно и выгодно. Пока парнишка и хозяйка собирали на стол, Чирок о чем-то расспрашивал хозяина. Тот кивал и что-то показывал руками. Рогволд поёжился: не про него ли говорят. Но собеседники ни разу не обернулись, и варяг успокоился. "Конунг меня понял, из города выехать удалось, значит, всё хорошо. А этот... Локи с ним, вдруг ему действительно по пути? Хотел бы убить, убил бы сразу". Удивил Чирок только за ужином, когда отобрал хлеб у хозяйского сынишки и начал нарезать своим ножом. — Прости, парень. Не в обиду тебе — привычка, — парнишка отошёл: желание гостя — закон, но остался посмотреть. Чирок резал хлеб ловко, ладно. Ломти были ровными, аккуратными и сами ложились на стол стопочкой. И — нож! Лёгкий, небольшой, слегка изогнутый, словно речная волна, набегающая на берег. На лезвии возле самой рукоятки что-то мелькнуло. Рогволд пригляделся: так и есть — клеймо. Изогнувшая спину рысь. Где-то он видел такое! — Так в городе, — спокойно и охотно ответил Чирок. — В Славенском конце у мастера Борислава брал. Мастер добрый, и товар у него добрый.***
Старики, соседи и иные кончанцы стояли на своём. Терпеть им больше не хотелось. И Нежата сдался. Он надел новый кафтан и чистую рубаху и вышел на середину кончанской площади. Сразу же на три шага вокруг стало пусто, люди притихли. — Ну, вот что, мужики. Вы меня знаете. И родителей моих знали. И брата покойного. Боги свидетели, я воевать не хотел, но, видать, иначе нельзя. Так продолжаться не должно. Нас грабят те, кого мы позвали блюсти порядок и кто своими богами поклялся не творить беззаконий. Так ли должно быть, земляки? — Не-е-ет! — эхом пролетело по толпе. — Вот и я так думаю. Стало быть, дорога у нас одна — к оружию. Народ загудел. — Любо! — крикнул кто-то в толпе, и толпа опять подхватила. — Тихо! — неожиданно для самого себя властным голосом крикнул Нежата. На площади замолчали. — Вот, стало быть, так и порешим. Больше пришлых на концы не пускать, кто бы и зачем бы ни шёл. Хлеба ему? Не давать хлеба. Денег ему? Не давать денег! А сейчас закрывать для них ворота и вооружаться. Начальными людьми над вами ваши уличанские старшины будут. Коли кто из них с нами не согласен, выбирайте других старшин. На дорогах, что к княжьим хоромам да дружинным ведут, заставы расставить. У кого дети малые, бабы, старики или что из хозяйства ценное — сегодня же отправить из города. Простите, люди добрые, но обещать вам, что имущество ваше уцелеет, не могу. До завтра чтоб куда глаза глядят уехали. Помогайте друг другу. Всё, земляки, расходитесь и делайте. И пошёл к дому. Толпа расступалась, снова смыкаясь за его спиной.***
Чирок и Рогволд выехали рано утром. Молча проехали почти всю тёмную рощу и выехали на небольшую поляну. Рогволд огляделся: ехать этой дорогой ему не доводилось никогда, но хозяин хутора сказал, что так ближе. Место было жутковатое, и варяг даже радовался обществу Чирка: одному было бы страшнее. — Жутко здесь как-то, — наконец произнёс он. — Да, место нехорошее, потемну лучше не ездить, — согласился Чирок. — А отчего оно так, не знаешь? — Слыхал, — отозвался Чирок. — Жила в соседней деревне когда-то девка. Толи Любавой звали, толи Жданой, разное говорят. И вот как-то остановился в их доме какой-то прохожий-проезжий купчик, непогоду пережидал. Да девку-то и соблазнил. Потом наобещал кучу всего и уехал. И ничего не исполнил. Да, думаю, и не собирался. А спустя месяца два девка и отец её приехали за чем-то в город и встретили его на торгу в одной лавке. А он взял и оттолкнул, да ещё и охрану позвал. Оказалось, и жена у него есть, и торгует он в тестевой лавке. Примаком пошёл. И брать он эту девку из деревни не