Enough for a fall

— Я ненавижу тебя, — говорит она, а ее пальчики крепче сжимают железные прутья, отчего кажется, что ржавый металл обжигает ее кожу. — Хорошо, — выдыхает он, ей на ухо, в опасной близости от девушки. — Тогда это будет еще веселее, чем я думал. И нет возможности узнать, сколько времени уже прошло, или сколько времени осталось до полного наступления ночи; но единственное, в чем она была уверена, когда она наступит, он уже будет мертв. И эти мысли придают ей странное, ужасающее облегчение; достаточную уверенность, чтобы удержаться от крика, когда она чувствует его прикосновения к своей коже. Он прижимается носом к ее виску, чтобы затем провести им ниже, пока не опустится до пульсирующей жилки на шее. От его теплого дыхания ее кожа сплошь покрывается мурашками. Чувствуя сильнейшее биение собственного сердца, Лидия поворачивается. Прижимаясь спиной к решетке, она знает, что он все еще слишком близко находится к ней, чтобы чувствовать себя комфортно, но, по крайней мере, теперь она видит его — видит каждое подрагивание его мускул, каждый проблеск эмоций на его каменном лице. Его глаза темные. Лидия машинально облизывает губы. — Я надеюсь, ты не пытаешься сейчас запугать меня? — язвительно спрашивает она. Уголки его губ вздрагивают, едва уловимо, и он поднимает брови. Она раздраженно дергается, чтобы между ними появилось расстояние, хоть и небольшое. — Это, — начинает говорить она так, что снисходительность в ее голосе кажется слишком язвительной, — мое оружие. Или было бы им, если бы в тебе осталось что-нибудь, что хотя бы напоминает человека. Между ними устанавливается оглушительная тишина, а Лидия считает свои вдохи и выдохи — против ее воли дыхание все еще слишком учащенное, неустойчивое и неглубокое. Его руки — руки Стайлза — поднимаются, чтобы запутаться в ее волосах. Его пальцы распутывают то, что было идеально уложенными локонами, после чего он грубо дергает за них, заставляя ее приблизиться к нему. Лидия чувствует его дыхание. — Уверяю тебя, — говорит он, вплотную приближаясь к ее уху, — что ты увидишь во мне человека, чего будет достаточно для тебя. И в этот момент, когда предполагалось, что Лидия закричит (и заплачет, и оттолкнет его, и побежит, побежит, побежит), ничего не происходит. Вместо этого, ее сердце забилось еще сильнее, так, что она буквально чувствует, как удары отдаются и в горле, подобно бабочке, запертой в клетке. Вместо этого, по ее животу разливается знакомое тепло. (Этому нет оправдания, хотя ее мозги работают со скоростью сто тысяч миль в секунду в попытке найти хоть одно. Она может проклинать небеса, за то, что они сталкивают ее с одним из злодеев из ее историй — но в итоге, все ведь они заканчивают одинаково). Она думает о том, чтобы оттолкнуть его — и она сделает это, конечно, в конце концов, — но еще столько времени до полного наступления темноты, а в ней столько ненависти — ровным счетом столько же, сколько и желания. Он заслуживает боли, и она может причинить ему боль. И сделает так. (Она хочет видеть его, корчащимся от боли. Она хочет почувствовать его стоны каждой клеточкой своей кожи). Лидия поднимает свою руку, растопырив пальцы, и касается его щеки. Она жесткая, небритая, что дает ложное впечатление его человечности. Ее пальчики скользят ниже, спускаясь на его шею, скользя по легким шрамам, оставленными летарией волчьей. Она царапает ногтями его потемневшую кожу, каждый раз проникая ими глубже, оставляя следы, до тех пор, пока не появляется кровь. Он отшвыривает ее обратно к бетонной стене, а рукой, что находится в ее волосах, тянет их вниз, заставляя ее поднять голову. Она ударяется о стену так, что какое-то мгновение перед ее глазами появляются черные точки в своем лихорадочном танце. — Не скромничай, — тихо и дразняще произносит он, — тебе это не идет. Лидия выпрямляет спину, чувствуя холод стены, проникающий сквозь ее платье. Девушка поднимает