Её демоны

0. Микото ждала мужа у входа в здание Полиции Конохи. Мимо сновали гражданские, чунины со стопками свитков и папками бумаг, ковыляли перебинтованные джонины с докладами о завершённой миссии — Фугаку за ужином вчера обмолвился об облаве на предателей. Один раз даже промелькнул жёлтой молнией Намикадзе Минато, нынешний любимчик Третьего и, по слухам, будущий Четвёртый. Жара стояла такая, что плавились резиновые подошвы таби. Микото взяла с собой учива, но забыла прихватить воды, и теперь маялась от жажды и сухости во рту. Она бы зашла в здание, там точно было прохладнее, но боялась разминуться с Фугаку. Перед глазами колыхнулась чернота; резко подурнело. Микото мысленно обозвала себя дурой — хоть бы в тенёк отошла! Её подхватили чьи-то руки. По лицу мазнуло прохладой, ударил в нос запах трав и нагретой пыли. А потом на голову полилась вода, невероятно холодная. Она облегчённо вздохнула, и в рот ткнулось горлышко бутылки. Напившись, Микото открыла глаза. Над ней шумела блекло-зелёная крона дуба, что рос за зданием Полиции, и склонялась молодая девушка с приятным округлым личиком, обрамлённым копной медных волос, бешено-ярких в пятнах света. — Привет, я Узумаки Кушина. Ты как? Сердце беспокойно и сладко заворочалось в груди от её голоса, звонкого и одновременно ласкового, полного искреннего участия, от крепкой и бережной хватки рук — такая бывают у людей добрых и сильных — от нежного, почти неощутимого прикосновений к щеке: — Эй? Микото заправила прядь за ухо слабой рукой и улыбнулась: — Микото. Меня зовут Учиха Микото. И мне уже лучше. 1. Тёплая вода выплеснулась из бочки, когда Фугаку залез в неё. Коротко кивнул и подставил спину Микото. Сердце болезненно сжалось. Она вышла за него не по любви, и чувствовала, что недостойна доверия и редкой смущённой улыбки Фугаку. Он догадывался о безответности чувств — Микото видела это в его скованных жестах и в тёмных глазах, — но молчал. Она положила руку на плечи, собираясь их размять, и ощутила, как они опасно, болезненно напряжены. — Микото. — Да, Фугаку? — она испуганно замерла. — Как бы у нас ни сложилось, я постараюсь принять это. Но, я надеюсь, ты будешь любящей матерью для наших детей. Фугаку пытался говорить уверенно, но в голосе проскочила вопросительная интонация. Микото прикрыла глаза и прижалась к плечу Фугаку. — Спасибо. И не сомневайся. Мышцы под щекой наконец-то расслабились. 2. Микото любовалась Кушиной издалека. Щурилась на ярко блестевшие под солнцем волосы, ловила то дерзкую, то смущённую улыбки и поглаживала живот, прося ребёнка не толкаться так шустро. Если бы она встретила Кушину до замужества, может, она бы и поборолась за неё с Минато. Но как бы сейчас Микото ни была одержима этими мягкими губами, дикими, непослушными волосами и глазами синее июльского ночного неба, что затягивали, как водоворот, бросить мужа и сына она не могла. Итачи дёрнул её за рукав, глянул не по-детски серьёзными глазами. — Мама, почему мы стоим здесь, а не подойдём? Микото тихо рассмеялась: — Снова хочешь потрогать волосы Кушины-сан и получить от неё данго? Ну, пошли. Кушина была мила и обходительна, потискала Итачи за щёки и разрешила погладить прядь волос. Пока Итачи внимательно рассматривал их, Микото положила руки на живот Кушины и спросила: — Сколько месяцев? Та вспыхнула всем лицом и шеей, накрыла своими ладонями ладони Микото и ту окатило предательским жаром: он волнительно стиснул грудь непристойным желанием, стёк между ног, к ступням, оставляя внутри сладостную дрожь. — Почти пять. Микото вздохнула и позволила себе провести руками по животу Кушины, почти выдав себя этим жестом и мечтательным выражением лица. «Пусть родится девочка, — взмолилась она, — пусть эта сводящая с ума одержимость перейдёт к ней, и дети смогут быть вместе». Может, это было неправильно, но Микото отчаянно желала поменяться местами с Кушиной: любить мужа, быть любимой и не страдать от безнадёжной любви к другой. 