Любое твое желание

Они держались за руки. Нет, не так. Бард держал Трандуила за руку, и тот позволял ему, даже здесь, практически на виду у всех, и это ощущение представлялось куда более интимным, чем все то, что происходит за дверями их спален по ночам. Прием казался бесконечным, и рука начала понемногу уставать даже у такого привычного к работе человека, как он, но он продолжал держаться, поглаживая большим пальцем прохладную кожу, перебирая тяжелые кольца, не обращая внимания на их острые края. Даин беззлобно ухмыльнулся с другого конца и принялся хлопать в ладоши, поддерживая собственное решение, оглашение которого Бард, похоже, упустил. Даин посмотрел на них выжидающе. Барду не хотелось отпускать, ни на секунду, и если бы он мог, то не делал бы этого до самой своей смерти, наверстывая упущенные годы, но это выглядело бы невежливо и странно. Трандуил подхватил свободной рукой свой кубок и, приподняв его, кивнул Даину, следом — Барду, и тот смущенно поднял свой в ответ. В глазах у Трандуила — чистый смех и немного вызова гномьему королю: видишь, мол, я не могу хлопать, я пью в твою честь. Бард забыл уже краткие приступы той глупой ревности, что пыталась завладеть им в первые дни появления Даина. Гном стал ему если не другом, то неплохим союзником, а иногда и советчиком, и не только по части государственных дел. Он же первым не преминул поинтересоваться, почему старшая дочь Барда, которую он неизменно обсыпал такими комплиментами, что та еще полдня потом краснела, не носит фамильного ожерелья. А пока Бард придумывал достойный ответ, уже успел захохотать, дернуть себя за усы и попытаться утащить его в свой кабинет и усадить за стол. Конечно, Даин обо всем уже догадался. Глупо было думать, что можно держать подобное в тайне. Тем более после той, самой первой ночи, в шатре, когда Бард поднялся, только чтобы вновь упасть на колени — и утянуть Трандуила за собой, цепляясь за проклятое ожерелье, плечи, волосы, беспорядочно и слепо, целуя все, до чего мог дотянуться, не отпуская ни на мгновение, словно боясь, что тот исчезнет. Уйдет, чтобы никогда не вернуться, — могла бы быть его очередь так поступить. Но чудесное создание, наконец доставшееся ему, отвечало на ласки и дарило их в ответ, принимало его в себя целиком, отзываясь на каждое прикосновение, и не отводило взгляда, словно в нем, в Барде, было что-то достойное того, чтобы так смотреть. Трандуил не закрывал глаз, даже когда Бард склонялся поцеловать его, все чаще и чаще, не в силах оторваться, и Бард тонул в их глубине и готов был отдать последний воздух, лишь бы остаться здесь, с ним, хоть на секунду дольше. И остался. Рассвет наступил прежде, чем они смогли оторваться друг от друга, и не было произнесено ни слова, потому что наконец — наконец все стало ясно. Только под утро, когда у Барда уже совершенно не осталось сил даже на то, чтобы шевелиться, а Трандуил, напротив, уверенно поднялся и потянулся за плащом, он сказал: «Не уходи». Трандуил не ответил, но по его лицу Бард понял достаточно, чтобы завернуться в покрывало и тут же уснуть. А когда проснулся, мир вокруг в очередной раз изменился. Он чувствовал себя непривычно отдохнувшим и спокойным, пусть до сих пор болели мышцы, и шея затекла от неудобной лежанки. Раньше такое было, только когда он возвращался с долгой охоты, взволнованный и уставший, и дети дружно встречали его и висли на шее, и он наконец видел, что с ними все в порядке. Он не видел детей со вчерашнего дня, но будто знал наверняка — с ними все хорошо. И не только с ними. Послышался шелест занавеси и шаги. — Рад, что ты вернулся, — выдохнул Бард, поворачиваясь, и тут же пожелал провалиться сквозь землю, потому что понятия не имел, что можно сказать — объяснить — сыну, обнаружившему его в постели собственного отца. Не дело было оправдываться, да и незачем, но все равно что-то казалось неправильным. Постыдным. Будто его застали на месте преступления и теперь ждут, как же он объяснит свое