The walking stick

«Я осматриваюсь, выискивая упавшую трость. Старое боевое ранение сразу дает о себе знать, приходится терпеть боль – мне это не впервой. Обнаружив костыль под темным кожаным диваном, я опираюсь на здоровую ногу и наклоняюсь. В следующие пару мгновений мне удается подняться и медленно пройти к окну, кренясь на одну сторону. На улице все также: хмуро и пасмурно. Напоминает мой первый день в армии, только не так промозгло, и военная форма больше не стесняет движений. Темные тучи простираются на десятки километров вперед, заслоняя от солнца зеленые поля. Слишком много зелени. Я к этому не привык и приходится жмуриться от яркого цвета. Стучу ладонями по карманам, с горечью обнаруживая, что, кажется, где-то оставил пачку сигарет. Поджимаю губы и переношу вес на подоконник. Так боль меня не беспокоит, и на душе перестают скрести кошки. Удивительно, как легко забыть недавнее прошлое, но как же сложно выбросить из головы старые образы. В памяти также всплывают перекошенные лица Фредерика и Генри, все в земле и чьей-то крови, безымянные солдаты других рот и холодное оружие, направленное в мой лоб. Пыль, выстрелы, взрывы и запах сырой земли, который каждый раз перебивает запахи настоящего. В тот день в меня выстрелили, но не попали – я увернулся, сбивая противника с ног. Вместо этого пуля прошла через Генри, и тогда наша армия потеряла еще одного бойца. Но тот был особенный. С холодным взглядом убийцы и теплой улыбкой, он пел у костра под гитару и всегда бежал первым в бой, разнося всех в щепки и оставляя за собой пыль. А тогда он сам стал пылью, растворяясь в ней. Воспоминание далекое, но четкое и яркое, хотя уже не такое болезненное. Но я все равно нервно веду плечами и хмурюсь. Чисто машинально, по привычке. Фредерика я особенно хорошо запомнил за его трусость перед боем, но удивительное бесстрашие и безжалостность во время битвы. Его весь этот ужас превращал в нечто другое. С горящими глазами и острыми клыками в раскрытом рте от леденящего рыка. Он прошел со мной до конца, а спустя пару лет в переулке на него напали, выстрелив в затылок. Хотели денег, а у него с собой было не больше пяти зеленых купюр. Но было поздно. Нельзя перемотать и вернуть все на свои места. А в своих воспоминаниях я снова мотаю пленку назад, медленно, пока кадры не становятся светлее и ярче. Мне было чуть меньше двадцати. Я был молод и полон энергии, возил соседских мальчишек на побережье и брал с собой Тамару. Русскую девчонку. Мне невольно вспоминается, как мы ехали на машине, до океана. Дорога совсем недолгая, но до того веселая. Они подпевали радио, высовывались из окон, когда удавалось хорошенько разогнать автомобиль, читали друг другу и рисовали на руках красками. А я вел машину и слушал. Очень внимательно, стараясь не упустить ни одной детали. Я стеснялся присутствия Тамары, но мне хватало ее рассказов и смеха, обращенных к детям. И спустя несколько лет безмятежных поездок, разговоров, взглядов и признаний мы решили пожениться. Именно тогда война забрала меня. У семьи, мальчишек и Тамары. С тех пор я ее больше не видел. Веду плечами, вновь пытаясь найти сигареты и разочарованно выдыхая. Я снова возвращаюсь к горячим супам и коркам хлеба, которые мы делили у костра под воинственные песни Генри, жуткому холоду и жару от взрывающихся снарядов; вспоминаю пыль и ошметки зеленой травы, тысячи звериных взглядов, ненавистных мне, и других, уже породнившихся. Вижу перед собой новые земли, которые нисколько не отличаются от тех, которые мы видели день, два или месяц назад. Слышу возгласы ликования и стоны боли; последней в голову приходит земляная пыль, которая комьями летит на темную деревянную крышку в вырытой яме. Пленка портится, точно выбрасывая меня в реальность. Я один, мне снова тепло и снова больно. Смотрю вниз и замечаю, что забылся и давно уже стою, опираясь на обе ноги, хотя трость до сих пор в моей руке. Сжимаю ее сильнее, пока не белеют пальцы, и снова смотрю в окно, на свои земли. Я не могу полностью охватить их взглядом. Впереди, совсем далеко, виднеется океан, волны которого врезаются в скалистые обрывы; чуть левее пасутся копытные, светлыми пятнами рассыпаясь по зеленому газону. Если приглядеться достаточно хорошо, то вдали можно заметить высотные здания в туманной мгле, точно мираж. Мой мираж, в любом случае. Понимаю, что, несмотря на простреленную ногу, я все еще боец. Далеко не плохой. И свое место в железных лесах я еще завоюю. У меня есть план. Я покалечен, но все также молод. Они увидят меня, увидят воина, увидят потери, о которых уже начали забывать. Я хмурюсь, чувствуя, боль в ноге и мигрень, начавшую разгораться. Снова слышу стихи, которые складываются в песню. О войне, смерти, снова о войне и беззаботном времени, которое потрачено не так. Строчки прожигают листы тетради передо мной насквозь, они отпечатываются в моей голове, как и воспоминания о песнях других воинов. Я составляю их на ходу, на фоне старых взрывов, вместе с тяжелыми ударами барабанов, шумом переполненных улиц, перекошенными лицами Фредерика и Генри, смехом соседских мальчишек и теплым взглядом Тамары. Я покажу им прошлое и их жизни с изнанки. Покажу им, чтобы спастись вовремя. Скоро все они увидят великого ...» - Джонатан? О, Джонатан. Ради всего Святого. Ты снова взял костыль своего дяди, - мальчик вздрогнул, отскакивая от окна и роняя трость, заслышав голос негодующей матери, - Мы его обыскались. В следующий раз придумай себе другую игру, в которой тебе не понадобятся чужие вещи. Договорились? Мальчишка кивает и отворачивается, поджимая губы. Мама целует его в макушку, точно бы незаметно вкладывая в ладони конфеты, а затем выходит из комнаты. Он опускает голову и морщится, завидев шоколадные сладости, и нехотя расфасовывает их по карманам. Не вынимая рук из штанов, мальчишка делает несколько неуверенных шагов, а затем срывается на бег, вспоминая об игрушках, забытых на заднем дворе.