подбородок, дерзя ему, а глаза наполняются необузданной яростью. Она уже намокла, но это чувство только подстегивает ее желание разорвать его в клочья. Но когда он целует ее, она целует его в ответ. Это больше похоже на укусы, чем на поцелуй, вся злость и ненависть выплескивалась сейчас; ее руки обвивают его за шею, притягивая его ближе, а ее зубы царапают его нижнюю губу. Он кусает ее в ответ, оставляя кровоподтеки, стискивая ее губы и яростно врываясь к ней языком. На ее языке остается медный привкус крови. Он выпутывает руки из ее волос, опуская их ниже, пока не доходит до ее бедер, сжимая их. Он просовывает ногу между ее бедер, и Лидия яростно ударяет по ней. Она издает звуки, несмотря на его губы, а их зубы ударяются друг о друга. Это так запутано — его грубоватые, жесткие прикосновения — в противовес тем, что она представляла прикосновениями Стайлза; Лидия представляла как его длинные, мягкие пальцы осторожно касаются ее кожи, как он целует ее везде, где только можно, делая это все, чтобы доставить ей удовольствие. Эта версия его — что сейчас оставляет синяки по всему ее телу и кусает ее язык — дикая и жестокая, по-прежнему доводит ее до крайности. В нарастающем в ней нетерпении, Лидия закидывает свою ногу на его бедро, а ногти девушки впиваются в его плечи. Она чувствует его, какой он упругий и готовый ворваться в нее, чувствует это в его резком дыхании, что щекотит ее шею, даже в том, с какой силой его руки сжали ее, словно сейчас сломает ей кости. — Ты же знаешь, что это все ошибка Стайлза, — хрипло произносит он, слизывая каплю крови, застывшую на ее ключицах. — Его жалкая одержимость тобой заставляет меня хотеть тебя. Лидия стонет, подталкивая своей пяткой его бедра к себе. — Ты несчастный, злой дух лисы, — усмехается она. Он поднимает свою голову. Его губы — покрасневшие и распухшие — изгибаются в ухмылке. — Мне следует рассказать тебе все об этом. Все об этом отвратительном и порочном… — Заткнись. Лидия кусает его нижнюю губу, чтобы он прекращал все эти разговоры, потому что, да, она и так была прекрасно осведомлена о тех различиях, что были между этими двумя — но вспоминать о Стайлзе сейчас было бы кощунственно; о добром, мягком Стайлзе с его нежными руками и добрыми глазами. Ногицуне рычит, а его руки крепче сжимают ее бедра, заставляя ее прижаться к нему ближе, после чего с легкостью поднимает ее с земли. Лидия сильнее впивается ногтями в его плечи и обвивает его обеими ногами, отчего ее юбка задирается до талии. Ей будет стыдно, позже, за свою нерешительность, с которой она расстегивает его ремень, или за тот гортанный звук, который она издает, когда он наконец отодвигает ее трусики в сторону и врывается в нее. В каждое их движение вливается безумие; он двигается сильнее и быстрее, стуча своими бедрами о ее. Лидия кусает свои губы, чтобы не закричать, и стучит пятками по его спине. Она чувствует его дыхание — неровное и сбивчивое, — что заставляет ее снова подумать о Стайлзе, заставляет ее увидеть именно его лицо на грани оргазма, — красные, красные губы, и сверкающие янтарные глаза, и обнаженные зубы — и то, как бы он смог сдержать ее крики при каждом ударе его бедер о ее. А потом она срывается, она не может остановить все эти звуки, не хочет останавливаться и жадно насаживается на него все глубже и глубже. Ее видение бледнеет, и Лидия чувствует, как он сбивается с ритма, его толчки становятся неровными и причиняют ей боль, но ее это не волнует. Он кончает, скоро, а его зубы стискивают ее губы, что снова чувствуется кровь на языке. Кажется, что они стоят здесь целую вечность. Дыхание Лидии неровное, болезненное, но такое теплое, остается на его шее. Ее ноги трясутся, когда она опускает их обратно на землю, и девушка смутно ощущает, что его руки по-прежнему до синяков сжимают ее бедра, удерживая ее. — Теперь, — говорит он, а по ее телу пробегает нежелательная дрожь, — кричи.