Fireflies make us sick

Ночью могло стать страшно: внезапная мысль, вскормленная хорошим воображением, принимает вид темных скомканных в углу вещей. Она сидит там, под кучей наглаженной одежды, прячется, ожидая того момента, когда все заснут. Тогда она сможет выбраться и сделать что-нибудь такое, о чем никто никогда не узнает. - Ты не спишь, Ива-чан? Поначалу спать, чувствуя в своей ладони чужую, было неудобно. Она, как пойманная птица, постоянно дергалась, скользила, ни на секунду не успокаиваясь. Хаджиме думал, что Оикаве тоже неудобно, хотел ее убрать, но тот замычал. Тогда Иваизуми понял, что ему было страшно. И привык к этому, потому что теперь Оикава успокаивался быстрее, лишь его пальцы изредка чуть шевелились. И поэтому, когда послышался голос Тоору, Иваизуми сквозь сон проговорил: - Засыпаю. - Давай поглядим, нет ли там чего, а? - Где? - Вон там, черное. Ты не чувствуешь, как оно смотрит на нас? - Нет. Тут никого кроме нас нет. - Давай проверим? - Оикава... - Иваизуми с неохотой все же пришлось разлепить веки. Он зевнул, потом повернулся. - Ладно, если так тебе будет легче заснуть. Оикава быстро кивнул, они встали с кровати и подошли к той черной куче. Иваизуми приподнял что-то, похожее на свитер, потрогал остальное, покачал головой. - Твое ведь барахло, дурак Оикава. Разобрал бы — не пугался так, - сказал он, потом опустил руку на его голову, чуть нажимая, - Все страхи у тебя отсюда. - Не в этом дело! - проговорил Оикава протестующе. - А в чем тогда? - В том, что оно там есть. Но ты... Ты можешь его прогнать. Иваизуми вздохнул, еще раз взъерошив чужую макушку, потому что злиться или раздражаться сил не было, а потом побрел обратно в кровать. Ему хотелось спать. Они снова улеглись. Оикава его руку не трогал, только лежал, чуть касаясь ногами ног Иваизуми. Кажется, он и правда успокоился. Странно. Он стал раздумывать: почему сам никогда не пугался темноты, всяких призраков, приведений, странных шорохов или ужастиков? Может, потому что не верил ни во что из вышеперечисленного. А Оикава? Он верит во все это? Или придуривается? - Оикава, - произнес Иваизуми, - Чего ты боишься? - Его... - ответил Оикава не сразу, уже сонно. - Кого? - Я не знаю, кто он. Знаю только, что он постоянно смотрит на меня, будто ждет чего-то. Но как хорошо, что у меня есть Ива-чан, которого боятся чудища. - Я страшнее чудищ? - усмехнулся Иваизуми, прикрывая веки. - Ты сильнее. Они чувствуют твою силу. Вот проходит еще неделя, каждый день по синему небу плывет солнце, ни разу не спрятавшись за облаками. Каждый вечер алым пылает закат, ветер приносит долгожданную прохладу. Вот колышутся короткие волосы Оикавы, как листва; из коридора слышен шум старого вентилятора. Очередное лето подходит к концу. Значит, эта игра закончится, начнется какая-то другая. Так будет вечность, а потом наступит вторая, пока им не надо будет расходиться по домам. Оикава отмеряет дни каникул вечностями, а пространство — шагами. Пока последние угасающие лучи гладят его фигуру, он говорит вслух: - Раз, два… И ходит по лужайке, бросая перед собой мячик, потом подходит к нему, продолжая кидать. Так он придумал и назвал эту игру 'змейкой', только это была змейка не в телефоне или где-нибудь еще, а здесь, в их дворе. Он ходил так, словно знал, сколько шагов будет в самом конце, какое число будет самым большим. Потом торжественно объявлял его, каждый раз разное. - Двадцать четыре, - наконец, говорит Тоору. В голосе послышались расстроенные нотки. - Так мало. Словно все стало меньше. - Зато вечностей много, - решает подбодрить его немного Иваизуми. - Сорок две, да? - Сорок две, - медленно повторяет Оикава, а потом берет в руки рядом лежавшую сухую ветку и принимается выписывать что-то на голом