***
Она такая беззащитная. Такая доступная. Затянув жесткий узел на ее руках, получаю моральное удовлетворение, видя, как веревка до покраснения врезалась в нежную кожу. Лиралей стоит передо мной не в силах пошевелиться, без возможности нормально сопротивляться. Она больше не убежит от меня. Черт, я ведь действительно едва ее не упустила. Что ж, больше такого не повторится. Надвигаюсь на нее, она вжимается в дерево за ее спиной. Прижимаюсь к ней своим телом и с наслаждением ощущаю ее гибкий трепещущий стан. Ей страшно? Надеюсь. Касаюсь ее щеки рукой, большим пальцем провожу по губам, заставляя ее приоткрыть их. Лира сбивчиво дышит и иногда поднимает на меня нерешительный, умоляющий взгляд. От этого взгляда зеленых, как молодая трава, глаз я падаю куда-то в бездну. Наклоняю к ней голову и завлекаю ее губы в теплом и влажном поцелуе. Боже. Почему-то не ее сердце готово выпрыгнуть из груди, а мое. Я ничего не могу с собой поделать: я падаю в нее, я хочу ее. Я люблю ее, люблю ее всю: от огненно-рыжих волос, которые сжигают все мои нервы, заставляя меня дрожать от ярости, — и до нежной алебастровой кожи, которой я хочу касаться бесконечно, царапать, оставлять красные следы… оставлять мои следы. Потому что я хочу, чтобы она принадлежала только мне. Лира медлит, но отвечает на мой поцелуй. Нерешительно, осторожно… невинно. От этого я еще больше схожу с ума и буквально впечатываю ее в дерево. А затем медленно перемещаюсь губами по ее нежной шее. Они горят огнем, и я, пользуясь этим, оставляю на шее моей лучницы пылающий засос. Неторопливо опускаюсь все ниже, обвожу языком вокруг открытого пупка. Она специально носит такую открытую одежду?.. Девушка бросает на меня мутный взгляд, когда я опускаюсь перед ней на колени и без лишних притязаний стягиваю с нее штаны. Лира смущенно шепчет мое имя и стискивает ноги. С усмешкой на губах кладу руки на ее нежные, упругие бедра и сжимаю, надеясь, что останутся красные следы моих длинных пальцев. Мои губы теряются над ее трепещущим телом, они целуют ее живот, ее ноги и дразнящее подбираются к нежной и — я это знаю — изнывающей от желания коже. Лира привязана передо мной, скована моими грубыми движениями, она ничего не может сделать, но рабыня ее — я, стоящая на коленях и готовая на все, лишь бы она была моей. Я буду для нее всем, чем угодно и кем угодно, я мучаю ее, а сама медленно умираю от странного, душащего меня наслаждения только от того, что касаюсь ее. Лиралей… Я пьяна ею, и не она беспомощно дрожит и трепещет передо мной, а я, потому что она — настоящая моя госпожа, и мне без нее и бежать некуда, и убивать незачем. Пусть прикажет, что угодно, — и я сорвусь, и я все для нее сделаю, как гончая, как шавка, как дрессированная борзая, а затем покорно вернусь к ней за наградой, которую возьму — и если не мольбами, так силой. Срываю с ее губ первый протяжный стон, от которого сама же готова раствориться от мгновенного экстаза, когда закидываю ее прекрасную ножку на свое плечо и проникаю языком в нее. Моя. Моя…***
Впиваюсь ногтями в свои ладони и запрокидываю голову назад, не сдерживая протяжного стона. Мортред… Что ты делаешь со мной? Ее язык и губы ласкают меня так порочно и одновременно так свято, что я готова умолять — нет, я готова молить ее и пресвятую Деву Марию, чтобы она не останавливалась. Прогибаюсь в спине, инстинктивно подаваясь к ней ближе. Привязанные над головой руки затекают, но я почти не чувствую боли, потому что пульсация крови в передавленных венах — ничто по сравнению с предательской пульсацией моего желания внизу живота. И я поддаюсь ей, я готова отдаться, развратно и пошло, хоть это совсем на меня и не похоже, но какая разница? Она все равно возьмет меня, как захочет и где захочет, и я позволю, потому что я — рабыня ее, добровольная и — что уж тут скрывать? — жаждущая быть рабыней. В водовороте ее ласк я совершенно забываюсь и уже не замечаю, как мое тело извивается змеей. Но ей наверняка это нравится. Мне жарко, а в висках пульсирует странное ощущение мученической страсти, и изнывающе тянет внизу живота. Стон. Боже, неужели с моих губ могут срываться такие стоны.? Ноги подкашиваются, и я задыхаюсь в протяжном экстазном скулении, будто последняя развратная шлюха. Внезапно она поднимается на ноги, перед моим лицом сверкает острие кинжала — и веревки, разрезанные, выпускают мои руки из плена, так что я падаю на траву. Голова кружится, где-то в тумане вокруг меня я ощущаю ее руки, ее прикосновения. Где ты, иди ко мне. Возьми меня. Люби меня… Кажется, я оказываюсь на коленях и опираюсь на руки — как рабыня, как собака… как сука. Самой не верится, что я могу оказаться в такой компрометирующей позе… хотя ладно, будто стоять привязанной к дереву, когда язык ассасинки ласкает меня до туманного забытья, — не компрометирующая поза. Она больно сжимает мои бедра. Я оборачиваюсь и с немым ужасом обнаруживаю, что в ее руке кинжал, а Мортред медленно проходится по его рукояти языком. Она ловит мой взгляд и немедленно тянет меня за волосы, заставляя продолжать смотреть. Обхватывает рукоять кинжала губами, посасывает, а затем как-то угрожающе шепчет: — Есть идеи, где ему самое место? Рефлекторно сжимаю бедра и, стиснув ноги, подаюсь вперед, будто в безнадежной попытке убежать. — Помнишь, я обещала, что будет больно? — вновь слышу шелест ее глубокого голоса, от которого возбуждаюсь и начинаю дрожать от страха еще больше. — Пожалуйста… не надо… Она не церемонится со мной. Я это понимаю, почувствовав сильное давление влажной рукояти на колечко плотно сжатых мышц. Между тем ее рука перемещается к истекающей от возбуждения плоти — и дальше я куда-то проваливаюсь. Проваливаюсь в бездну боли, когда рукоять кинжала туго и грубо проникает в меня, и в туманные пустоты удовольствия, тонущие в сорванных стонах и в задушенных мольбах. Я теряюсь где-то там, в ней, в окутывающей меня вуали ее прикосновений, ее ласк и пошлого, несдерживаемого экстаза. Да… бери меня. Люби меня…***
Мой кинжал надрезает тонкую кожу на ее нежном, упругом бедре. Осторожно вырезаю на ее теле мой знак — знак Вуали. Теперь ты точно моя, Лира. А я — твоя. И если кто-то осмелится взять тебя кроме меня, то первое, что он увидит — метку своего убийцы, от которого ему больше не спрятаться и не скрыться. Я принесу тебе его голову, тело, как охотничий пес, как дрессированная собака, и упаду пред тобой на колени, смиренно и покорно, как и подобает перед госпожой своей… а затем я получу заслуженную награду, Лиралей, — и возьму ее если не мольбами, так силой.