battleship

– Мисс, я прошу немедленно пропустить меня! – Нет. Вы рветесь в отделение для тяжелораненых! Прош… – Здесь все тяжелораненые, – мужчина устало прикрыл глаза, показывая, что ему самому далеко не нравится этот спор и упорство медсестры. Он выглядел усталым, потрепанным жизнью. Кажется, где-то под козырьком его фуражки начала проглядывать седина. – …ло только два дня, а Вы уже хотите что-то от этих бедняг?! – девушка продолжала гнуть свое. Создавалось впечатление, что с таким настроем, как у нее, надо было выходить на поле боя буквально позавчера. Вот только кто знал, что такое вообще может случиться? – Послушайте, мисс. Я ни капли не сомневаюсь в том, что Вы беспокоитесь о своих пациентах. Но Вы сейчас разговариваете с вице-адмиралом тихооке… – Да будь Вы хоть трижды президентом Соединенных Штатов, я не позволю Вам вот так просто ходить по госпиталю и допрашивать раненых! – девушка воинственно сложила руки на груди и встала около входа в одну из палат. На разворачивающуюся сцену борьбы старшей медсестры и человека в форме смотрели практически все, кто мог хоть как-то шевелиться. Те, кто не мог – лежали и слушали. Как назло, в больничном коридоре пациентов, за которыми был нужен уход, было еще больше, чем в переполненных палатах. Места совершенно не хватало для того, чтобы раненых можно было перевозить на каталках. Приходилось просить о помощи здоровых, чтобы те перетаскивали их на руках. Благо, такие добровольцы вообще находились. Война заставляла находить в себе остатки сострадания. Война заставляла помогать всем, кто нуждался в помощи. Вызывались даже те, кто только несколько часов назад пришел в себя после укола морфина, даже несмотря на все побочные эффекты от введения достаточно сильного и практически единственного доступного обезболивающего. В воздухе практически ощущалась атмосфера отчаяния и боли. Из разных углов эхом доносились стоны несчастных больных. Кто-то молился, а некоторые просто лежали, и, кажется, ждали своего конца. Находиться во всей этой атмосфере становилось тяжелее с каждой минутой, когда глаза раненых солдат следят за каждым твоим движением. Иногда в них можно прочитать ненависть к тебе только за то, что ты ходишь, дышишь или все твои конечности на законных местах. – Послушайте, медсестра Картер, – мужчина резко схватил девушку за локоть, развернув ее к себе, и яростно посмотрел ей в глаза. – Вы сейчас либо дадите мне пообщаться с личным составом линкора Аризона, либо я собственноручно, несмотря на все медицинские запреты, найду старшину Джеймса Барнса. Но, вы же не хотите, чтобы я потревожил тех пациентов, которых не следует? – он говорил тихо, чтобы его услышала только девушка. По сути, у нее не оставалось выбора. Она не могла не подчиниться приказу офицера. Она не могла не отойти в сторону, пропуская мужчину, на лице у которого была только маска безграничной усталости. Она прекрасно понимала его чувства. Будь ее воля, то медсестра Картер с большим рвением отдала бы свою жизнь вместо всех этих бедняг, что сейчас лежат и мучаются на больничных койках. Потому что еще тогда, два дня назад, когда она помечала красной губной помадой лоб мужчин, которых большим потоком доставляли к дверям госпиталя, уже тогда ее раздирало от желания умереть за всех тех, кто покинул этот мир или стоял на пороге смерти. Девушка не спала несколько дней, еле держалась на ногах, но все еще была неприступна и упорно вышагивала маршрут, ставший привычным за последние два дня. Когда мужчина зашел в палату, перед его глазами открылась довольно мрачная картина. Комната оказалась довольно небольшой, в ней располагалось всего лишь четыре кровати, на каждой из которых лежал человек. Кто-то из них спал, кто-то бормотал что-то бессвязное в приступе бреда. Вокруг одного из раненых, который показался мужчине знакомым, порхала медсестра. Ему вообще сейчас все раненые казались на одно лицо. Все измученные, с ожогами, кровяными следами и застывшим в глазах желанием умереть. Через несколько секунд она переключила свое внимание на одного из солдат, бормотания которого становились все громче и громче. Женщина быстро набрала в шприц какую-то мутную жидкость и вколола ее пациенту. – Матерь божья… – только и могло вырваться у мужчины, он машинально стянул со своей головы фуражку и сжал ее в руках. Картина приобретала еще большую мрачность за счет зашторенных окон. На улице было все еще сложно находиться из-за дыма, что поднимался в воздух от затопленных кораблей и разрушенных зданий. К тому же, окна из этой палаты выходили прямо на разворачивающуюся трагедию в заливе. Видимо, главный врач единственного военного госпиталя в округе принял