собирался. С тем они и вернулись. И смеялись в деревне над девкой. А она с тех пор словно умом тронулась. Ходила всё, улыбалась, смотрела сквозь людей, словно слепая и воздух перед собой руками щупала. С месяц так ходила. Под конец, говорят, не мылась и косу не расчёсывала, совсем на нежить стала похожа. А деревня всё смеялась. А потом ушла она. Стали родные искать, и нашли. Повесилась девка вот на этом дереве. Где только верёвку нашла? — Чирок кивнул на стоящее в центре поляны чёрное мёртвое дерево. Рассказывал он спокойно, словно смакуя каждое слово. — Говорят висела она и качалась как кукла. И нежить, говорят, в тот день выла, ликовала: "Мол, нашего полку прибыло! Будет теперь с нами по земле ходить, живых уводить". Рогволд зябко передёрнул плечами. — Да, жуткая история, — согласился Чирок. — Только это — полдела. Говорят, ехал тот купчик этой дорогой ещё раз. И на этой-то поляне его и нашли. На этом же дереве висел, только вверх тормашками. За ноги подвесили. Стража из города, говорят, приезжала, только убежали они с полянки этой шибче ветра. Местные потом старика-волховника приводили, тот походил, руками поводил, плюнул да и ушёл восвояси. А местным на прощание сказал: "Сперва душу невинную загубили, а теперь дивитесь! Вот пока должок втрое не оплатите, не жить вам здесь". Вот так и сошла на "нет" деревня. Видно, не оплатили до сих пор. — Так чего же мы ждём?! — воскликнул Рогволд. — Поехали скорее отсюда, раз здесь нежить ходит! — Не спеши, — каким-то странным ответил Чирок. — Сейчас нам сюда. Слезай. — Зачем? — удивился варяг. — Мне в Заболотье надо! — Князь велел. Рогволд, недоумевая, слез с коня. — И что же ты молчал со вчера? — Так надо. Пойдём лошадей привяжем. — Ну... пойдём... — недоумённо пожимая плечами, дружинник пошёл к соседнему дереву. Чирок нагнулся поправить обувь и оказался чуть сзади. Рогволду это не понравилось и он начал оборачиваться. Он опоздал. Резкий удар по голове, и он провалился в темноту. Очнулся Рогволд под тем страшным мёртвым деревом, что стояло посреди поляны. Солнце было уже довольно высоко. "Как же это я?" — подумал он и начал было вставать. — Не двигайся, — раздался рядом жёсткий голос Чирка. В голове заломило. — У тебя не получится. Я умею вязать узлы. — Ты что творишь, холоп?! Конунг... Меня будут искать! — Меня отправил за тобой князь-воевода, — перебил Чирок. — Ему не нужны те, из-за кого в городе вспыхивают бунты. Так что — не будут. Это во-первых. Да и место здесь нехорошее. Я — новгородец. И я этого не забыл. Ты походя убил моего земляка, хотя сам был виноват. Это во-вторых. И в-третьих. Я тебе не всю сказку рассказал. Тот кудесник сказал, что нужно долг трижды отдать. То есть три раза повесить того, кто невинного человека загубил. Тогда здесь снова смогут жить. Моя бабка из этой деревни. Её родители тогда отсюда уехали. Она сама тогда ещё только-только в понёву вскочила. Очень хотела сюда вернуться, плакала перед смертью. Я узнавал: только двоих тут подвесили. Радуйся! Ты третьим будешь, от заклятья избавишь. — Ты!!! Почему?! — взревел ошарашенный викинг. — Я же тебе сказал, дурак, — Чирок стоял над ним, крепко расставив ноги. — За то, что ты земляка моего убил. За то, что если сейчас город поднимется, ещё сотни людей поубивают. — Тогда себя повесь! — снова взревел Рогволд. — Не подойдёт. Я первого встречного не убиваю. И у тебя шанс будет. Если извернёшься и сумеешь себя развязать, живи. С этими словами Чирок вскочил в седло и двинул поводья, лошадь пошла рысью и крепко связанный викинг, дёргаясь и извиваясь, ногами вверх взлетел в воздух. Он что-то кричал, выгибался, пытаясь освободиться, но Чирок не слушал его. Он спокойно и старательно закрепил верёвку вокруг дерева. "Хорошо узлы вяжет, сволочь", — как-то отстранённо подумал Рогволд. — "Словно в море ходил". Начала дико болеть голова, и вскоре он потерял сознание. Чирок, прищурившись, посмотрел на болтающееся вниз головой бесчувственное тело, порылся в седельной сумке, что-то бросил под дерево, хлестнул лошадь и быстро уехал.***