присутствие. Так показалось Барду, но не Леголасу. — Я надеялся, что уж здесь-то, — он недвусмысленно кивнул на постель, на которой теперь уже сидел Бард, — я его точно застану. И как только ты его куда-то выпустил? Бард был знаменит раньше отчасти тем, что никогда за словом в карман не лез и для каждого собеседника находил достойный ответ. Сейчас ему и звука не удавалось подобрать. Видно, что-то из вихря вертевшихся в голове смутных мыслей отразилось у него на лице, заставив Леголаса подойти ближе и присесть, чтобы их лица были вровень. — Не пристало на короля смотреть сверху вниз, — пояснил он, и в этой фразе было столько присущей, казалось, только Трандуилу скрытой язвительности, что Бард тут же заухмылялся. Мысли приняли неприличный оборот. Леголас бросил взгляд в его сторону, задумался на мгновение и тут же потряс головой. — Не хочу представлять. И даже не думай оправдываться, я рад за отца. Бард удивленно покосился на него. — Я действительно рад, не смотри на меня так. Жаль, что твое бессмертие больше не при тебе, но он умеет ценить мгновения, поверь мне — Особенно те, в которые ты меня слушаешь, сын. Так было всегда, и так оно и будет. Пока для Барда мир менялся с невозможной скоростью, Трандуил оставался таким же, каким был, наверное, и тысячи назад. Прямая спина. Серебристый камзол. Рассыпавшиеся по плечам волосы и упавшая на лицо прядь, которую Барду тут же захотелось убрать на место собственной рукой. Насмешливо выгнутая бровь. — Думаю, я услышал достаточно, — усмехнулся Леголас уголком губ, ровно настолько, насколько позволяли приличия, и легко поднялся на ноги. — Приказ я передал, а вы, полагаю, разберетесь между собой. И выскользнул из шатра. Это была наглость, откровенная и очень аккуратная. Та, за которую отец в равной степени мог бы и похвалить, а мог и наказать. Трандуил привычно выбрал третий вариант и не обратил внимания. — Твой сын повзрослел, — отметил Бард. — Мой сын обнаглел, — фыркнул Трандуил, подходя к столу. — И ты тоже. — Я всегда таким был. И вновь спокойный взгляд был ответом, подтверждением — да, был, и остался, только раньше не боялся так задеть словом, оскорбить, а сейчас хоть и вспоминаются старые привычки, но после каждого разговора становится страшно. Вдруг он окажется последним. Пока — везло. Он знал: в городе поговаривали всякое. Да что в городе, он и среди гномов, и среди оставшихся помогать со строительством эльфов слышал этот вездесущий шепот, тянущийся следом, как тонкая липкая паутинка. Говорили — околдовал. Говорили — продался. Говорили — свихнулся. Бард знал все это, не знал только — о ком из них каждый раз шла речь. Ему и не было дела. Приехав к Даину в этот раз, он вдруг решил спуститься в усыпальницу — огромную пещеру, в своды которой были искусно вделаны особым образом ограненные камни. Даин объяснял, что это такая же сокровищница рода, но Барду блеск драгоценностей в спокойном свете факелов казался звездным небом. Он провел рукой по холодному камню, в который превратились те, кто хоть на краткий миг, но все же были его гостями, и поблагодарил Торина за все, что тот натворил, ни капли не чувствуя себя виноватым за такие мысли. В конце концов, ведь ему повезло, и он обрел в этой войне больше, гораздо больше, чем потерял. Трандуил и нашел его там, и увел наверх, не говоря ни слова. Высидел весь прием и после отчитал Барда за то, что тот все прослушал. Он знал: Трандуил прав, но еще сильнее была уверенность: будь что не так, никогда не лезший с непрошеными советами эльф сообщил бы ему первым. Но Трандуил промолчал, а Бард продолжал разглядывать его — черты, которые видел уже десятки десятков раз, и все равно не мог отвести взгляда. Даин звал их потом отметить, но Бард отказался и получил в ответ понимающую ухмылку и напоминание запереть дверь. Они развалились на кровати, щека к щеке, плечо к плечу, лениво обсуждая какую-то вспомнившуюся по пути к комнате глупость. Замолчали, погружаясь в мягкую, спокойную тишину. Одновременно