правильное решение. Не нужно лишний раз показывать и без того израненным солдатам то, что осталось от места, где они служили. – А я говорила вам, что сюда лучше не заходить! – медсестра Картер протиснулась в дверной проем, слева от мужчины, и встала около него, невольно перекрестившись. – Покажите мне Барнса, – твердо сказал мужчина после глубокого вздоха. Он хотел бы прочитать молитву или просто подумать о том, что с этими ранеными все будет хорошо. Но смелости в нем не хватало. Выглядело все слишком отчаянно и печально. Хотя, после того, что произошло несколько дней назад, мало кто остался верить в Бога и его роль во всем мире. На войне вообще сложно верить во что-то, кроме удачи. На войне нельзя давать волю чувствам, надо строго исполнять приказы свыше или же, на крайний случай, спасать свою задницу. Последнее не успели сделать слишком много человек с одного только корабля. Выживших было слишком мало, чтобы питать какие-то утешительные надежды. Их было почти полторы тысячи, а выжило около трехсот. – Последняя кровать. Он только недавно пришел в себя, умоляю, будьте с ним аккуратны, – женщина указала на бледного мужчину, волосы которого от пота приклеились ко лбу. Он тоже что-то бормотал и смотрел в потолок. Одеяло скомканным полотном лежало на его ногах, а вся верхняя часть тела была перебинтована. Из вены на сгибе правого локтя торчала игла капельницы. Когда офицер подошел к кровати, то смог рассмотреть, куда тянутся все повязки на теле раненого. Бинты перетягивали всю грудь, тянулись вверх, туго обвивая левую руку. Хотя то, что осталось от нее, сложно было назвать рукой. Скорее, это был обрубок, заканчивающийся на середине плеча. При первом взгляде на открывшуюся картину, офицер обернулся, бросая растерянный взгляд на медсестру, на что та лишь пожала плечами, как бы говоря сам напросился. – Эм…старшина? – мужчина сделал попытку привлечь внимание лежащего на кровати, но тот продолжал почти беззвучно шевелить губами, смотря в потолок. Спустя один тяжелый вздох, мужчина подтянул к себе стул и сел около кровати. Каждое движение он старался делать как можно осторожнее, словно боясь нарушить тишину и атмосферу, что витала вокруг солдат. – Джеймс… меня зовут Николас Фьюри, я являюсь вице-адмиралом Тихоокеанского флота… – но мужчина осекся, когда понял, что этот самый Джеймс его ни капли не слушает. Он лишь бездумно бормотал что-то сам себе. Тот, что представился Фьюри, решил в очередной раз бросить полный беспомощности взгляд на медсестру, но ее в палате уже не оказалось. В помещении не было никого, кроме четырёх полумертвых моряков и одного вполне здорового офицера. Это определенно заставляло начать беспокоиться. Но, буквально через несколько мгновений на пороге опять появилась медсестра Картер с чистыми бинтами в руках. Она поймала на себе взгляд мужчины и, не бросив свою ношу, подошла к нему. – Он только вчера вечером очнулся после долгой операции и до сих пор держится на морфии. Ему пришлось ампутировать почти всю левую руку, потому что, когда его привезли из Аризоны, она буквально висела на полосках кожи, – женщина говорила почти шепотом, словно кто-то, кроме Фьюри, мог ее услышать. – Вы вряд ли что-то от него добьетесь, зачем бы вы ни пришли. Барнс на сильнейшем наркотическом обезболивающем. Точнее на том, что нам выдали на материке. Подержите, – она положила на колени офицера бинты и принялась поправлять сбившееся покрывало в ногах у раненого. От первого прикосновения теплых рук женщины, парень вздрогнул и неожиданно громко начал говорить, устремив свой взгляд на мужчину, что сидел перед ним на стуле. – Скажите, что он жив. Прошу. Скажите, что Стив жив. Стив. Лейтенант Стивен Грант Роджерс, регистрационный номер жетона оу-четыре-девять-шесть-ноль-три-ноль, католик, в случае смерти жетон передать Джеймсу Би Барнсу, штат Нью-Йорк, Бруклин… – его речь оборвалась в приступе кашля, но в следующую секунду медсестра быстро подала стакан воды, осторожно приподняв голову своего пациента. Буквально через несколько глотков, парень, которого все звали Джеймсом, одним грубым движением отодвинул стакан от своей головы и опять уткнулся взглядом в офицера, сидящего перед ним. – Лейтенант Стивен Грант Роджерс, регистрационный номер оу-четыре-девять-шесть… – Джеймс, я здесь как раз для того, чтобы восстановить всю историю произошедшего два дня назад, – Фьюри, на удивление, говорил спокойно. В его голосе проскальзывали жестокие и холодные нотки, присущие только высшему командному составу. – Вы что, хотите сказать, что не знаете, где Стив?! – хрипя от долгого молчания и возмущения одновременно воскликнул Джеймс. – До сих пор проводятся поисковые