участке земли. Два. Пропущено место. Четыре. Пропущено место. Четыре. Снова пропущенное место. Два. - Мне это не нравится. - Что тебе не нравится? - спрашивает Иваизуми, в это время найдя соломинку и лениво ее пожевывая, облокотившись подбородком на согнутую руку. - Вот это, - повторяет Оикава, опускаясь рядом с написанными цифрами, будто что-то обдумывая и вглядываясь в них. Иваизуми подходит и смотрит. Как ни крути, кроме двух чисел и двух разных цифр в записи он ничего увидеть не мог. - Думаешь, это может что-то значить? - Я знаю, что это что-то значит. Хаджиме смотрит на него: Оикава сидел, глядя на запись, не отрываясь, словно цифры затягивали его. Как закрытая дверь, к которым его тянуло, к которым он должен был найти ключ, которые он непременно должен был открыть, неважно, насколько важным/бесполезным, грустным/радостным, опасным/отвратительным могло быть то, что за ней скрывалось. 4 и 2. И что он делал с этими цифрами в своей голове, когда там царил полный беспорядок? - Ты слышал это? - Тоору поворачивает свою голову, смотрит на Иваизуми. - Что? - Иваизуми прислушивается. Тихо. Только вентилятор все еще шумит из комнаты, - Я ничего не слышу. - Значит, показалось. Как хорошо, - Оикава улыбается, будто успокаиваясь и встаёт с коленей. - Оикава! Иваизуми! Ваше мороженое сейчас растает! - послышалось с крыльца. Иваизуми поднял голову, Оикава тоже. - Ну, пойдем? Твои цифры от тебя никуда не убегут. - Мороженое, - сказал Оикава, вставая, а потом, словно ничего и не было, проговорил, втягивая воздух, словно в предвкушении, - О, я так хочу мороженого... Я съем его в последний раз. - Почему? - спросил Иваизуми, когда они уже заходили в дом. - Это было мое любимое. Мама сказала, что они продали ей последнее, а больше не привезут. - Но оно ведь обычное, ванильное, - пожал плечами Хаджиме, когда они уже наслаждались брикетом. - Я его один покупал. Видимо, им было это невыгодно, - облизывая ложку, сказал Оикава. - Ну, это ладно. Все равно я его только летом покупал. И улыбнулся. Обычное ванильное мороженое с домашним черничным джемом показалось им самым вкусным, что они ели за все эти месяцы. В последний раз любая вещь становится более ценной. Иваизуми приготовил тетрадки, приготовил форму на первый школьный день, в его голове уже крутилось несколько вещей, которые он должен завтра сделать, а ещё предложить Оикаве сходить в новый открывшийся торговый центр — там была куча автоматов, и они, безусловно, должны все их опробовать. А еще не забыть отдать Оикаве его растянутый свитер, лежавший тут, в шкафу Иваизуми, ещё с зимы. Тогда ему стало холодно, когда они гуляли, а Оикава предложил ему этот самый свитер. А потом, после пререканий, когда Хаджиме все же его принял, тот начал пытаться сам втиснуться в него. Так они и растянули свитер Оикавы. Слишком много вещей Оикавы было в его комнате. И, пожалуй, Иваизуми не хотелось устраивать такой же беспорядок у себя, как у Тоору. Вдруг этого барахла накопится столько, что и он сам начнёт видеть в этих кучах неведанных чудищ? Нет, исключено. Как там Тоору говорил? Он сильный. Чудища его боятся. На следующий день он узнал, что умер дед, а бабка осталась одна. Иваизуми даже никогда не виделся с этими родственниками. Но, как сказала мама, это были очень дорогие им родственники. Бедная бабушка осталась одна, Иваизуми, разве тебе не жаль её? Он услышал в голосе матери упрек, хотя ничего и не сказал, и по его спине пробежал холод. Ещё она сказала: мы не можем оставить её одну. Ту, что живёт на другом конце Японии. Она сказала: она так стара. Иваизуми больше не слушал. Мать говорила что-то ещё, но он тупо стоял, опустив взгляд в пол. Когда та начала всхлипывать и бросила последнюю фразу, прежде чем уйти в