повернулись друг к другу, потянулись навстречу, сплетаясь, как ветви лозы. Бард поймал закинутую на него руку и прижался губами сначала к тыльной стороне, потом прошелся по ладони. Трандуил следил за ним из-под полуприкрытых век, смотрел заинтересованно и выжидал. Бард приподнялся, прижался ближе, поцеловал, огладил пальцами острое ухо. Чуть прикусил кожу на белоснежной шее, чувствуя, как бьется под губами чужая жизнь в такт с его собственной. Нет, не чужая. Больше не чужая. Он так и замер, прислушиваясь к этому ритму, вдыхая запахи, которых не могло быть здесь, но которые он все равно слышал. Там за толстыми стенами была зима, а здесь пахло цветами и утренней росой, солнцем и едва уловимо — пеплом. Пепел до сих пор был везде, и Бард уже смирился, но все равно прошелся пальцем по щеке, будто стирая его. Трандуил игриво потерся о его ладонь, безмолвно поощряя, но не подгоняя. Обнял в ответ и тут же пробрался под рубаху, пощекотал, так что Бард вздрогнул, и дернулся в сторону, и тут же оказался придавленным к постели. Проворные пальцы стаскивали одежду, Бард тянулся поймать Трандуила за руку, но не выходило, тот ускользал в последний миг, чтобы тут же коснуться заново. Остались валяться на полу и штаны, и пушистый королевский плащ, и черный камзол с неизменным серебряным отливом. Словно змея сбросила кожу, перерождаясь. Прекрасная ядовитая змея, зачарованная им хотя бы на несколько минут. — И откуда ты такой, — выдохнул Бард, и Трандуил рассмеялся, как всегда смеялся, когда Бард говорил что-то подобное. Он привык к восхищению, и все эти речи не были для него в новинку, но он никогда не обижал Барда равнодушием. Вряд ли в голову могло прийти что-то новое, чтобы описать дикую, опасную красоту и выразить все то, что укладывалось в простое, короткое и такое избитое слово. Не было в мире уже ничего, чего бы Трандуил не видел и не знал, но он все равно оставался здесь. Несколько месяцев — один вздох для эльфа, и даже для человека не так уж много, но Барду казалось — не было другой жизни. Если бы не дети, думал бы, что и не нужна. Только сводивший его с ума и в то же время приносящий блаженный покой насмешливый эльф, раскинувшийся перед ним. Решил, что не отпустит, и не собирался менять своего решения, вбивался все сильнее, все глубже, ловил губами бесстыдные стоны, будившие внутри одержимость хуже любого проклятья. И держал за руку, сплетая пальцы все крепче с каждым движением, пока наконец не упал сверху, не в силах отдышаться. Но руки не разжал. Трандуил произнес что-то, тихо, в самое ухо, он всегда так делал, но по странному наитию Бард не спрашивал, что значили так и непонятные слова. Иногда казалось — заклинание, иногда — молитва. Главное, эти звуки не складывались в давно знакомое «прощай», и этого было достаточно. А потом эльф высвободил руку и потянулся к шее Барда, расстегнул старую уже цепочку, что осталась тому еще от матери, а затем стянул с пальца и повесил на нее кольцо. То самое, что показалось Барду странным в их первую ночь. — Волшебник скоро вернется к вам, отдай это ему, — неожиданно серьезно проговорил, почти приказал Трандуил. — Почему я? — Потому что ты сможешь это сделать. У меня уже не вышло. Только не надевай. Бард видел: это было важно. Слишком важно, чтобы просто кивнуть в ответ. Он поднялся, спрятал цепочку во внутренний карман и пообещал, вновь устроившись рядом с Трандуилом, что выполнит просьбу как можно быстрее. Потом все-таки не удержался и спросил: — Оно что-то означает? Трандуил приподнялся на локте и ответил, глядя с грустью и в то же время с какой-то невыразимой надеждой: — Всего лишь небольшая услуга. Более меня не касается. Устроился на плече у Барда, сладко потянувшись, и поинтересовался: — Помнишь, ты должен мне желание? — Все еще должен? И чего государь желает? — Показать тебе зимний лес. Поймав его однажды на слове, Трандуил каждый раз загадывал новое желание. Бард готов был выполнить любое, лишь бы не выпускать его руки из своей.