работы, водолазы пытаются поднять со дна людей. Некоторые из них остались живы. Определенно было ошибкой говорить такую фразу недавно очнувшемуся солдату, который переживает за своего друга. Наверное, было ошибкой давать хоть какой-то намек на то, что его друг, возможно, уже давно мертв. Но тело лейтенанта Стивена Роджерса не было найдено до сих пор. – Видите ли, Джеймс… – Баки. Зовите меня Баки, – развернув голову обратно на подушку, бросил парень. – Видишь ли… Баки, я пришел к тебе для того, чтобы восстановить всю картину произошедшего на линкоре Аризона, утром седьмого декабря, в момент вражеской атаки. Барнс смотрел на мужчину, который сидел перед ним, немигающим взглядом. В его глазах можно было прочитать только безграничное море боли и паники, которые смешивались и образовывали поистине волнующую картину. Наверно, взглянув в глаза каждого лежащего здесь солдата можно увидеть то же самое. Боль, разочарование и страх. Многие, кто сейчас лежат в госпитале и мучаются от сильнейшей боли, уже не проснутся вечером. Некоторые дотянут до завтрака. Будут и те, кто окажется счастливчиком, и им предстоит погибнуть где-то в бою с врагами или же, дожить до конца войны. – Парень, Америка вступила в войну, нам просто-напросто нужно, – Фьюри постарался сделать ударение на последнее слово, чтобы до больного дошла степень важности этого разговора, – знать, что произошло с Аризоной в то утро. Нам нужно знать, где был весь состав линкора и что они делали. – Почему вы пошли именно ко мне? Больше некого спросить? Стив бы пересказал вам все в таких подробностях, что слушать еще кого-то не было бы нужды, – Баки было все еще трудно говорить. Он захрипел и зашелся кашлем, который тут же сменился на громкий стон боли. – Джеймс, ты − единственный из офицеров командного состава выжил и находишься в сознании, – говорить это было сложно. Голос Фьюри ощутимо дрогнул, он внимательно наблюдал за реакцией Барнса. Лицо последнего в одночасье вытянулось в удивленной гримасе, но вскоре это выражение сменилось на маску злости и непонимания. – Но, как же остальные? Как же Стив? Как Старк? Бартон? Как? Почему? Где они? – парень пытался приподняться на кровати, но вместо этого, неудачно опершись на уже несуществующую руку, Барнс только вновь рухнул опять на спину. Сложно было слышать такие слова через несколько часов после того, как очнулся. Особенно, когда засыпал в аду, где над головой кружили японские самолеты, а мир вокруг горел, будто этот самый ад разразился наяву. Вода вокруг горела от разлитого машинного масла и топлива, вытекающими тоннами из пробитых насквозь кораблей. В воздухе стоял запах гари, жара и крови. Из разных углов, то тут, то там, везде, доносились крики. Многие моряки горели заживо, пытаясь хоть как-то преодолеть одно большое маслянистое и горящее пятно на воде. Кто-то тонул вместе с линкорами, будучи запечатанными водой в отделениях на нижних палубах. Вокруг творился хаос. И имя этому хаосу была война. Война, в которую Америку втянули насильно. Война, которая началась со страшных потерь. Как человеческих, так и стратегических. Наверное, за последнее переживаний было куда больше, чем за тех, кто погиб. Неважно где, в госпитале или в водах Тихого океана. И всем было понятно, что предлог для визита Фьюри к старшине Джеймсу Барнсу был придуман чуть ли не на ходу. На самом деле, ему было поручено оценить состояние всего состава линкора Аризона, чтобы составить полную картину бедствий. Многие из солдат находились в критическом состоянии, кого-то держали на наркотиках и врачи не тешили никого оптимистичными прогнозами. Вице-адмирал Николас Фьюри прибыл сегодня в госпиталь ВМС США, чтобы проверить, насколько неутешительны были прогнозы об офицере командного состава. Никто и не надеялся на то, что парень выживет. Он потерял много крови, пока его вытаскивали из-под обвалившейся части артиллерийского ствола пушки, что обвалилась после попадания в сам корабль японских снарядов. Барнс два дня пролежал в бессознательном состоянии после тяжелой операции и ампутации восьмидесяти процентов его левой руки. Врачи не надеялись на то, что Джеймс Бьюкенен Барнс очнется. – Джеймс, ты не мог бы…ответить на мой вопрос? – Фьюри, если быть честным, надеялся на то, что искомый им офицер будет как минимум без сознания, когда он придет. Ему откровенно не хотелось говорить с ним. Не хотелось вновь слышать историю, которая за последние два дня была рассказана миллионы раз. Фьюри хотел, чтобы Барнс не смог говорить. Но, раз судьба решила посмеяться, то придется играть по правилам. От собственных мыслей Барнса отвлек настойчивый голос офицера. Он быстро перевел взгляд со стены на