гостиную, Иваизуми поднял взгляд. Там, в её постаревшем в один миг лице и в заплаканных глазах, читалось чувство вины. Через год, два, три, становясь старше, Иваизуми не переставал задаваться вопросом почему. Почему 4 и 2? Почему чувство вины? А пока Оикава висел на заборе, ощущая, как занозы впиваются в ладони. Вот он — последний вечер каникул. Солнце отнимает последнюю вечность. А вот оно — эхо грома в конце дня. Слабый раскат, проносящийся сквозь пространство, окончательно разбивающий собой сухую тишину всех летних дней. Сжимая кулак, Тоору из последних сил пытался заставить поверить себя в то, что ему показалось. И не было никого, кто бы мог ему это сказать. *** Иваизуми 17 лет, за это время он так и не попробовал выкурить ни одной сигареты. Да и разве есть какая-то разница? Если подумать, то он много чего не успел попробовать и уже, скорее всего, не будет пытаться — времени не хватит. После уроков и до самого вечера он торчит в спортивном зале, пока Тадаши не говорит ему, что собирается закрывать спортзал. Ещё Тадаши говорит, что Иваизуми слишком уж яростно бросает мячи. 'Будто у тебя нескончаемый запас энергии' - и хлопает его по плечу. Наверное, Иваизуми мог бы продолжить заниматься этим до глубокой ночи, оттачивая броски, переставая мыслить, полностью сосредотачиваясь на мяче и сетке, словно кроме этого никогда и не существовало другой реальности. Той, в которой на столе до сих пор, с позапрошлой среды, лежит листок с анкетой 'что вы собираетесь делать после школы?'. То, что учитель до сих пор не упрекнул его в том, что анкета давно должна быть сдана, не удивительно. Наверное, никто не цепляется к нему из-за неплохой успеваемости и, главное, того, как его в принципе воспринимают в школе. Его называли восходящей звездой волейбола. Смеясь, словно в шутку. Никто из его волейбольной команды не планировал на самом деле связать свою будущую жизнь с волейболом, Хаджиме знал, что для них это всего лишь хобби, развлечение. Также они участвовали в соревнованиях. Победа или проигрыш — для них главное участие и улыбки товарищей. Удивительным было то, как они дошли до финала. Иваизуми приходит домой и не притрагивается к оставленному в холодильнике ужину, сразу идёт к себе в комнату, где даже при свете одной луны видит угол стола и листок, словно негласный упрекающий взгляд. Он игнорирует и его, валясь в кровать от мгновенной усталости. Только окончательно измотав себя, он может позволить себе сразу же заснуть. Когда он садится на поезд со своей командой, чтобы поехать на очередную игру, листок лежит уже в самом дальнем ящике стола. Место, где он вырос, встречает его незнакомыми магазинами и людьми. Здесь тоже были закоулки, в которых он не был, будучи ещё ребёнком. Но сейчас это место казалось ему абсолютно незнакомым. Будто он никогда никуда и не уезжал. Будто у него никогда не было детства. Ну, нет, это уже слишком, думает Хаджиме. И ежится от не по-весеннему холодного ветра. Подает Оикава Тоору — мяч режет воздух и с силой ударяется в крайний правый угол без шанса быть отбитым на такой скорости. Иваизуми следит за ним, наблюдая за выверенным, доведенным до автоматизма, движением. Напрягаются руки, напрягается спина, а его взгляд следит за мячом. Поразительная сосредоточенность. В третий раз Хаджиме отбивает, чувствуя, с какой силой мяч ударяется о его руки, а затем подлетает так высоко, что возвращается обратно за сетку. Обескураженные этим, игроки на той стороне не успевают среагировать и отбить. Игра начинается. Иваизуми чувствует, будто с легкостью преодолел невозможное. Его руки впервые пульсируют так сильно и болят — он, наконец, чувствует что-то. Всего лишь на какой-то час, но, наконец-то, все играют так, как должны: пока не начнут валиться