Золотистое пение

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше. Апостол Павел, Первое послание к Коринфянам

Павел. Ястребарско. До войны Павел жил в нынешней Хорватии, возле Ястребарского. Место там было странное, не для всякого. Те усташские* лагеря, где в Большую Войну держали детей, все были такими, но Ястребарско почему-то особенно. Народ нынче был глуп, и многие утверждали, что бродят по лесу, по дворам в особенно темные осенние ночи и заходят в сны души погубленных усташами деток. Павел же точно знал, что души детские давным-давно со Господом, и если сорок дней подряд приходить туда, где были могилы, и читать Сорокоуст** по всем правилам, на сороковой день можно будет расслышать их золотистое пение, доносящееся из горних высей. Было оно, впрочем, совсем тихим, и быстро таяло безо всякого следа. Однако Павел считал себя человеком грешным и думал, что, приди сюда праведник, ему пение было бы слышно намного лучше. Сам же он довольствовался и той малой толикой, которая ему доставалась. Даже от нее голова становилось светлой, ноги легкими, а в сердце поселялась маленькая птица, которую Павел потом выпускал в своем саду, среди яблонь и слив, чтобы щебетала и ему, и прохожим. После отъезда Павлу больше всего было жалко сада. Считай, только из-за мертвых детей да сада он и продолжал жить возле Ястребарского аж до середины войны***, и только когда сделалось вовсе уж невозможно оставаться, перебрался в Белград к родне. Сад нуждался в присмотре, нуждались в нем и детские тени. А они, разумеется, были именно тенями, никакими не душами, уж Павлу-то это было точно известно. Если кто-то умирает не своей смертью, а насильно, малоразумная человеческая тень не может сообразить сразу, что случилось с телом и душой, к которым она при их жизни была привязана. Особенно часто так бывает с тенями детей, которые, как и сами дети, имеют еще не слишком много соображения о том, как устроен наш мир, и когда умирает их человек, вместо того, чтобы, как оно обычно бывает, стать в первое же новолуние ночной темнотой, растворившись в ней, остаются бродить ночами в прежнем обличьи, заходят к людям на дворы и во сны, тревожа их и рождая нелепые сказки о призраках. Помочь тени, остававшейся без человека слишком долго, было непросто. Со временем они костенели в привычном облике, все больше становились похожи на своих мертвых людей, и убедить их успокоиться во тьме было непросто. Но Павел знал, как с этим быть, когда-то давно его обучила искусству пасти тени старая бабка, которая сама узнала о нем от своей бабки и передала бы, в свой черед, внучке, да вот беда: что у матери, что у тетки Павла рождались одни мальчики. Так что бабке пришлось отдать знание ему, чтобы не потерялось, он же, как и положено, когда пришло время, передал его Смилянке, любимой внучке, дочери своей дочери. Чтобы пасти тени, ни кнуты, ни загородки не годились. Нужны были для этого особые колокольцы, изготовить которые было не так уж просто. Но тела убитых детей из концлагеря закапывали не слишком старательно и глубоко, так что недостатка в дереве, которое годилось, чтобы резать эти колокольцы, у Павла не возникало. Нужные деревья должны прорасти непременно там, где закопали мертвые кости, так что порой, чтобы упокоить какую-нибудь особо назойливую тень, приходилось даже специально сажать на могиле дерево и дожидаться, пока оно подрастет. А уж если не было известно место захоронения, так и вовсе получалась сплошная головная боль. Павел находил нужные деревья по звуку. Если постучать по стволу колотушкой, звук доносился не деревянный, а костяной, хотя во всем остальном дерево оставалось самым простым деревом. Обычно они были уже совсем высокими и немолодыми, и ему без труда удавалось срезать достаточно толстую ветку. Из каждого дерева он изготавливал ровно по семь деревянных колокольцев с деревянными