сидящего перед ним человека, изучая его черты. В голове была полная пустота. Новые знания свалились тяжелой ношей и не позволяли трезво оценивать ситуацию. В таких моментах Джеймсу всегда помогал Стив. Он удивительно легко раскладывал все по полочкам, разъясняя непонятный материал и план действий. А что теперь? – Мы со Стивом познакомились почти тысячу лет назад, когда у меня погиб на учениях отец и не вернулся домой. Я с сестрой остался один, но потом и ее забрали в детский дом. Я же остался жить в военной части, куда только поступил служить Стив. Черт, я младше его на четыре года, а он относился ко мне всегда, как к равному себе. Знаешь, Фьюри, это очень многого стоит. Я могу с уверенностью сказать, что Стивен Роджерс воспитал меня, хотя он всегда смеется и говорит, что я был самым несносным ребенком в его жизни. Он зовет меня Баки, – глупая улыбка расплывается на губах у Барнса, в какой-то момент, взглянув на него, можно было увидеть непоседливого и дерзкого шестнадцатилетнего Баки Барнса. Но он быстро берет себя в руки, вспоминая, должно быть, о том, где он находится, и что происходит вокруг. – На Аризону нас отправили перед самым отправлением ее на базу в Сан-Педро. Нашей радости не было предела. Мы тогда праздновали весь вечер. Ох, это была очень…веселая вечеринка. Ну, ты понимаешь же, да? Сухой закон только отменили, страна праздновала, мы праздновали. В общем, в наш первый день на линкоре был очень сложный, – Баки усмехнулся. Ему и правда было приятно предаваться воспоминаниям о том, что было до войны. – Моему восторгу не было предела, когда нас отправили служить на один корабль. Потому что я не представлял, что буду делать без Стива. Наверное, наше руководство знало, что нас нельзя разделять. Тогда нам выдавали жетоны еще старого образца, знаешь, такие круглые? Где еще отпечаток пальца теснили, а я еще выучил наизусть его регистрационный номер. Он различался у нас на одну цифру. Как и сейчас. Стив еще очень долго смеялся с моих панических мыслей. Он почему-то никогда не боялся войны. Хоть и ходили слухи, что скоро она настигнет и нас. Особенно, когда фашисты напали на Союз. А я не хотел его терять. Я не хотел вообще расставаться с жизнью. А когда нас заставили менять жетоны из-за новых правил, я, не задумываясь, попросил записать Роджерса в ближайших родственников. Только сначала, он был против того, чтобы я указывал его в качестве человека, к которому обращаться в случае смерти. А мне больше не к кому. Как и Стиву. Его родители умерли, как только война пришла в Европу. Они отправились добровольцами. Видимо, желание помогать всем и вся – это в крови у Роджерсов. Я знал, что на корабле ходил слух о том, что нас зовут парочкой и геями за спиной. И меня это жутко злило. Потому что, ну, мы были лучшими друзьями, но никак не «любовничками», как называли нас другие. Особенно, так любили шутить парни из машинного отделения. А Стив, он всегда был спокоен к этому, он говорил, что ему наплевать на то, что думают другие, и что я его лучший друг. Его Баки. Я даже не знаю, почему он придумал это прозвище. Просто как-то, он решил вызубрить морской кодекс. А мне никогда не удавалась зубрежка, поэтому я сидел и мешал ему. И когда он повторял какой-то из законов как скороговорку, решил позвать меня, и получилось Баки. Мы никогда так сильно не смеялись после того случая. У меня живот болел несколько часов после этого. Все это время, что Баки рассказывал совершенно ненужные факты из своей жизни, Фьюри чувствовал себя не в своей тарелке. Может, потому, что считал, что такие рассказы должны быть услышанными более близкими людьми, чем начальство сверху. Конечно, перебивать Барнса не хотелось, потому что для него это было крайне важно, но ответ на собственный вопрос Фьюри так и не получил. Вице-адмирал Николас Дж. Фьюри тактично прочистил горло. – Извини, что я тебя перебиваю, но не мог бы ты говорить по делу? – голос звучал грубо и холодно. Медсестра, о присутствии которой оба мужчины забыли на какое-то время, невольно ахнула и присела на край кровати к одному из своих пациентов. Железная кровать жалобно скрипнула своими пружинами. – Мистер Фьюри… – Я сюда пришел не слушать сопливый рассказ о дружбе, а доклад о том, что произошло на Аризоне два дня назад, – сейчас Фьюри чувствовал себя, как попугай, который повторяет одно и то же. А это, по его мнению, было самое глупое чувство на свете. Он был слишком высокого звания, чтобы вообще можно было сравнивать себя с каким-то животным. Кроме, разумеется, опасных хищников. Барнс поднял взгляд на офицера, пытаясь рассмотреть что-то в его глазах. Но, кроме злости он вряд ли что-то мог прочитать. Конечно, правильным