с ног, пытаясь отбить мяч. Пока мяч не упал, пока мяч не упал... Ему ещё многое нужно успеть. - У вас неплохой связующий, - говорит Оикава, открывая газировку. - Ага, у нас все неплохие, - произносит Хаджиме. У них не было плохих. В их команде были только закадычные друзья, на фоне которых он, сколько не пытался пытаться подпрыгнуть выше, подать чуть сильнее, пойти на какой-то риск, казался совершенно не вписывающимся элементом. - Расстроился, что проиграл? - спрашивает Оикава, замечая, как тот хмурится. Рядом с его лицом улыбка Оикавы казалась издевательской. - Расстроился, если бы так было в первый раз, - ровно отвечает Иваизуми. - Привык проигрывать? Это печально, - говорит Оикава. Гримаса на его лице такая, словно он съел что-то кислое. - Пойдёшь сегодня в школу? - Может быть. - Тогда там и увидимся, - Тоору подмигивает, будто наверняка знает, что Хаджиме придёт, стоит мгновение, будто хочет ещё что-то добавить, но с его слегка приоткрывшихся губ так ничего и не слетает. Словно знак или нечто, посланное самой судьбой, черт возьми. В той самой школе, в которой они учились ещё в детстве, устраивали какой-то праздник. Кажется, там организовывали ярмарку на все выходные. Странно было общаться с Оикавой теперь. После его отъезда они списывались редкими короткими сообщениями. Каждый раз, когда Оикава писал ему, Иваизуми казалось, что он общается с каким-то незнакомцем. Тем, кто мог появиться в его жизни на пару минут, отсылая фотографии или жалующийся на погоду, спрашивающий, как дела, а потом снова исчезающий, порой игнорирующий ответы. Как-то раз он ему позвонил. Иваизуми показалось, что, наконец-то, Оикава больше вот так не исчезнет и не будет нести чушь. Он подумал так, когда Тоору спросил про тот растянутый свитер, который Иваизуми так ему и не отдал, в спешке забрав с собой. Они ни разу не говорили о том, что случилось, не успели даже попрощаться, а потому Иваизуми не мог знать, что думает Оикава. Ему все же хотелось сказать ему. Когда он рассказал, Оикава сказал только: - Да, не волнуйся, понимаю. Надеюсь, все хорошо. Он сказал это, единственный раз произнося фразу более серьёзным тоном. Но слишком коротко и мало. Так, словно хотел отделаться этим раз и навсегда. После этого Иваизуми ему не отвечал. Ему казалось, что он до сих пор стоит в своей гостиной и смотрит в пол. Но это было неправдой. Все давно изменилось. С того момента, как он уехал. Несмотря на то, что его одолевали несколько противоречивые чувства, Иваизуми решил, что, наверное, Тоору уже давно оставил все в прошлом и успел переключиться: в волейболе он успел раскрыть свой талант, стал более уверенным, смелым, способным вести свою команду вперёд. Иваизуми стоит прекратить видеть в нем того маленького ребёнка, руку которого он сжимал по ночам и которого спасал от кошмаров. Оикава повзрослел, и они теперь были по разные стороны сетки. Под вечер зажигаются первые фонари. Кто-то в толпе настойчиво машет рукой, привлекая к себе внимание. Иваизуми пытается отыскать в толпе знакомые лица, но вскоре слышит своё имя и понимает, что пытались привлечь именно его. Все придаются ностальгии, проходя среди палаток и останавливаясь порой, чтобы поучаствовать в какой-то устроенной детьми забаве за деньги или купить яблоко в карамели. Теплеет. Вечером нет никакого ветра, а воздух кажется достаточно прогретым. Все — Киндаичи, Ватари и те, кого он помнил ещё мальчишками. Они говорят, что рады тому, что Иваизуми приехал, и, кажется, первый раз за день Хаджиме ощущает что-то знакомое в этом месте. Потом приходит Оикава. По неведомой причине он притягивает к себе других людей, как магнит. Хаджиме слышит, как ему свистят, как восхваляют его имя, как капитана победившей команды. Он не видит его, но