wonderful reality

      Женя открывает глаза и вместо тёмного, как шоколад, неба видит идеальный слой побелки на потолке. Женя тут же жмурится — свет, кажется, тысячи ламп больно ударяет по глазам. Под веками у Жени — блёклые остатки цветных вспышек. Она наблюдает за ними с тихим отчаянием. — Ты очнулась? — спрашивает чужой голос. Женя почти не слышит вопроса. Его затмевает фальшивое беспокойство.       Во рту сухо, будто бы в пустыне, язык еле ворочается, поэтому Женя лишь кивает. Ей кажется, будто мир в несколько раз замедлился, а всё вокруг — мягкое и вязкое, как патока. — Сейчас я пришлю к тебе специалиста. Он поговорит с тобой. Кстати, в коридоре сидят твои родители. Я их впущу чуть позже, ладно?       Сквозь едва-едва приоткрытые глаза Женя видит, как медсестра убирает использованные шприцы, пачки от лекарств, а затем разворачивается и идёт к двери. Женя понимает, что у неё осталось не более семи секунд. — Н-не надо… родителей…       Медсестра замирает на мгновение, будто бы пробуя на вкус эти слова, а потом, не оборачиваясь, кивает. Женя думает, что она не такая уж плохая.

***

      Специалист говорит много и крайне медленно. Женю клонит в сон, а по вискам отстукивают рваную дисгармоничную мелодию сотни маленьких молоточков. И мир вокруг, такой мягкий, белый и липкий, вращается-вальсирует с тягучим и совсем не сладким временем. — Что ты чувствуешь? — спрашивает доктор. Женя сквозь туман в своих глазах видит его взор. Профессионально-спокойный, цепкий и чересчур вездесущий.       У Жени дрожат кончики пальцев. — Пустоту, — выдыхает она лишь одно слово, но так отчаянно и убийственно тихо, что врачу, кажется, становится не по себе. Жене хочется улыбнуться, ведь доктор — странный. У него были, наверное, сотни таких пациентов, так чего он так волнуется? — А ещё что-нибудь? Может, слышите что-то, видите?..  — Вас слышу и вас вижу, — почти не обманывает его Женя. Помимо его голоса в палате надрывается скрипка. Визжаще и пронзительно. — А ещё пальцев рук не чувствую, — девушка говорит, чтобы хоть как-то перекрыть адскую мелодию.       Неожиданно Женя замечает, что врач совсем молод, едва ли старше неё самой. У него шрам на брови, взъерошенные, чёрные, явно не крашеные волосы и чёрная футболка с слишком ярким и хаотичным рисунком. Такие носят подростки. А не врачи-психиатры. Или психологи. Или наркологи. Женя так и не поняла, кто он, но этот доктор вызывает у неё симпатию. Или, может, просто отклик в душе.  — Почему ты принимаешь наркотики? — спрашивает он серьёзно, а его рука несильно сжимает пальчики Жени. Она чувствует мягкое тепло и биение жизни в кончиках его пальцев. Жене приятно, однако она чувствует себя неловко. Разве наркоманов так держат за руки? Разве люди не испытывают к ним пренебрежение, отвращение, ненависть? Они ведь… больные. Крохотные вирусы, заражающие идеальное и красивое общество. — Не знаю, — Женя неловко жмёт плечами, — чтобы отвлечься, наверное. Реальность мне не нравится, — слабая ироничная улыбка.       Пока Женя говорит, врач убирает слипшиеся от пота её блёкло-рыжие волосы со лба и кладёт на него руку. Женя говорит, но почти не дышит, ощущая, как тепло просачивается сквозь кожу куда-то вглубь и как скользит по мышцам, как оплетает сосуды, как обволакивает органы. Женя ощущает и лихорадочно твердит себе о том, что это всего лишь галлюцинации, остатки наркотиков в её крови. — Почему она тебе не нравится? Здесь же много чего замечательного, — говорит врач, а в его голосе чувствуется лукавство, будто бы он предлагает Жене принять участие в игре. — Чего, например? — у Жени онемело тело, но она упорно опирается на дрожащие руки и приподнимается на подушке. Врач глядит с уважением. Жене смешно от того, что этот парень чувствует уважение к наркоманке, слабой выцветшей рыжей девчонке-интроверту.  — Людей, — хитро щурится доктор, и вроде как приглаживает волосы пятернёй, но на самом деле только ерошит их ещё больше. — Людей? — переспрашивает Женя ошарашенно. — Ну да, их много. Только замечательных нет. — А как же твои кумиры, родители, друзья? — у врача взгляд грустнеет. Жене думается, какой же он ещё ребёнок. — Ладно, признаю, я преувеличила. Кумиры и вправду замечательные. Плацебо, Блэки, Нирвана, Кемы, Фолауты и множество других…* Их музыка помогает жить. А друзей у меня нет. В реальности нет, — Женя горько улыбается и чувствует жгучий стыд — пока что самое яркое чувство, заполняющее её существо. — А родители?.. — взгляд доктора тревожный. Женя отводит от него взор и глядит в потолок с отстранённой улыбкой. — А что они? Ну, есть родители — и что с того? — Разве они — не замечательные люди? Они тебя вырастили, воспитали и всё такое, — передёргивает врач плечами вроде-как-пренебрежительно, однако Женя (из-за наркотиков) видит в этом жесте немного больше. — Ага, вырастили-воспитали и хотели слепить из меня послушную куклу, которая поступит на юрфак, окончит институт с отличием, устроится на хорошую, выгодную работу и выйдет замуж за кого-нибудь обеспеченного и хорошего. Куклу, у которой будет двое прелестных детей, что пойдут по стопам матери и станут такими же прилежными пустышками, как и она. Вот, что они хотели, хотят и будут хотеть на самом деле, — заканчивает Женя и выныривает из представлений о светлом с чьей-то точки зрения будущем.       Когда Женя поднимает взгляд на доктора, то видит задумчивость и очень много теней. Жене это не нравится. — А что насчёт тебя? Ты счастлив? Твои родители… какие они? — Жене, чуть не сорвавшейся со скал под названием «Жизнь» теперь не совсем всё равно. До своей смерти, которая наступит, без сомнений, скоро, она хочет узнать что-нибудь интересное. Пока что интересным ей кажется лишь этот недо-взрослый парень. — Я сирота, — произносит всего-то два слова доктор, лишь одно из которых действительно важное. — Они тоже были врачами, разве что хирургами. Я лечу души, а они — тела. Это всё, что я о них знаю.       Женя молчит.       Ей уже не просто неловко или стыдно. Она сама себе кажется противной. — Счастлив ли я? — продолжает парень, вздыхает, устало поводит плечами. — Да, безусловно. Я ведь, — опускает голову и смущённо смеётся, — людям помогаю в себе разобраться, разрулить их проблемы, сделать жизнь лучше или повернуть её в желанное русло. Они, наверное, мне благодарны. Может, дажет вспоминают иногда. Осознание того, что я смог быть полезен, — вот, что делает меня счастливым. Это же здорово — когда ты нужен людям.       Женя не может сдержать улыбки. — Ты забавный, — смеётся она хрипло, Женю колотит как в лихорадке. Может быть, из-за передоза, а может, из-за того, что ей смотрят прямо в глаза и держат за руку, надёжно и с искренними чувствами. Какими, Жене пока не довелось узнать. — А как тебя зовут? — спрашивает она, ощущая себя похожей на маленькую любопытную девочку, сидящую в песочнице и хлопающей по цветастому ведёрку пластиковой лопаткой. — Никита, — отвечает врач, вместе с названным именем приобретая более чёткие очертания. Хотя, может быть, Женины глаза просто привыкли к острым и жгущим лучам ламп. — Слушай, кажется, мне пора, — смотрит на часы, подрывается с места, а глаза его лихорадочно бегают. — Но я ещё вернусь, у меня осталось несколько вопросов! — произносит Никита с лукавой улыбкой. — А пока потерпи реальность ещё немного. Может, она покажется тебе лучше, — говорит, приглаживает (растрёпывает) свои волосы, поправляет Жене одеяло, напоследок сжимает руку… Уже у двери оборачивается, достаёт из кармана такое яркое в этом белоснежном аду красное, цвета жизни, яблоко и кидает Жене.       Женя ловит его, неловко, неумело, но всё-таки ловит. Рассматривает яблоко, вертит в руках, еле удерживая дрожащими пальцами, обводит каждую неровность, наблюдает за глянцевитым блеском… — Спасибо. Знаешь, ты прав. В реальности и правда много чего замечательного… — говорит Женя, прижимает колени к груди, внутри балансируя между двумя сторонами, по сути, между добром и злом. Дождаться или опять уйти туда, в чернильную тьму, озаряемую цветастыми вспышками, туда, где гремит музыка. Не та, любимая и привычная, а чужая, громогласная, визгливая, уродливая.       Дверь едва слышно хлопает. Для Жени этот звук оглушителен. — … например, ты, — срывается с её тонких бледных губ, испачканных яблочным соком.       Никита, прислонившийся спиной к двери, улыбается и точно знает — его дождутся.       В конце концов, он — единственный настоящий и близко находящийся человек в её реальности.