решением было бы извиниться и рассказать все, что произошло. Но, когда Баки поступал правильно? – Вы хотите доклад?! Взгляните в окно, я уверен, что там будет достаточно подробный отчет! – Баки начал на высоких тонах, пока на него не зашипела медсестра. Вокруг них были спящие моряки, которые все еще не так окрепли, как он. Барнсу пришлось скривиться и заговорить чуть ли не шепотом. – Извините! Посмотрите на мою руку, которой нет, и которая болит так, что вам и не снилось. Я до сих пор, блять, чувствую, как шевелятся мои пальцы, но их нет! Их просто-напросто нет! – Джеймс даже в очередной раз вскинул ампутированной рукой, как бы доказывая то, что он говорит чистую правду. О чем тут же жалеет. Рука вспыхивает болью, что практически сразу заставляет Барнса вновь откинуться на подушку и протяжно застонать. Еще бы, после ампутации прошло всего лишь несколько дней, почти все время, из которого он пролежал без сознания. Жизнь в нем поддерживал лишь морфин. Медсестра тут же кинулась к мужчине, бережно помогая уложить больную руку и поправляя иглу капельницы, которая грозилась покинуть свое место. То обезболивающее, которое равномерно поступало в кровь к солдату, было довольно слабым по сравнению с морфием, и желаемый эффект был намного ниже. – Старшина, мне действительно нужен рассказ о том, что произошло в то утро. Мы знаем, что Аризона ушла под воду за каких-то несколько минут, а весь экипаж все еще находится в шоковом состоянии… И это мягко сказано, – после секундного молчания добавил офицер Фьюри. Он внимательно смотрел на Джеймса. Он старался изо всех сил не показывать то, насколько болезненны новые ощущения и то, как тяжело принять новые мысли и факты о произошедшем. Из глаза медленно текла слеза, теряясь в волосах. Была ли она вызвана слишком сильной болью или же мыслями о том, что все его друзья и родные умерли, никто, даже сам Баки, понять не мог. Но нужно быть сильным. – Хорошо, я расскажу Вам все, что Вы хотите, если Вы, наконец, отстанете от меня, – Барнс говорил тихо, осторожно, словно выбирая нужные слова. В действительности, он даже не знал, что именно хочет услышать от него Фьюри, и что стоит рассказывать из той мешанины чувств и воспоминаний двухдневной давности. Мы тогда только вернулись с учений, и это была первая суббота, когда нас отпустили в увольнение. Точнее, это было мое первое увольнение за долгое время. Нужно было всего лишь помочь команде мастерской отшвартоваться, а дальше − гуляй не хочу. Кажется, у Стива уже была намечена серьезная программа на наш выходной. Он очень любил…то есть любит устраивать всевозможные культурные программы, пресекая все мои попытки просто пойти в бар и хорошенько расслабиться. Он любит делать все правильно. За что я люблю Гавайи, особенно после Нью-Йорка, так это за атмосферу. Здесь можно почувствовать себя по-настоящему свободным, не так, как на материке, когда ты просто делаешь что хочешь, главное − не попадайся полиции. Здесь все совсем по-другому. Мне очень нравится наблюдать за серферами, которые, несмотря на войну, все равно продолжают получать от жизни самое лучшее. А еще, мне очень нравится бар, но не тот, что на острове Форд. Даже если там и развлекаются только военные и медсестры с медицинского корабля. Мне нравились Гавайи за весь этот дух вседозволенности с того самого момента, как Аризона пришвартовалась к острову Форда. Так вот. В субботу весь состав Аризоны, как и других линкоро,в были распущены на увольнения. Мы со Стивом под мое долгое и протяжное нытье отправились в город, чтобы проверить, не пришла ли какая-нибудь почта для нас двоих. Хотя, это было даже глупо. Моя сестра вряд ли знает, что я служу на Гавайях, а у Стива не осталось никого, кроме меня. Как-то я даже предлагал прислать письмо его бывшей подружке, чтобы отправить его хоть кому-то, но и это не помогло. Он все еще грустил по своей семье. И по девушке. Да, у него была какая-то пигалица… кажется, ее Лоррейн звали. Не знаю, никогда не вдавался в подробности, она меня жутко раздражала. Я опять отвлекся, знаю. Вечером, перед самым окончанием увольнительной, мы со Стивом пришли в бар, чтобы выпить с остальной частью команды. Вечер, как я говорил, выдался жарким, а виски в этом баре был отменный. Как ни странно, этот вечер проходил очень даже весело. Меня даже не пришлось оттаскивать от какого-нибудь бугая из машинного отделения, который вновь захотел поупражняться в остроумии. Мы все прекрасно знали, что я в этом мастер. Фьюри поначалу внимательно слушал рассказ Барнса, в надежде, что тот скоро начнет рассказывать то, что от него требовалось. Но как же он ошибался! Фьюри казалось, что Барнс над