слышит лёгкий смех. Вот чёрт. Оикава Тоору отнял у него все. Нет, думает Иваизуми, когда идёт по пустой аллее вдоль разросшихся деревьев, дрянная мысль. Сваливать все на Оикаву — полное ребячество, это вообще была иррациональная мысль, ощущение, которого он до сих пор не мог понять. Оикава не был виноват в том, что его команда была во многом лучше той, в которой был Иваизуми, и уж точно он не был виноват в том, что Хаджиме пришлось уехать. Так уж получилось. Числа так совпали, конечно же. Может быть, он всего-навсего ему завидовал? Тому, что Оикава мог стать частью любого паззла, стать частью всего того, что его окружало, в то время как Хаджиме ощущал себя выкинутой частью из чего-то, чего, может, вовсе никогда и не существовало. Горесть от поражения, вот чем пропиталось его существо — от того в голову лезут дрянные мысли. Наверное, не стоило так воспринимать это все, ведь никто, в самом деле, совершенно никто не виноват в том, что... Он останавливается, поднимает голову и обнаруживает, куда принесли его ноги, пока в голове крутилась чехарда мыслей. Он шёл без особой цели, но теперь обнаружил себя стоящим на пороге собственного дома. Вернее, бывшего дома. А теперь, интересно, кто здесь живёт? Живёт ли? Пугающе, до боли знакомый, его дом выглядел таким, будто обрёл свою форму из детских воспоминаний. Он опустил руку на дверь, словно был во сне. Таращась, наверное, на ручку, как полный идиот, Иваизуми не решался нажать на неё. Дверь открылась сама, почти сразу. От неожиданности Иваизуми чуть отступил назад. - Ты кто? - спрашивают его. На пороге стоит мальчик лет десяти и с подозрением, почти опаской смотрит на Хаджиме. Иваизуми смотрит на него, а мальчик, больше ничего не произнося, упорно смотрит на Иваизуми, с каждой секундой хмурясь все больше. Словно игра в гляделки, в которой никто не собирался уступать другому. - Привет, Сатоши-кун, - послышалось сзади. Игра прекратилась, так как мальчик поднял взгляд вверх, а Иваизуми развернулся. - Этот человек раньше здесь жил, - теперь оба узнают в подошедшем Оикаву. - Правда? Вот оно как, - произнёс мальчик настороженно. - Эм... Привет. - Привет. Извини, если напугал, - не сразу говорит Иваизуми. - Я не испугался. У меня дома живёт большой пёс Рихтер. Если бы ты был вором, он бы тебя загрыз, - с вызовом говорит мальчик. - Рихтер большой, как настоящий медведь, - подтверждает Тоору, активно кивая головой, - Только, скорее, плюшевый. Что бы он действительно сделал, если бы услышал тебя, так это зализал до смерти. Мальчик перестаёт хмуриться и чуть краснеет, надувшись, потом бормочет: - Это потому что ему всего год, он ещё щенок и я не дрессировал его. А потом, когда он вырастет, его все будут бояться. - Зови меня, не хочу такое пропустить, - говорит Оикава, улыбаясь, а потом опускает руку на его темноволосую макушку и ерошит волосы. Мальчик выглядит недовольным, но терпит, - А сейчас иди спать, пока под твою кровать кто-нибудь не заполз. Сатоши чуть вздрагивает, смотрит на Оикаву, и говорит: - Фу, ты странный. Пока. - Спокойной ночи, Сатоши-кун, - расплывается в улыбке Тоору, закрывая глаза и на прощание махая рукой. Дверь закрывается. - Зачем ты его пугаешь? - спрашивает Иваизуми. - Да ладно, у него же есть его пёс, - усмехается Оикава. Они спускаются по лестнице, Оикава прячет руки в карманы штанов, пиная мелкий лежащий на лужайке камень. Иваизуми спускается следом, обдумывая, какого черта тот так быстро здесь оказался. И, главное, почему. - Ты быстро ушёл, - прежде чем Иваизуми начинает раздумывать над причинами, говорит Тоору. - Почему? - А, устал, - бросает Хаджиме. - Я встретил там твоих сокомандников. Того блокирующего. Как ваш тандем? Иваизуми, не ожидавший вопроса, поводит плечами. Оикава