К утру город изменился до неузнаваемости. Опустел торг, к городским воротам вереницами шли телеги, женщины и дети уезжали. По прежде шумным и многоцветным улицам по двое — по трое ходили строгие вооруженные мужчины. Удивительно, но все они как будто сами в одночасье изменились: старики помолодели, юноши стали старше. Иные женщины даже улыбались, глядя им вслед. Но таких было мало. Большинство плакали, боялись и увозили детей. В доме Нежаты всю ночь горел свет. Уличанские старшины как сошлись с вечера, так и не расходились. Среди старшин было двое новых. Гюрята и Страдник с Людина конца не поддержали своих, и улицы выбрали новых. Согласия не было. Каждый старшина хотел своего. Нежата и сосед, старый воин Ратибор, пытались настроить людей. — Поймите, земляки! — надрывал горло Ратибор. — Вместе надо быть! По согласию решать! Иначе передушат нас как тех котят! Но его голос тонул в общем шуме. — А ты, Нежата, говорил, чтоб я вожаком шёл, — негромко ругнувшись, сказал старик. — Меня они не слушали, и слушать не будут. — Меня что ли послушают? — усмехнулся хозяин. — Они тебя уже послушали. Вот увидишь: встань — и они замолчат. Нежата вздохнул, качнул головой и встал. В горнице действительно стало тихо. — Вот что, земляки. Так, вразброд, дальше нельзя. Прав почтенный Ратибор: передавят нас, коли согласия не будет. И порешим мы вот что: думать будем сообща, но моё слово будет последнее. Вы уж простите, сами в вожаки позвали. На этом покончим. А теперь идите на свои улицы. Расставьте и вооружайте людей и выставляйте заставы. Все припасы, хлеб ли, оружие ли, объединить и свезти на площадь Славенского конца. Коли кто не захочет отдавать, пусть увозит. Иначе пограбят. Ещё раз простите, земляки, что всё ваше уцелеет, обещать не могу. Наладьте переправу. Чую, самое позднее — завтра, князь-воевода к нам пожалует.***
Князь Рюрик молча ходил по горнице. О беспорядках в городе ему уже доложили, и впервые за свою отнюдь не короткую разбойничью жизнь он не знал что делать. И как назло Чирок, так нужный здесь и сейчас, всё не возвращался. "Что он там с этим обалдуем возится, словно с полюбовницей?! Нож под рёбра — и вся недолга! Или эта дубина стоеросовая прикончила холопа-то моего? Нет, Чирок не таков, этому не по зубам," — раздражённо думал воевода. Но мысль — не конь, возвратить столь желанного лазутчика не могла. Приходилось терпеливо ждать. — Что там в городе? — раздражённо бросил он стоявшему у двери одному из дружинных старшин. — Шумят, конунг, — ответил тот. — Учти, Сван, вылетим отсюда — со всех старшин по три шкуры спущу, — голос воеводы зазвенел. — Этот город нам боги послали, чтоб мы, изгнанные, наконец осесть смогли, семьи завести. Ты помнишь, как нас выгоняли, Сван? — Помню, конунг, — старшина вздохнул. Воспоминания о земляках, выгнавших промышлявших разбоем и мешавших торговле родовичей, были не из приятных. — Богами клянусь тебе, мы отстоим город. Они не пройдут. — Куда не пройдут? — усмехнулся Рюрик. — Это — их дом, они могут здесь ходить где угодно. Говорил вам: лаской надо брать, лаской! — Верно, — со вздохом согласился старшина. — Недоглядели... — Недо... что? — тихим, не предвещающим ничего хорошего голосом спросил князь. — Других забот у вас, старшин, видать, много было! Баб трахать