ним просто издевается, намеренно не рассказывая нужную информацию. Осталось лишь смириться и ждать того момента, когда Баки все же соизволит перейти к интересующей его части. Как назло, кажется, все присутствующие в палате с интересом слушали рассказ Барнса. Даже медсестра, чьи глаза блестели то ли от подступающих слез, то ли от явного интереса к происходящему, казалось, готова была приникнуть к самому рассказчику, чтобы не пропустить ни единого слова. К тому моменту, когда нам нужно было возвращаться на корабль, я с трудом держался на ногах. За это меня могли отправить в наряд, чтобы я с самого утра драил полы на верхней палубе. Или чистить картошку к неграм-кокам. Не сочтите меня за расиста, но я предпочту махать тряпкой, нежели находиться в одном помещении с черными. Стив никогда, в отличие от меня, не умел пить. Поэтому он никогда и не напивался. А только тащил мою тушку обратно на корабль, чтобы нас, не дай бог, не поймали дежурные. Он вообще всю жизнь вытаскивал меня из всевозможных передряг. Особенно, когда мы учились в академии. Я до сих пор не умею находить общий язык с другими людьми, в отличие от Роджерса. Порой он даже дрался за меня. В ту ночь мы пробрались на Аризону без каких-либо происшествий. Конечно, наделали много шума, когда я не вписался в очередной поворот, но Стив ловко поддержал меня и повел дальше к нашим спальным местам. – То есть, вы хотите сказать, что в день, когда японцы напали на Перл-Харбор, вы вместе с лейтенантом были в нетрезвом состоянии? – тихо проговорил Фьюри, пытаясь понять степень провинности молодых офицеров. По уставу, это был довольно серьезный проступок, особенно накануне боевых действий. Но, кто на Гавайях не пил в свое увольнительное? – Да, я именно это и хочу сказать. Что Вы мне сейчас сделаете? Накажете меня? Знаешь, Фьюри, мне наплевать. Меня и так уже наказало, – Баки фыркнул, с вызовом смотря в глаза мужчине, что сидел на стуле перед ним. Он в действительности не считал себя виноватым за этот проступок. Никто не знал, что на следующее утро, когда они откроют глаза, начнется настоящая война. Подъем был в семь утра, но многие все еще оставались в своих постелях, так как воскресенье считался довольно ленивым днем. Я уже говорил о том, что мы только вернулись с учений, поэтому вся жизнь на корабле протекала в достаточно миролюбивом и спокойном режиме. Утро на корабле у всех проходило по-разному. Кто-то плотно завтракал перед поднятием флага, а потом разбредался по своим делам, а кто-то, как Стив, повернутый на здоровом образе жизни, занимался зарядкой перед завтраком. Но в тот день, так как наши загульные увольнительные закончились небольшой пробежкой с достаточно большим весом на плечах, Роджерса я нашел в столовой, засыпающим над чашкой горячего чая. Он почему-то никогда не любил плотно завтракать, в отличие от меня. Знаешь, Фьюри, после грандиозной попойки голова трещит просто жутко. И есть охота так, словно был в открытом море несколько месяцев без еды на одной воде. Хотя, кому я рассказываю. Ты должен меня понимать. На церемонию поднятия флага мы опаздывали. Весь завтрак приходилось запихивать в себя на ходу, под оповещение офицера-горниста. Обычно, весь путь от кухни до верхней палубы составляет около пятнадцати минут, но, так как через это время флаг уже должен был быть поднят, нам пришлось бежать. Но есть и при этом быстро перебирать ногами у меня никогда не получалось. В тот момент, когда мы почти поднялись на верхнюю палубу, нам на пути встретился механик из машинного отделения, в которого я врезался, рассыпав на пол яблоки, что нес всю дорогу. Это был тот самый ублюдок, который отчего-то ненавидел меня и был свято уверен в том, что мы со Стивом далеко не лучшие друзья, а лучшие любовники. Конечно, я не мог сдержаться и не ответить пару ласковых этому говнюку. Стив все пытался успокоить меня и дотащить до верхней палубы, пока мы оба не поучили нагоняй. Сверху уже доносился «Большой сбор», а Роджерс все тянул меня за край футболки за собой. Меня же переполняла злость и азарт от словесной перепалки с тем самым бугаем. После долгого рассказал Барнс вновь зашелся кашлем. У него все еще не было много сил из-за достаточно большой порции обезболивающего и постоянно ноющей руки. В какой-то момент медсестра, что до этого сидела тихо, словно мышка, поднесла Баки стакан воды и осторожно промокнула выступивший пот на лбу Джеймса чистыми бинтами. Его все еще лихорадило после операции, тело пыталось справиться с вирусом, что бесновался в организме солдата. Впрочем, как и все раненые, которых доставали из воды. Соль, горящее машинное масло и далеко не самая чистая океанская вода обязательно