язычками и перед новолунием развешивал их от лесной опушки до самой чащи, куда не проникало безлунной ночью даже толики света, чтобы они направляли тени, как маяки. Колокольцы гремели на ветру глухим костяным стуком, но бабка говорила Павлу, что для теней эти звуки — слаще любой музыки, и услышав бряцанье костей своего прежнего тела, тень, не в силах противиться, пойдет за ними в самую тьму и уйдет навсегда. И тени уходили. Но их все равно оставалось слишком много, и много оставалось в лесу костяных деревьев. Однако после войны Павел уже был слишком стар, чтобы вернуться к ним. И к своему саду. Перед смертью он решил взять со Смилянки обещание, что она приедет в Ястребарско и закончит дело. Внучка, конечно, обещала, хотя у нее своих забот был полон рот, и Павел отошел к Богу со спокойным сердцем. Когда он уже не мог различить лица Смилянки, до последней минуты сидевшей подле него, он услышал сначала тихо, а потом все громче и громче, золотистое пение. Пели дети. Диана. Загреб. К концу войны у Дианы**** были мозоли на пальцах от того, что она постоянно пряла. Ей не приходилось делать этого раньше, да и звуки чужого языка, хоть она и знала его хорошо, сплетались в нити строптиво, с огромным трудом. Но она продолжала все равно. Потом из этих нитей, сплетенных из детского плача и сонного бормотания, такого редкого смеха, таких порой недетских слов, Диана ткала маленькие тонкие пояски: на большее недоставало пряжи. Пока нити свивались, пока заплетались в узор под ее пальцами — слезы и смех, слова и звуки превращались в пение. Эта песня, на неродном для нее и родном для детей языке, должна была надолго стать единственным, что останется у них от родины и семьи, должна была сохранить в их сердце память, чтобы потом им было легче найти дорогу домой. Пояски выходили узкими и короткими, и песни тоже получались нецелыми, звучали обрывками то оттуда, то отсюда, но Диана надеялась, что этого хватит. Сегодня она доплетала последний поясок для тех, кого привезли из Ястребарского. Она старалась закончить поскорее и просидела с ним всю ночь до рассвета. У нее слипались глаза и болели руки, но поясок все же вышел очень ладный. Завтра она отдаст его добрым людям, которые приютили маленькую Ясну, а потом они привезут новых детей из Старой Градишки — и Диана снова сядет прясть и ткать пояски. Детей было много, хотя и меньше, чем хотелось бы Диане: она мечтала спасти их всех. Но достаточно много, чтобы ей не хватало сил удерживать в голове вплетенные в пояски обрывки песен. Кроме всего прочего, они все выходили вперемешку, и Диане никак не удавалось сложить их в правильном порядке. Она желала бы знать, как звучат сплетенные ей песни целиком, и иногда представляла, что потом все дети вернутся домой и свяжут свои обрывки вместе. Но при жизни ей так и не довелось этого увидеть. Смилянка. Белград. Сегодня она снова ходила смотреть деревья. Смилянка и сама не знала, отчего ей так не терпелось: ведь любому же было понятно, что понадобится еще много лет, пока они достаточно вырастут — настолько, чтобы из них вышли все семь колокольцев. Но она все равно бегала посмотреть. Снова проверяла звук, проверенный уже множество раз, следила, не появилось ли новых веток и листочков. Словно так выходило, что она не просто ждет, а занята делом. Хотя уж без дела-то Смилянка не оставалась ни минуты. Тени тенями, а и живым детям она тоже может помогать не хуже — так она решила уже давно, и с тех пор не первый год занималась сиротами. Многих из них такими сделала война с американцами*****, так что, можно сказать, Смилянка все время была занята одним и тем же, только с разных сторон. Поглядев на деревья, Смилянка всегда отправлялась на могилу к деду. Она никогда не приносила ему цветов, только яблоки и сливы из сада в Ястребарском, когда ей удавалось туда попасть во второй половине