Расскажи мне, Белль

Гамбургеры у Бабушки – отменные. Впрочем, в кафе вообще все было замечательно: и обстановка уютная, домашняя, и еда вкусная. И напитки на любого клиента: вино – для брошенных и обиженных, сок – для юных и невинных, кола – для любителей освежиться, даже абсент – для экспериментаторов. Белль часто приходила сюда в обеденный перерыв, брала она всегда одно и то же, но никогда не жалела о выборе. Она не была консерватором, просто гамбургеры и кофе ассоциировались у нее с Румпелем. Неизменно. Ей даже не приходилось делать заказ: как только она заходила в кафе, Бабушка тут же принималась за готовку определенной закуски. Однако было кое-что еще, что Белль нравилось, что вызывало у нее привязанность к этому месту, что заставляло ее приходить каждый день, ровно после часа – в перерыв. Она закрывала двери библиотеки на замок, хоть там и нечего было красть – простая предосторожность – и спешила в кафе. Каждый раз, как только о ее приходе оповещал подвешенный колокольчик, в ее сторону обращалась лучезарная, всегда дружелюбная улыбка Руби. Что-то притягательное было в растянувшихся алых губах, в белоснежных, чуть острых зубах: что-то манящее и в то же время опасное таилось в официантке, всегда мило приветствовавшей мисс Френч. Интерес был всегда односторонним, несмотря на крепкую дружбу: Руби никогда не приходила в библиотеку, никогда не звонила Белль, никогда не спрашивала лишнего. Эти «никогда» вызывали у Белль лишь чувство гнетущей тоски, меланхолии, необъяснимой грусти. Казалось бы, человек не хочет быть навязчивым, ведь Белль и так приходилось нелегко – жить с таким монстром. От любого другого она бы не стала дожидаться интереса, но здесь было нечто другое, что она сама не могла объяснить даже себе самой. Ей хотелось – до одури, до боли, до ярости – чтобы Руби первой пошла навстречу, чтобы она первая выказала участие: не после нарочито-болтливого, провокационного рассказа Белль, а до него, как предотвращение его, как его провоцирование. Потому поход в кафе приносил не только радость от вкусной еды и домашней обстановки, но и бурлящую обиду от неспособности вывести отношения с Руби на другой, более совершенный уровень. Белль знала: она не имеет ни малейшего понятия, как это осуществить. Она также знала, что не смогла бы рискнуть высказать свои эмоции здесь, прилюдно. Не могла она и пригласить Руби домой: как она объяснила бы все Румпелю? К тому же, как вообще можно придумать что-либо, если ты не знаешь, что чувствуешь на самом деле, что гнетет, что тянет, что расстраивает конкретно? Белль знала одно: ей хотелось чего-то другого, нежели они имели сейчас с Руби, и ей жизненно необходимо было этого другого добиться. Белль сидела за барной стойкой и стучала ногтями по столешнице, не в силах скрыть волнения. Руби готовила очередной заказ – наливала кофе, а потому не могла видеть Белль, чему та даже радовалась: было бы некстати, если бы Руби увидела переживания раньше времени. В голове Белль роились мысли, одна сменяла другую в стремительном, неудержимом полете, и ни одна не задерживалась в голове: Белль, как от назойливых мух, отмахивалась от глупых, абсурдных и порой слишком рискованных идей. В груди гулко стучало сердце; казалось, оно готово было выпрыгнуть из груди; голова немного кружилась, а в горле пересохло. Белль судорожно схватилась за стакан с колой и в один глоток его опустошила. В голове немного прояснилось, но это не принесло ожидавшегося облегчения: наоборот, мозг, насытившись влагой, стал работать активней, принося больше страданий мучавшейся Белль. В этот момент Руби с улыбкой повернулась и, выйдя из-за стойки, направилась к столику с клиентом. Белль тяжело выдохнула с мыслью: «Хоть бы не заметила». Но надежды ее не оправдались: вернувшись за стойку, Руби оперлась на нее локтями, положила голову на кулаки и задумчиво посмотрела на Белль. – Ну что, рассказывай. От неожиданности и страха Белль открыла рот и не смогла ничего произнести. Она словно приклеилась к стулу: казалось, все тело сковало, и она не могла пошевелить даже пальцем. Этим она себя выдала: звериный нюх Руби наверняка почуял весь ужас, что тек по венам Белль. Притворяться дальше не было смысла: врать девушка не хотела и не могла. Она покачала головой: – Не здесь, прошу тебя. Руби нахмурилась и выпрямилась. – Румпель? – спросила она, подняв бровь. Реакция Белль была вновь отрицательной, и Руби заметно расслабилась. – Тогда все точно поправимо, а? – Она ободряюще улыбнулась и подмигнула. Белль лихорадочно соображала: сейчас или никогда. «Скажи же, скажи» – настойчиво звучало внутри. Но Руби ее опередила: – Я так понимаю, дома у тебя мы тоже поговорить не можем. У нас здесь тоже не получится. Библиотека? Белль не верила своим ушам: неужели все оказалось так легко? Недели мучений, самопожирания, замалчиваний, и вот Руби сама предлагает прийти в библиотеку – туда, где точно никто не услышит, где они смогут в долгожданном уединении все обсудить. Белль не сразу ответила – настолько велико было ее удивление, и Руби пришлось положить руку на ее