немного щурится, глядя исподлобья. - Ты был на площадке. - На площадке... - задумчиво повторяет Тоору, - Я видел, что ты постоянно на меня смотришь. Он замолкает, вглядываясь в лицо Иваизуми, ожидая. Реакции? Ну и что это должно значить? Иваизуми только вновь хмурится. - Шёл за мной, чтобы сказать это или что? - спрашивает он прямо. Оикава вздыхает: - Решил проверить кое-что. Я был прав. - Понятно, - сухо говорит Иваизуми. Слишком самоуверенная фраза. Ему уже, наверное, не хотелось знать, что за всем этим стоит. - Ты собираешься уйти? - Наверное. Мне тут больше нечего делать, я все проверил, - говорит он, делая пару шагов и оказываясь впереди Тоору. - На твоём месте я бы так не спешил. Может, все же вернёмся? - Возвращайся один, если хочешь. Я пас. - Ива-чан, - вдруг говорит Оикава. За время его пребывания Оикава так ни разу его не назвал, и, когда Иваизуми поворачивается, то видит лёгкую панику на чужом лице, с которой, впрочем, Тоору быстро справляется. Мяч, по случайности или нет лежавший на лужайке, вдруг оказывается в его руках, а затем летит прямо в сторону Иваизуми. - Что ты творишь, Оикава? - спрашивает Хаджиме, рефлекторно отбивая его в сторону Тоору. - Лови, - произносит он, снова бросая мяч в сторону Иваизуми, и улыбается, - Твоя возможность отыграться. Дальше, без слов, продолжается эта игра. Сколько ударов спустя она заканчивается? Кажется, что слишком долго. Кажется, что слишком мало. Во всяком случае достаточно для того, чтобы в итоге, когда мяч касается земли, они оба повалились на землю, забыв про то, что она была слегка влажной, холодной и грязной. - Ничья, чёрт, ничья, - говорит Оикава, - 1:1, но мы не выяснили победителя. - Обязательно делать это сейчас? - тяжело дыша, спрашивает Иваизуми. - Нет-нет... - мотает головой Тоору, - Пошли на чердак? В этот момент начинает кружиться голова. Иваизуми только моргает, начиная привставать с земли, но Оикава оказывается быстрее и говорит: - Посмотри на себя, Ива-чан. Пойдёшь так обратно — заболеешь, не сможешь прийти на игру. Берись за руку, - уголки губ приподнимаются, глаза смотрят вниз с вызовом. Его зрачки искрятся. - Идиот, - огрызается Хаджиме, чувствуя при этом что-то вроде утраченной привычки. Ха-ха, такое вообще возможно? Он проверяет: цепляется за руку, сжимает её сильнее, пока Оикава не ойкает, отнимая руку и не начинает трясти. Дома у Оикавы он принимает душ, получает его футболку и штаны. Иваизуми все ещё не может отделаться от странного ощущения. Его голова все ещё кружится, отказываясь верить в абсурдное происходящее. Словно все — дурной сон. Дурной, потому что после хороших снов чувствуешь себя не в своей тарелке. Если он во сне, то, наверное, можно было понять отошедшие на задний план воспоминания о четырёх годах, которые он прожил в другом городе. Вопросы, мучающие его. Злость, усталость. Когда он возвращается обратно, Оикава заглядывает на него так, словно чего-то ждёт. - Надо возвращаться, - говорит Иваизуми, - Никто не знает, где я. - Но они же знают, что ты тут жил. - Знают, да. Но все равно, думаю, что мне надо быть там, а не здесь. Вот она, эта фраза. Тоору затихает на мгновение, отводит взгляд. А потом улыбается, словно пытаясь своей улыбкой ухватиться за что-то. - Понимаю, конечно. Сделаешь кое-что напоследок? Иваизуми, сидящий на диване, приподнимает брови. - Пошли. Покажу тебе кое-что. Они поднимаются на второй этаж, в конце коридора Иваизуми видит знакомую короткую веревочную лестницу, ведущую на чердак. Оказываясь там, Иваизуми, искреннее удивившись, замечает, что тут ничего не изменилось. Совершенно. Он озвучивает эту мысль вслух и Оикава отвечает, таинственно улыбаясь: - Так и есть. Тут ничего не поменялось, - а потом кивает в сторону патефона, - Кроме