да дома свои строить! Где уж тут доглядывать! Пусть конунг за каждым черпальщиком глядит! — Прости, — старшина опустил голову. "Прав, пять акул мне в задницу", — думал он, принимая заслуженный выговор. — "Распустили молодых". — Впредь не повторится. — Разумеется, — кивнул князь. — Если нас вышвырнут, повторять будет некому. Человек из города пришёл? — Должен уже. — Покличь, — старшина выглянул за дверь и сразу вернулся с молодым дружинником. Тот поклонился. — Что там? — бросил князь. — Шумят, конунг. — Грабят? — Не видал. Вроде нет. — Странно. Обычно в таких случаях начинают грабить. Что же они задумали? Собрать дружинных старшин! Не прошло и четверти часа, как все дружинные старшины сидели в общинной зале и вернувшиеся из города разведчики докладывали об увиденном. Творилось что-то необычное. Почему нет пожаров, понятно: зачинщики опасаются за свои дома. Но почему не ограблена ни одна лавка, ни один богатый дом? Почему тихо на пристанях, у складов с "хмельным товаром"? И где городские бояре и старейшины? Почему не здесь? В прошлом году, когда взбунтовался Загородский конец, старшины примчались впереди собственного визга. Убиты? Бежали из города? Тогда почему их выпустили? Остались? Силком или по доброй воле? Вопросы, вопросы... В зале стоял гул. — Значит, вот что, варяги, — Рюрик поднялся. Голоса разом затихли. — Вы двое, — он ткнул пальцем в двух старшин, — поедете к их заставам. Вызывайте их начальных людей. Узнавайте, чего хотят, кто зачинщик и где отцы города. Людей с собой берите, сколько нужно. В бой не вступать! — Ты, — кивок Свану, — разошлёшь гонцов к Синеусу, Трувору и конунгу Олегу. Пусть будут наготове. И в Заболотье отправь, чтоб втройне береглись. И, Одина ради, разыщи Чирка и его людей! Названные старшины поклонились и вышли. — Остальным — поднимать дружину, усилить заставы и запереть ворота.***
Чирок подъехал к городским воротам, когда почти все беженцы уже уехали. Однако вереницу телег на дороге и людей в воротах он заметил. "Значит, не кончилось возмущение. Ох, не наделали бы ошибок!" — Стой! — властно окликнул его вооружённый кузнечным молотом высокий рыжебородый человек. — Кто таков? Куда едешь? — Так здешний я. С Людина конца. Жену вот к тёще отвозил. Что стряслось-то, мужики? — К тёще, говоришь? А что ж без телеги-то? — Ось переломилась. Вот в тёщиной деревне кузнецу и оставил. Я не по торговой части, перебьюсь как-нибудь. Так что стряслось-то? — Вовремя ты, паря, семью увёз, — вмешался второй караульный, непривычно поправляя меч. — Неладно у нас. На днях дружинный один купца молодого убил за то, что тот ограбить себя не позволил. Вот мы миром посовещались и решили гнать их. Иначе они всех нас ограбят и выплюнут. Так что давай, паря, домой, собирайся, оружайся да ступай к своему уличанскому. Он скажет, куда идти и что делать. — Да-а, мужики, дела, — раздумчиво протянул Чирок. — Вовремя жёнка моя к родне запросилась. В воду что ли глядела? Это что ж, каждый конец что ли войско выставляет? Или каждая улица? Или кто старшой над нами есть? — А как же! — с достоинством ответил второй караульный. — Кто над нами старшой, это тебе уличанский скажет, коли сочтёт нужным, — рыжий кузнец отодвинул не в меру словоохотливого товарища. — Проезжай давай! — Спасибо, мужики, — отпустил ситуацию Чирок. — Так и сделаю. Оборони вас боги. — И тебя, — коротко ответил рыжий, строго взглянув на товарища, и отодвинул рогатку. Миновав ещё три заставы ("Молодцы земляки. Неплохо обустроились. Очень даже неплохо для невоенных-то людей. И не вразброд идут. Понять бы, кто у них за старшего, с кем дело иметь, чего хочет"), Чирок подъехал к небольшому дому в Людином конце. Это был действительно его дом, оставшийся после смерти родителей. Завёл под навес лошадь, кликнул парнишку, дальнего родича, помогавшего по хозяйству, и стал собираться. Соседи знали, что он работает по дереву в дружинном и княжеском домах, но излишне дразнить их тоже не стоило. Впрочем, на улице было тихо и он, зайдя по пути в один такой же самый обычный дом, беспрепятственно дошёл до дружинной заставы.***