3. Кроваво-красные пряди ниспадали до самого пола и струились по нему шёлковыми лентами, облизывали пальцы ног Микото. Ей хотелось выпить этот насыщенный цвет, присвоить себе, но вместо этого она захлёбывалась и тонула в нём. Проводила гребнем от макушки Кушины к кончикам волос и боролась с желанием зарыться в них носом, вдохнуть их тёплый травяной запах с ноткой яблок-дичков, коснуться губами их нежной прохлады. Они попали под дождь, когда ходили за продуктами, промокли до белья, пока добежали до дома, и Микото поддалась соблазну не пропустить гостью вперёд, а отправиться в о-фуро вдвоём. Чем больше подходил срок, тем ослепительнее становилась Кушина: мягче, чувственней. Микото могла бы часами на неё смотреть. Думать и представлять, как накручивала бы на запястья и пальцы пряди, непристойно красные на белых простынях, как заплетала бы косы или собирала бы их в строгую высокую причёску, как гладила бы её округлые плечи, колени и живот, как трогала бы насмешливые губы и маленькие яркие соски. Микото была одержима своими демонами, а Кушина — своим. Иногда она замирала, распахнув глаза, словно говорила с невидимым собеседником, и тогда делалось жутко. Внутренний огонь разгорался в Узумаки всё ярче — и ярче ощущалось присутствие Зверя внутри неё. Микото со слов мужа знала о Девятихвостом и печати. Знала и о том, что при родах печать может ослабнуть, а демон — вырваться. Если бы она могла что-то сделать, как-то помочь… Микото неосторожно дёрнула гребешком прядь Кушины и закусила губу. Ничем она, простой джонин, пусть и из клана Учиха, помочь не могла. Она давно перестала быть маленькой девочкой, от обиды готовой расплакаться в любую минуту, но сейчас тяжесть в груди и дрожащие руки не давали сделать ни единого движения. Микото смирилась с тем, что полюбила женщину, но не готова была потерять её. Нет… Нет! Кушина вдруг обернулась, глянула пронзительными глазами в самую душу и обняла, прижала к себе Микото. Всё стало простым и понятным, и тревога отпустила резко, до всхлипа, до кружащейся головы. Кушина гладила Микото по спине и шептала: «Всё будет хорошо». И Микото поверила. 4. Саске родился совсем крохотным; Микото подзабыла уже, какие дети маленькие в первые месяцы. Кажется, Итачи не был таким, и даже в его руках Саске казался хорошенькой куклой. До зуда в пальцах хотелось знать, каким был Наруто. Его спрятали сразу после нападения Мадары. Правильно. Микото сама бы встала на его защиту, если бы пустили, если бы не сын на руках, если бы… Отговорки всё это, бегство от страха. Микото боялась, что сорвётся в истерику, увидев ребёнка Кушины. Единственное живое напоминание о безответной любви, принадлежащее не Микото. Она взяла Саске из кроватки, приспустила юкату с плеч и поднесла сына к груди. Причмокнув, Саске начал сосать. Ощущение было щекотным, тянущим и приятным. Молока хватило бы и на троих. Ах, если бы она могла забрать Наруто… Ей всю жизнь приходилось считаться с чужим выбором, потому что так приучили, потому что так — правильно. Но что хорошего это предательство своих желаний во имя чужих интересов принесло? Микото взглянула в зеркало и увидела там несчастную женщину: бледную, осунувшуюся, с синяками под глазами, в мятой уката. Всхлипнув, она прижала к себе Саске — тот недовольно фыркнул и наморщил носик, — задрожала и разрыдалась. Глядя на своё искажённое лицо в отражении, Микото глотала слёзы и повторяла: — Не верь Узумаки, сын. Они обманщики. Кицуне. Она обещала, что всё будет хорошо, но «хорошо» — не для нас.