попадали в открытые раны, вызывая заражение крови и прочие трудноизлечимые болячки. – Мистер Фьюри, он все еще слаб. Может, вы продолжите свою беседу, когда Баки будет чувствовать себя лучше? – тихо проговорила медсестра, воинственно глядя на офицера. Но, с другой стороны, ей запредельно хотелось услышать продолжение рассказа. Тем более, она даже толком и не знала, что произошло на Аризоне и почему она так быстро пошла ко дну. – Нет, мисс Картер, потом может и не наступить, – тихо ответил Фьюри и, набравшись терпения, принялся ждать продолжение рассказа. Какое-то время Барнс лежал молча, прикрыв глаза. Ему все еще сложно было вспоминать произошедшее. Мысль о том, что, возможно, Стива больше нет в живых, не давала ему покоя. Это было просто невозможно. Перед глазами плясали огоньки, напоминая о пожаре, что охватил весь корабль в одно мгновение. Мы все еще спорили, когда мелодия сбора на поднятие флага сменилась сигналом тревоги. Знаешь, Фьюри, в такие моменты весь экипаж должен быть одним целым, но мы в ту самую секунду подумали, что это очередное внеплановое учение. У меня еще проскользнула тогда мысль, что вы, ублюдки из командования, совсем из ума выжили. В тот самый момент, когда кулак механика встретился в моим лицом, в Аризону попала первая бомба. Нас мотнуло так сильно, что устоять на ногах было крайне трудно. Первым, как ни странно, очнулся Стив, который схватил меня за руку и потащил куда-то в сторону. Он что-то бормотал про войну, боевые действия и про то, что наши летчики совсем рехнулись. Видимо, никто не верил в то, что японцы могли устроить такую засаду. Первый выход на верхнюю палубу был заблокирован, а на корабле воцарилась паника. Кто-то кричал о том, что на нас напали, кто-то искал спасательные жилеты, чтобы нацепить их на себя вместе с каской и выйти к орудиям. В общем, полнейший хаос. Знаешь, отдать должное японцам, они поймали нас в тот самый момент, когда мы были совершенно не готовы и расслаблены. Даже звучит смешно. Нас побили японцы. Смешно же. Ладно-ладно, не смотрите на меня так! Я воюю за нас! Боже, благослови Америку! Пришлось бежать так быстро, словно я не проснулся час назад с жутким похмельем и не набил желудок до отказа за пару минут до этого. Следующие несколько бомб, которые попали в корабль, застигли нас на лестнице, а после и на жестком полу. Но, знаешь, в такие моменты совершенно не думаешь о том, что у тебя что-то болит. Я думал лишь о том, чтобы спасти Стива. А он, наверное, о том, чтобы спасти меня. Потому что я слишком четко помню, как он держал меня за руку, стараясь поймать, когда я летел с лестницы после очередного удара. Он, конечно, меня поймал, но приложился боком я очень сильно. – То есть попаданий в Аризону было несколько? – глаза Фьюри округлились, словно двадцатидолларовая монета. - По рассказам очевидцев, да, черт возьми, я сам видел, как туда попала всего лишь одна бомба! Извини, начальник, попаданий было несколько. Когда мы подошли к выходу на верхнюю палубу, Стив вспомнил о том, что наши каски и жилеты в другом конце корабля и кинулся на их поиски. Мне хотелось закричать о том, что он полнейший идиот, но, с другой стороны, меня остановила шальная мысль о том, что, возможно, так он останется жив. А не умрет под шквальным вражеским огнем. Дальше я не знаю, что случилось со Стивом. Я оказался за орудием через несколько секунд после того, как вылез на верхнюю палубу. То, что открылось моему взору, было по-настоящему страшной картиной. Вокруг все дымило, горело и умирало. Я слышал, как летали японские самолеты, как врывались наши, и как кричали раненые моряки. До сих пор мурашки по телу бегут. Знаешь, Фьюри, я не помню, как стрелял по этим сучьим детям, помню лишь то, как беспокоился о том, чтобы Стив выжил. И я все еще надеюсь на это, потому как он отправился в противоположную от взрыва часть корабля. Понимаешь? Я чувствую, что он должен был выжить! Чувствую! Проверьте. Регистрационный номер жетона оу-четыре-девять-шесть-ноль три-ноль, католик, в случае смерти жетон передать Джеймсу Би Барнсу, восьмая Пьерпонт-стрит, Бруклин, штат Нью-Йорк… Взгляд у Баки в эту самую секунду можно было сравнить с взглядом помешавшегося человека. Хотя, сложно назвать по-другому человека, который в первые минуты войны потерял не только лучшего друга, но собственную руку и корабль, на котором служил. Он вновь зашелся кашлем, но после очередного приступа затих и закрыл глаза. Фьюри, до этого сидевший неподвижно, бросил панический взгляд на медсестру, которая намного быстрее офицера сориентировалась в ситуации. Она отбрасила бинты в сторону, на моряка, что все еще лежал без сознания, и в одно мгновение