Город затих. Пустовал торг. Наглухо были закрыты двери уличных лавок. В домах, если и открывались ворота, то наспех: впустить-выпустить и тут же захлопнуться обратно. Глухо лаяли спущенные с цепей собаки. Только в кузнечных и оружейных мастерских кипела жизнь. Почти никто из мастеров не уехал, и теперь они ковали оружие для земляков. Сделанное тут же забирали уличанские старшины и раздавали горожанам. Хотя некоторые не брали. Нежата с Радеком и стариком Градобоем шли по улице. Радек, осознавая свою роль охраны и помощника при вожаке-свойственнике, гордо, но внимательно оглядывался вокруг. Возле очередной кузницы здоровый крепкий мужчина с недоверием осматривал только что полученный новенький меч. — Прости, старшина, я уж лучше со своим, — и вернул оружие. — Ой ли, Смолянич? Управишься? — усомнился старшина. — Борислав — точно мастер добрый. — Что добрый, знаю. А всё же я со своим. Уважу — мало не покажется. — Чем-же уважишь-то, сынок? — улыбаясь, спросил Градобой. — Топором мясницким, отец. Здесь же, у мастера Борислава делал, — и мясник спокойно пошёл по улице к своему дому. Около другой кузни молодая девушка с явным знанием дела осматривала новенькие наконечники для стрел. Один ей не понравился, и она заставила подмастерье заменить его. Наконец, отобрав, сложила всё в заплечный мешок и стала уходить. — А я думал, ты — кузнецова дочка, — удивился Нежата. — Что ж не уехала, красавица? — И тебе поздорову, Нежата-купец, — строго ответила та. — Нет, я не кузнецова. И ехать мне некуда. Я — сама себе голова, вот и осталась. — А что ж делать-то будешь? — строго посмотрел Градобой. — Ты бы ехала отсюда, внученька. — Некуда, дедушка, — повторила та. — Сирота я. А делать... Что все будут, то и я буду. И стрелять может придётся. Да и каши бойцам сварить надо, и раненому помочь. Это, дедушка, бабы лучше мужиков умеют. Градобой молча качал головой. Девка говорила правду, но всё ж война — не женское дело. — Так и стрелять что ли умеешь? — попытался поддеть Радек. Парень рассматривал девушку с нескрываемым удовольствием. — Стрелы-то выбирала! — Будешь приставать, не промахнусь, — отрезала та. Парень покраснел. Нежата посмотрел на неё. — И всё-таки в бой-то не лезь, девонька. Кашу сварить да раненым помочь — это верно. А стрелять — наше дело. Как звать-то тебя? — Зарёной люди кличут, — девушка легко вскинула мешок на спину и быстро пошла вдоль по улице.***
— Где тебя носило, холоп?! — Рюрик с трудом дождался, когда Чирок поплотнее закроет дверь. — На этого остолопа ловушки что ли хитрые понадобились?! — Прости, князь. Решил, коли уж так боги сотворили, ещё одно дело сделать. Свое, родовое. — Какое семейное дело на службе, да ещё у тебя, бобыля?! — Прости, князь, — Чирок стоял прямо и не отрываясь смотрел князю в глаза. Тот поёжился. — Я сказал: родовое. А родня у всех есть, кто не изгой. А я — не изгой. Бабкин предсмертный завет выполнить наконец случай вышел. Князь взял себя в руки и уже с уважением посмотрел на слугу. Предсмертные заветы стариков надо выполнять. — Что в городе? — Тихо, князь. Даже очень тихо и спокойно. Прости, но я хотел бы знать, что говорят твои люди? — То же самое. Думаешь, у них есть вожак и всё серьёзнее, чем в прошлый раз? — Я