ладонь, чтобы хоть как-то привести в чувство. Белль вздрогнула и, вновь сконцентрировавшись на разговоре, кивнула. – Приходи после смены. Можешь с собой что-нибудь захватить, потому что разговор предстоит тяжелый. – Без проблем, – хмыкнула Руби. – А как Голд? – С этим я разберусь, – улыбнулась Белль. На ее лице больше не было напряжения. Ей стало легче, несмотря на то, что разговор и правда предстоял непростой. – Не волнуйся. *** В библиотеке было мрачно, свет от ламп был тусклым и неверным: Белль посмотрела на пыльные плафоны и подумала в очередной раз, что неплохо было бы их помыть. С другой стороны, она отдавала себе отчет в том, что обычно до этого просто-напросто руки не доходят, а некоторая таинственность даже ей нравилась. Дома у них с Румпелем тоже было темно, правда, не из-за пыли: оба ощущали себя максимально комфортно в полумраке, где каждое движение было чувственным, преисполненным тайны, магии страсти. И в библиотеке Белль предпочитала сохранять домашнюю атмосферу; она бы и не взглянула на эти плафоны, если бы не оглядывала в сотый раз уже приевшиеся вещи в ожидании Руби. Она пришла как раз в тот момент, когда Белль в томлении задремала на стуле, опершись локтем на стопку огромных талмудов. Руби ласково улыбнулась, осторожно провела пальцем по предплечью, и Белль резко открыла глаза и вскочила. – Прости, Бабушка никак не хотела отпускать, – все еще улыбаясь, проговорила Руби. – Ничего страшного. Присаживайся. Белль откашлялась, как перед важным выступлением, но тщетно, поскольку от волнения голос ее сипел, и ей едва удалось что-то сказать. Руби порылась в сумке и достала оттуда банку колы. – Держи, промочи горло. Мне не удалось взять что-то покрепче, но… – Пойдет, – прервала ее Белль и сделала несколько больших глотков. Ей стало значительно легче, говорить стало приятней, когда ком не рвал связки. Она еще немного выпила колы и отставила банку, скрестив руки на коленях. – Руби, кое-что происходит со мной, и я не знаю, что. – О да, знакомое чувство, – невесело ухмыльнулась Руби. Белль напряженно посмотрела ей в глаза. – Мое отношение к одному человеку очень поменялось за последнее время. Раньше я относилась вполне однозначно, свободно общалась, разговаривала, внутри не было никакой тяжести. Теперь же мне больно даже смотреть на этого человека, один его вид приносит мне столько страданий: я знаю, что больше не смогу относиться к нему так же, как прежде, и боюсь причинить еще больше неприятностей как себе, так и ему. – Может, ты все надумываешь? Я едва ли могу представить тебя, причиняющей кому-то боль. Ты такая милая, и нежная, и хрупкая – кому-то куда легче насолить тебе, чем наоборот. Ты доверчивая, наивная порой. – Это все так, да. Но мои эмоции – они слишком разрушительны, они разрывают меня изнутри, и я боюсь, что этот человек меня не примет такой. Глаза Белль наполнились слезами; говорить было все трудней по мере того, как она приближалась к тому, чтоб раскрыть непосредственного виновника такого угнетения. Руби лишь напряженно смотрела на плачущую подругу, не зная, как ту утешить. Она осторожно сжала дрожащую руку Белль, а та подняла на нее красные глаза, полные слез. Руби стало не по себе: настолько безутешной, отчаянной она никогда не видела всегда сильную и верившую в лучшее Белль: ведь жить с Румпелем, безгранично любить его сможет далеко не каждая, если не единственно Белль; а тут человек, к которому она испытывала настолько сильные эмоции, слишком поменял ее, почти сломал. Если бы только Руби узнала, кто он, ему бы не скрыться от ее острых зубов. – Белль, – мягко начала Руби, – послушай меня. Ты потрясающая. Ты невероятная. Ты волшебная. Я порой удивляюсь, как Голд вообще может тобой так пренебрегать, ведь тебя мало носить на руках – каждое мгновение, прославлять тебя – каждую секунду. Кто бы ни был этот человек, он не стоит твоих слез, а тем более твоих страданий. Расскажи мне, кто он. Может, мы сможем вдвоем с ним разобраться. У Белль вырвался нервный смешок. Она, вытерев слезы, подняла голову и посмотрела прямо в глаза Руби. Было в этом что-то магическое, ненормальное, даже немного пугающее. – Этот человек – ты, Руби. Руби вздрогнула. – Я? – только и смогла сказать она. Пораженная, она отняла руку от пальцев Белль и встала с кресла. Какое-то неопределенное чувство забурлило внутри нее; недоверие, страх, жалость смешались с облегчением, странной радостью и желанием улыбнуться, и этот взрывной коктейль вспенил кровь. Руби почти подлетела к Белль, упала на колени перед ней, резко наклонилась вперед и поцеловала дрожавшую девушку. Та не сразу осознала происходящее, но через мгновение губы ее открылись навстречу жарким, жадным, дарящим успокоение и счастье губам Руби. Белль обвила ее шею неподчинявшимися руками, и теперь из ее глаз струились слезы радости. Внутри перестало стучать угнетающим молотом; все ее органы превратились в благоухающие розы. Она давно не чувствовала себя такой счастливой. Она любила чудовище, но ее сердце жаждало приютить еще одного человека – волка, привлекательную и опасную девушку – Руби.