склонилась над Барнсом. Старшину Джеймса «Баки» Барнса нашла группа моряков-спасателей уже после того, как японская авиация улетела, на борту наполовину затонувшей Аризоны. Его рука была придавлена массивной трубой, которая, кажется, в прошлом служила орудием на корабле. Старшина Баки Барнс был без сознания, но все еще дышал, когда его аккуратно перетащили из неустойчивой деревянной лодки на носилки и потащили к госпиталю, что стоял практически на самом берегу. Утром седьмого декабря сорок первого года в госпитале ВМС США творился настоящий ад. Вокруг было море крови, огромное количество умирающих солдат и слишком мало медицинского персонала. Некоторых раненых оставляли на подходе к госпиталю, потому что медсестры и врачи, что работали на улице, говорили о том, что бедняги не смогут выжить. Некоторых относили в здание госпиталя, где практически в каждой палате лежали раненые, обгорелые, с потерянными конечностями моряки. Старшину Баки Барнса не оставили умирать на лужайке около госпиталя ВМССША. Его бережно отнесли в операционную и предложили ампутировать руку. Как ни странно, операция прошла успешно, даже очень легко, учитывая, что находящийся без сознания Баки не смог помешать процессу криками и мольбами о том, чтобы его руку не трогали, как это делали пациенты, что оставались в сознании. Никакого наркоза, кроме заканчивающегося морфия в больнице не было, поэтому его старались распределять правильно и в нужных количествах. Барнс не приходил в себя двое суток. Его сердце стучало, глаза реагировали на свет, но возвращаться в сознание Джеймс не хотел. Его продолжали держать на морфии, чтобы заглушать боль, но один из врачей, который постоянно следил за тяжелоранеными, был против того, чтобы держать еще одну койку занятой. Гуманнее было его убить, говорил он. Все дни, что старшина Джеймс «Баки» Барнс не приходил в себя, шли поисковые работы лейтенанта Стивена Гранта Роджерса, который был указан в армейских жетонах Барнса. Когда ни одного Роджерса не нашли в больнице, а моряки, что пытались вскрыть затонувшую Аризону, чтобы вызволить еще живой экипаж, тоже никого не обнаружили, Баки пришел в себя. Это можно было назвать чудом до этого момента, когда он вновь провалился в бессознательное состояние. – Что с ним? – только и смог спросить Фьюри, когда медсестра Картер, что суетилась вокруг Барнса, смогла отойти на несколько шагов от его кровати. – Он вновь потерял сознание, боль слишком сильная. Боюсь, Вы больше ничего не услышите от Барнса. Не сегодня, – женщина говорила тихо, собирая разбросанные по соседней от Баки койке бинты и направляясь к выходу из палаты. Фьюри проследовал за медсестрой, словно на привязи. Ему было жутко находиться одному в палате, где все мужчины были без сознания или в предсмертном состоянии. Кажется, даже для видавшего виды моряка, который дослужился до вице-адмирала, это было слишком. Мужчина остановился на выходе из палаты, перешагнув за ее порог, и уставился в точку перед собой. Он все еще не мог поверить в рассказанное Барнсом. Сложно было представить, что придется докладывать начальству сверху о том, что он только что услышал. Сложно было представить то, что в последние минуты своей жизни Барнс все еще переживал за своего друга и совершенно плевал на себя и собственную жизнь. Все было очень сложно. – Вице-адмирал! Вице-адмирал! – от раздумий Фьюри отвлек парнишка, что бежал по коридору и размахивал чем-то, что было зажато в его руке. Несколько медсестер одновременно шикнули на мальчишку, который тут же сбавил темп своего бега и, торопясь, подошел к Николасу Фьюри, чтобы поделиться своей находкой. Мальчишка был одним из матросов Невады, которого взял к себе на службу Фьюри, когда его назначили ответственным за сбор информации с выживших моряков. Можно сказать, что на вице-адмирала скинули практически всю черную работу, чтобы он не смог мешать своими доводами и рассказами очевидцев. И этот самый матрос, что выглядел, словно потерянный щенок в этой матросской шапке с переломом руки, пригодился как нельзя кстати. – Вице-адмирал! Мы нашли! Нашли! Вы представляете, нашли! – паренек глубоко дышал, все еще не придя в себя от, по всей видимости, долгого бега. – Что вы нашли, черт возьми, Колсон? – эта самая привычка Фила быстро говорить и проглатывать половину звуков из-за совершенно идиотского акцента, крайне раздражала Фьюри. – Жетоны! Водолазы спустились на нижние палубы Аризоны и нашли жетоны, что лежали на полу одной из кают! – О боже, какая прекрасная новость, – не скрывая своего недовольства, буркнул Фьюри и отнял из рук матроса два жетона, что висели на цепочке. Стивен Джи Роджерс. О-496-030. Католик.