не думаю, князь, я знаю. Всё куда серьёзнее. В прошлый раз твоим воинам достаточно было отколотить десяток пьяниц, сейчас этим не обойдётся. Стерегись, князь. Твои люди допустили слишком много ошибок. — Ты не ответил насчёт вожака. — Мне пока нечего ответить. Я ещё не знаю его имени. Но думаю, это кто-то из родни того купца, что убил этот остолоп. Или из соседей или товарищей. Остальные уже около него. Ты ездил в город? Князь поморщился. И без того неприятный разговор подходил к самому трудному. — С какой стати я, воевода, должен беседовать с бунтовщиками? — рассерженно вскинулся князь. — Хватит с них и моих старшин! — Не хватит, князь, — Чирок заговорил таким голосом, что князь оторопел. — Потому, что ты — только дружинный вождь, а мы, новгородцы, здесь — хозяева. Когда хозяин большого дома увидел грязь в коровнике, ему совсем не нужно идти и самому ругать скотника. Достаточно управителя отчитать. Так что придётся тебе гордость свою за сапог заткнуть и идти в город. К тебе вожак, может быть, и выйдет. Князь внимательно смотрел на своего слугу. — Послушай, Чирок, — медленно начал он. — Почему ты, славянин, новгородец, служишь мне? Да ещё так хорошо? Ведь тебя свои же убьют, если узнают? — Может, и убьют, — спокойно ответил Чирок. — Поэтому семейства не завожу. А служу, князь, потому, что лучше порядок будешь охранять ты, пришлый, чем наши, городские. От тебя проку больше, а наши рано или поздно между собой грызться начнут. Ты не дурак. С волнением умеешь справляться, слушаешь, а кто там вожаком — не знаю. И я тебе нужен. Иначе ты меня только за слова мои давно бы уже под плети отправил, если не дальше. Вот так-то, князь-воевода.***
— Нежата! Нежата! Да проснись же ты! — Радек тряс свойственника за плечо. Нежата, не открывая глаз, сел на постели. Вчера до ночи они проверяли заставы, направляли людей, рассылали гонцов… И ещё переделали столько дел, что под конец сами дивились, как смогли успеть. — Который час? — наконец спросил он. — Да петухи уж пропели, и солнышко встало. — Так что же ты, чтоб тебя приподняло да шлёпнуло, только сейчас будишь?! — рассердился вожак. — Прости, — улыбнулся Радек. — Ты вчера так умаялся, что я подумал... — Ты за меня не думай! Ишь, мудролюб нашёлся! Сказано тебе было: на третьих петухах будить — так и буди. Что стряслось? — Да тут это... — парень шмыгнул носом. — Из княжьей дружины прибегали. На рогатке остановили одного. Велел передать: как солнце поднимется, князь припожалует. Разговоры разговаривать хочет. — Так что ж ты! Солнце-то уже поднимается! Негоже гостя неприбранным встречать. Неси чистую рубаху и кафтан праздничный. Радек умчался. Нежата, улыбнулся, глядя ему вслед. "Добрый парень", — подумал он. — "Жаль, Нежданка ещё слишком мала. Сосватал бы их. И помощником его к себе возьму, когда всё уляжется. Если уляжется..." С этими мыслями Нежата вышел во двор. Десяток молодых вразнобой вооружённых парней выжидающе смотрели на него. — Это ещё кто такие? — Так мы, это, охрана твоя, водим, — важно ответил один из них. — Какая ещё охрана? Радек! Это что такое?! — Чего? — показался Радек. — Это? Так охрана твоя. Без охраны водиму никак нельзя! А вдруг что? — А ну идите к своим уличанским немедля! Немедля, я сказал! А ты, — он повернулся к свойственнику. — и будешь моей охраной. Ишь, устроил! Парень засопел, но смолчал. В ворота уже входили старшины. Наскоро позавтракав, они направились к заставе. На подходе Нежата, оглянувшись, увидел мальчика с удивительно знакомым лицом. Приглядевшись, он узнал встреченную вчера у кузнечной лавки девушку. "Всё-таки решила стрелять... Эх, девочка...". Застава стояла у самого края моста. С другого края — застава дружинников. Нежата и старшины стояли у самой рогатки. Не прошло и нескольких минут, как и с другой стороны тоже началось движение.***