лета. Деду было бы приятно знать, что его сад попал в добрые руки, а цветов он никогда не любил. Еще Смилянка приносила ему разговоры. Рассказы о том, как съездила в Ястребарско, о том, как растут деревья на могилах убитых во время бомбежек детей, как удалось найти родителей для очередного малыша-сироты, как дела у мамы, братьев, смилянкиного мужа Криста и маленького Павла, их сына, которого назвали в честь прадедушки. Ей нравилось рассказывать деду все свои простые новости, и она знала, что он слышит ее, потому что рано или поздно, пока она говорила, вдалеке, словно где-то в горних высях, раздавалось очень красивое золотистое пение, от которого голова становилось светлой, а ноги легкими, будто вот-вот поднимешься в воздух. А потом прямо из смилянкиного сердца вылетала маленькая птица и усаживалась на куст шиповника рядом с могилой. И тогда Смилянка завершала свой рассказ. Леонард. Сан-Паулу. Когда Леонард сошел с самолета в Бразилии, ему по-прежнему чудилось, что та музыка продолжает звучать у него в ушах. Решив собрать вместе всех еще живых людей, спасенных его прабабкой Дианой, кого только удастся, он себе даже не представлял, какую еще удивительную тайну о ней узнает. Ровно до того момента, пока, собравшись, они все не достали кусочки какой-то ветхой домотканой тесьмы разной длины и ширины, сжимая их в руках, словно это было огромное сокровище. А потом он услышал звуки. Сперва они доносились вразнобой, как попало, путаной нестройной какофонией, и собравшимся понадобилось немало времени, чтобы расставить сотканные в тесьму обрывки мелодий в правильном порядке. Некоторых кусочков не хватало, и все же у них получилось сложить целиком не меньше десяти песен. И тогда зазвучала музыка. Каждый из бывших узников лагерей знал лишь свою часть, но они подхватывали слова друг за другом, вслед за мелодией, так, словно пели вместе всю свою жизнь. И в какой-то момент Леонарду показалось, что среди их голосов, выводящих ноты одну за другой, подпевающих хором мотив, послышалось другое пение, удивительное, золотистое, будто льющееся откуда-то сверху. Пели дети. ___________ ПРИМЕЧАНИЯ * Усташи — хорватские фашисты. Во время Второй Мировой войны на территории Хорватии, находившейся под властью немецкой оккупационной администрации и местного усташского правительства, была создана система концентрационных лагерей, в которых, по различным данным, погибли от 200 до 800 тысяч сербов. В Ястребарском держали исключительно детей, возрастом от одного месяца до 14 лет. С 1941 по 1945 год здесь умерло больше тысячи детей. ** Сорокоуст — в православной церкви молитвы за упокой или за здравие, которые читают сорок дней подряд ежедневно. *** Имеется в виду гражданская война в Югославии 1991-1995 годов, приведшая к распаду страны. **** Диана Будисавлевич была австрийкой по происхождению, вышедшей замуж за сербского врача Юлия Будисавлевича. За время войны она спасла из усташских лагерей смерти 12 тысяч сербских детей, спрятав их в хорватских и австрийских семьях. Все это время она тщательно вела записи, чтобы впоследствии дети могли найти своих родных. Однако после войны коммунистическое правительство Югославии записи уничтожило, а информацию о деятельности Дианы засекретило. Известно о ней широкой публике стало лишь после падения в Югославии коммунистического режима. В 2011 году Диана Будисавлевич была посмертно награждена в Сербии медалью за храбрость, которую вручили ее правнуку, Леонарду Рашице, живущему в Бразилии. Ее родственники узнали о том, что она совершила в годы войны, только благодаря вручению награды. ***** Имеется в виду война с НАТО 1999 года. Во время бомбардировок Югославии применялись, в том числе, кассетные бомбы и боеголовки с обедненным ураном. По данным югославской стороны, за время операции НАТО были убиты почти две тысячи мирных жителей, включая 400 детей.