Не давит корона

Питер протягивает невесте богато украшенное кольцо и смотрит на неё поверх тонкой золотой кромки, надеясь, что солнце, которым залито все пространство вокруг них, скроет отчаяние в его взгляде. Но принцесса слишком умна для его уловок. Она внимательно глядит на кольцо, тянет к нему руку с длинными, тонкими, бескровными пальцами и отдергивает в последнюю секунду. Она – почти такая, как нужно. Черноволосая, с глазами, темнее сумерек, с вампирьей кожей, профилем, вылепленным из белой глины и ехидными бровями. Все это «почти» Питер пережевывает как песок на зубах, раздувая ноздри от усердия, притирается, слепнет от осколков несхожести и смиряется каждую чертову ночь. Каждый день, каждый её вздох рядом с ним он – прикрывает глаза и туманит рассудок чужой памятью, чужими недомолвками, ест слухи ложками, запивая кружащим голову вином. Он чертовски долго смиряется с её внешностью, ещё дольше притирается к уму, который так же пытлив и быстр, но недостаточно. Она вся соткана из почти, нет, даже –одета в латы из них, ведь выбирал её он из десятка похожих, подходящих, ища на периферии взгляда попадание в десятку. И нашел. Ах, показалось. Питеру так много всего кажется в последнее время. Отказ коротким вздохом, взмахом ресниц тут же улетает в гулкие коридоры, вспугивает голубей с нагретой земли, звучит знающим смехом Люси из зелени садов. Питер в последний раз смотрит в запыленные, чужие, наполненные слезами глаза и сжимает кольцо в кулак. - Твое сердце принадлежит не мне. А за занятое сердце бороться смысла нет. Питер склоняет вихрастую голову, шею тянет от тяжести золотой короны, которая опять начинает плавиться от его мыслей. Злато течет по ушам, шорохом оглаживает перепонки, целует мочки, забирается за шиворот, и Питер передергивается, распрямляя плечи. Целует даме руку – ох, она еще и колдовать старается, даже на таком расстоянии от неё пахнет жжеными травами и сухостью белого мела, и уходит. Быстро, рвано, он раненым зверем мечется по главному залу, обрезаясь об потоки света из провалов окон, множа эхо от шагов, закутываясь в свой очередной новый красный плащ. Дела умирают и рождаются в списке на сегодня десятками, и когда за суженой захлопывается дверь, звуча ему приговором, придворные мудро склоняют головы и выходят. Питер с ревом бросает корону об пол, но золото привыкло к его темпераменту и даже не гнётся, не желая высказывать покорность. Драгоценные камни, заговоренные, тяжелые и жадно блестящие, довольно сверкают с пола, когда Питер проходит мимо них, не удосужив даже взглядом. Они знают – не сможет златоносный Питер без них долго, наиграется своей главной драгоценностью и вернется. Сдует пыль, протрёт рукавом, чтобы не в коем случае не коснуться пальцами жаждущих камней, и наденет на голову, на примятые от ожидания волосы. Это знает и сам Питер, но сейчас ему некогда думать об этом – власть вместе с чужими ожиданиями, надеждами и страхами осталась в зале, при свете дня, и теперь он вновь свободен. Это видно по его походке – она из величественной и тихой превращается в воровскую. Тихую и быструю, львиную, позволяющую преодолеть пол замка не ошибившись ни в одном повороте. Плащ окровавленными крыльями хлопает за его спиной. Питер начинает раздеваться за несколько пролетов до намеченной цели. Здесь помимо него и тьмы нет и не будет никого, и он совершенно спокоен за свои вещи. Воровать в их замке может только один человек, и сердце его он уже украл. Украл волю, умыкнул, сдернув с влажной подушки совесть, мораль, отнес все к себе и вылизал после, доказывая, смеясь: – «да их и не было у тебя никогда, Питер!». И наказывать вора можно только Питеру, да и не позволено это больше никому. Нет больше у людей такого права. Оно только у Питера от рожденья было и будет, и уж он то об этом позаботится. Это – только его тайны. Только его брешь в обороне, слабость, смертельно опасная блажь. Распахнув двери, Питер привычно слепнет от тьмы. Странные, опасные запахи забивают ему ноздри, клубком подкатываются под ноги, сбивая его, заставляя замереть на месте, путая мысли. «Ты не хочешь знать, что это» - бархатисто хмыкает чернота вокруг и, чихнув, Питер почти теряет всю свою ярость, оставляя за порогом, но хватается за хвост эмоций в последний момент. Дверь глухо хлопает за его спиной и, сжав зубы, разом вспомнив все детские ужасы еще из той, лживой жизни за чертой обычного, он по памяти нащупывает ближайшие ставни и с силой тянет их на себя. Тьма тут же с шипением бросается в стороны, но и солнце здесь – ошеломляюще яркое, сочное, жаляще жёлтое, косыми лучами оно бесстрастно выхватывает всё новые и новые подробности помещения, пока Питер не находит Эдмунда. Тот замер у стены, обхватив себя руками, укутавшись в черную ткань своих одежд, до ядовитого ехидный и раняще молчаливый. После Питер уже не может себя сдерживать – он хватает его за грудки, вытаскивает на свет и наотмашь бьет в нос тяжелым кулаком. Эдмунд не уходит от удара, только морщится испуганно и жалостливо. Кровь течет из носа и тянется к губам, но Питер быстрее неё. Он целует Эдмунда, неприступного и отбивающегося, стирая из памяти все остальные поцелуи не с ним, пьянеет, слизывает кровь и фыркает от её мерзкого вкуса. Он, как хищник – не любит ни запаха, ни вкуса, это не возбуждает его, но дышать все равно уже трудно, и он перестает врать самому себе. В груди гулко бьётся сердце, радость клокочет в венах, и он вновь и вновь целует Эдмунда, сжимая его плечи до синяков, выдавливая, выпытывая у него взаимность. Затем, опомнившись, надевает ему на тонкий, длинный палец кольцо и смеется, пряча лицо в пыльных черных прядях. Эдмунд – чернокнижник, он знает смысл всего на свете, и этот жест тоже понятен ему. Он прижимает чужую голову к своим плечам, выгибается, отпуская темноту прочь из своих покоев, и душит внутри порыв сбежать прямо сейчас. Как бы ему не опостылело быть чужой тайной – это его проклятье, приведенное в исполнение самим Питером. Ведь Питер любит его. Любит искренне и горячо, назло, вопреки, любит, любит именно Эдмунда. Поднимает ради него войска по первой же просьбе, идет наперекор всем королевствам и магии, лжет Аслану, точит в бессильной ярости меч и прощает, сотню, тысячу раз прощает Эдмунду все, что бы тот не натворил. Эдмунд в ответ не убивает слишком многих, заставляя свою булаву собирать пыль в кладовке, и смеётся, горько-горько смеется, привязанный к своему королю навечно. В Нарнии такие союзы заключаются раз и на века, и сколько бы раз Питер не пробовал разрушить все это, найти себе вторую половину по статусу и судьбе, у Эдмунда все пальцы унизаны тонкими золотыми кольцами, а за плечами – годы безмолвного ожидания, которое будет длиться вечно.