Рюрик шёл к мосту, практически не оглядываясь по сторонам. Нынешняя встреча решала многое. Решала, быть или не быть войне, литься или не литься крови, остаться здесь его ватаге или идти искать новые берега. А когда искать, коли годы уже немалые? Как искать, если единственный оставшийся в живых ребёнок ещё мал и оставить его можно разве что на тяжело больную мать? Значит, всё — прахом? Нет! Мы ещё повоюем! На другом берегу стояли несколько человек. Рюрик вглядывался, пытаясь угадать вожака: "Вон тот высокий худой старшина, что приезжал недавно? Нет, староват. Или тот молодой боярин с Неревского конца? Нет, Твердята, шалишь! С твоими боками только на печи сидеть. Не дурак, но в воинское дело не годишься. Тот, что слева? Волосы шнурком подхвачены? Нет, молод. Не под силу такое поднять. У него б загуляли. А вот двое в центре... Седатый, конечно, немолод, но сразу видно — боец! И второй, что помоложе. Идёт уверенно, можно сказать — властно. Хозяином себя чувствует. Кто же из них двоих? С воином проще говорить, а невоенного проще обмануть. Ладно, надо идти". И переговорщики двинулись навстречу друг другу.***
Они остановились, не доходя до середины моста несколько шагов. Рюрик, оглядев соперников, шагнул вперёд. — Ну? И кто из вас хочет со мной говорить? — Город Великий Новгород, — один из стоявших в центре, тот, что помоложе, тоже шагнул вперёд. "Так вот ты какой, вожак! Интересно, из купцов, или по ремеслу стараешься? И что ж тебе самому не так было?" — И что же он хочет такого, что нельзя было попросить, придя ко мне? И где выбранные старшины и бояре? Я вижу только двоих. — Город Новгород больше не верит им. И тебе, воевода, не верит. А хочет он, чтобы твоя дружина прекратила грабить и безобразничать. Чтобы вернули всё взятое сверх уговора, а за погибших выплатили виру, как говорит наш закон. А уж потом город решит, остаться вам или на ваше место позовут других. А дотоле никому в городе не продавать вам ни хлеба, ни воды. Я сказал. От таких претензий Рюрик крякнул. Заставить публично покаяться за ущерб он ещё мог, но вернуть взятое! Как? И он сам, и его бойцы давно спустили эти деньги! А если на самом деле прекратят поставлять хлеб, то будет совсем худо. Или не прекратят? А так, пугают? Хотелось бы верить. — Я услышал тебя, посланец Великого Новгорода, и должен обсудить всё с моими старшинами. Я пришлю своего человека, когда мы всё решим. Прощай. Рюрик развернулся и спокойным шагом пошёл на свою сторону. Старшины двинулись за ним. Новгородцы остались на мосту.***
— Что думаешь, водим? — задумчиво произнёс Ратибор, глядя вслед варягам. — Сделают они что-нибудь? — Не думаю, — дернул краем рта Нежата. — Монеты-то уже давно разлетелись. Враз столько не собрать. На будущее, конечно, побожатся не безобразить, законы наши чтить, но убытков не возместят. — Значит, воевать — усмехнулся Ратибор. — Ну, пойдёмте что ли, ... бояре, к войне готовиться. Развернулся и пошёл к рогатке. Остальные потянулись за ним. Поворачиваясь, Нежата увидел, как кто-то на рогатке опустил лук. Пригляделся: это была Зарёна.***