этого. Мне удалось раздобыть иглу. - Как? - Долгая история... Впрочем, ночь обещает быть длинной, - он поднимает взгляд на маленькое окошко под крышей, - Сегодня новолуние. Потом Оикава пробирается к своей коллекции. Сейчас Иваизуми понимает, что тогда, пять лет назад, то, что они выпили здесь, было красным полусухим вином. Оикава протягивает ему чашку — белую с маком, наколотую. В ней теперь не красная, а белая жидкость. - Что с ней стало? - спрашивает Иваизуми, трогая большим пальцем острый кончик. Оикава достаёт пластинку из конверта и открывает крышку. Пальцы его любовно касаются иглы, он сидит к Иваизуми спиной, пока не начинает слышаться музыка, затем поворачивается. - Ещё одна долгая история, которую ты вскоре услышишь. Музыка приглушенная, какой-то незатейливый, вполне уютный мотив. Под такой, услышав не первый раз, потом хочется качать ногой в такт. Они пьют вино, слушая музыку, передают кружку друг другу и Иваизуми спрашивает: - А это что? Кровь белого дракона? - Нет, - смеётся Оикава. - По-твоему цвет чешуи влияет на цвет крови? - Ну, я не разбираюсь в драконах. - Это мёд ночных цветов. Вот пластинка сменяется другой, и, пока музыка не начала играть, Оикава облизывает мёд со своих губ. Иваизуми молчит. На мгновение кажется, что голова перестала кружиться, потому что одну эту картинку он увидел слишком ясно, но вот все расходится кругами, будто кто-то запустил по пространству плоский камень, будто пространство — водяная, прозрачная гладь, на которой рябью остаются следы. -..тех, что появляются только ночью и светятся, привлекая светлячков. Те пьют нектар, а потом светятся сами, - шевелятся губы, - так говорит. Кто, кто говорит так? Кого слушает этот мальчик, кого он видит по ночам? Откуда он достаёт все эти вещи, из какой реальности, каким способом, и почему, почему, он хочет его отравить? Иваизуми не знает. Это так страшно, это так хорошо. Он сам начинает догадываться обо всем, когда Оикава, упираясь рукой в пол, наклоняется к нему. Рука с кружкой медленно выпадает и укатывается в сторону. Это — ещё один ритуал, и он оказывается вовлеченным, по незнанию, не случайно. Иваизуми ждёт, закрывая глаза. Священнодействие. Может быть, на память. И, только он думает об этом, чувствуя во рту горечь, шепот раздается прямо у лица: - Ты можешь остаться. Ты будешь сильнее со мной, а не с ними, - пауза, в течение которой Иваизуми успевает распахнуть веки, - Ты должен был остаться. Все должно было быть по-другому. - Почему? - наконец, задаёт вопрос Иваизуми. Ему не хватает сил пояснять, сколько много стоит за этим вопросом. - Потому что мы не заметили его. С тех пор все пошло по-другому, - произносит Оикава сбивчиво, потом спрашивает, - Ты веришь мне? Иваизуми сглатывает. - Ты уже врал мне, - говорит он, а потом сам опрокидывает Тоору на спину. Он ошибается, если думает, что совсем задурил тому голову. Ошибается, если думает, что знает его. Ошибается, если думает, что они похожи. - Я никогда по-настоящему тебя своим братом не считал, - говорит он, а потом в опасной близости проводит языком по губам Оикавы, чувствуя сладковатый привкус, - Может, это ты сделал что-то не так? Оикава целует его. Пластинка снова сменяется, но пока слышны лишь помехи. После нескольких обещанных историй Оикава рассказывает Иваизуми про кровь дракона: - Я перепутал бутылки и отравил тебя. И себя тоже. Но теперь все и правда хорошо. Мы выпили лекарство, по ночам можно больше ничего не бояться. Иваизуми, лениво моргающий, встречал рассвет. Под утро он полушепотом, приоткрывая губы, подпевал припеву песне, которая почему-то шла бесконечным повтором: we'll never leave here, never let's stay in here forever and when the streets are quiet we'll walk out in the silence