И потянулись напряжённые дни. Дружинники не спешили отдавать награбленное, горожане не спешили простить. Со всех сторон к Новгороду подходили люди. К Рюрику пришли Олег, Синеус и Трувор, но и к новгородцам подходила помощь из ближних и дальних пригородов. Самоуправство варяжских дружинников надоели многим. Но беспорядков в городе не было. За этим Нежата и старшины следили строго. Силы были равны. И время словно остановилось для обеих сторон. В мелких уличных стычках напрасно гибли люди. Приближалась зима. А вместе с ней приближались голод и болезни. У себя в доме умирал старшина Градобой. Старик уходил тяжело, словно прощался со всеми и каждым. В его последний день Нежата сидел рядом с ним. — Голод будет, сынок. Надо делать что-то. Проиграли мы. Я, старый дурень, думал: Плесков да Изборск за нами следом поднимутся. Да им, видать, покой дороже. Одолели они нас, Нежата. — Не они, отец. Лень наша собственная одолела да трусость. Ты верно сказал — покой дороже. Да я и сам не хотел. Помнишь? Старик прикрыл глаза, соглашаясь. — Но у тебя вышло, сынок. Пусть люди запомнят, что разбойникам можно давать отпор. Не мы, так дети-внуки прогонят. — Или они с нами одним целым станут. — Может, и так. Старик закрыл глаза. Через день в городе зажгли погребальный костёр. А ещё через день к заставе на мосту пришёл княжий дружинник. Рюрик хотел говорить с городским вожаком.***
— Что ты предлагаешь мне, брат мой? — Рюрик удивлённо смотрел на Трувора. — Ты не ослышался, брат. Ты в тупике. Горожане не уступят. Ты, думаю, давно это понял. Так верни им отнятое и выплати виру! — Ты же знаешь, Трувор, что это невозможно. Всё потрачено. Думаешь, этот дом я поставил на жалованье? Да его бы и на половину не хватило! И Заболотье... — Не боишься, что перенянчат тебе сына? — Боюсь, — вздохнул Рюрик. — Но что убьют, боюсь больше. Особенно сейчас, когда умерла Астрид, а я даже проводить её не смог. Трувор покачал головой. — Я понимаю тебя, брат. Последний сын — последняя надежда. Но так нельзя. Мальчика должны воспитывать мужчины. — Ты прав, брат. Вот успокоится, я так и сделаю. — Да, вернёмся, — кивнул Трувор. — Думаю, у тебя нет иного выхода. Иначе и твои, и горожане озвереют. Только суд богов и ваш поединок. Тогда любой исход примут. Правда, быть особо щепетильным тебе не обязательно. — Прикажешь подпилить ему меч? — усмехнулся Рюрик. — Не обязательно. Но упускать нельзя ничего.***
— Что-что ты предлагаешь? — Нежата решил, что он ослышался. — Ты верно понял меня, водим. Мы зашли в тупик. Я могу только просить прощения у горожан за себя и своих людей, но не смогу выплатить виру. Вы правы и не хотите снизить цену. Пусть боги решат, кому из нас остаться. Нежата раздумывал. — Хорошо, — наконец сказал он. — пусть так и будет. В день первого снега. Я знаю, что и у вас чтут этот день. — Да, в этот день боги смотрят на землю, — кивнул Рюрик.***
Через неделю выпал первый снег. И двое бойцов сошлись на кругу. И долго они были равны, и умением, и опытом. Но вот Нежата снова ударил и переломил меч Рюрика. Конунг споткнулся и выронил обломок. Нежата опустил оружие: добивать было не по чести. Но в этот момент стоявший в первом ряду Трувор подтолкнул вперёд мальчика лет шести, своего сына. И мальчик побежал к Рюрику и подал ему отцовский меч. Рюрик взял оружие и двинулся к сопернику. Нежата успел обернуться, но пропустил удар. Рюрик ударил прямо в сердце. "Прости, водим, но иначе погибнут мои люди и мой сын. Я тоже трус. Я тоже выбираю жизнь". «Вот и конец», — подумал Нежата. Перед ним промелькнули лица своих, стоявших вокруг места схватки. Брата, старика Градобоя… Он услышал, как кто-то крикнул: «Водим-то наш!», но его это уже не взволновало. Последним взглядом он посмотрел на замершего Рюрика и промелькнула мысль: «Значит, боги, такова ваша воля. Значит, так надо. Правь, конунг!» Рюрик нахмурился, молча поклонился поверженному сопернику и пошёл к своим.***
На следующее утро из городских ворот выехали двое. Зарёна и Радек ехали в Белоозеро спасать родню своего вожака. В Новгороде им больше нечего было делать.